Владимир Яременко-Толстой - Мой-мой
Когда-то я специально часами тренировался перед зеркалом строить глазки. Это редкое, изысканное искусство, которым мало кто из мужчин в наше время владеет. Но женщинам, как правило, это безумно нравится. И хотя я давно уже не тренировался, тем не менее, навык у меня есть. Поймав на улице женский взгляд, я подмигиваю и улыбаюсь, получая в ответ улыбку, а иногда даже смех. Впрочем, случается и так, что взгляды отводят в сторону или опускают вниз, улыбку сдерживают, а смех душат. Все это зависит от женщины или от ее настроения.
Неторопливо прогуливаясь по оживленному Невскому проспекту, дерзко раздевая глазами женщин, нагло влезая им взглядом под юбки и платьица, мысленно срывая с них кофточки и трусы, вынуждая их лица при этом бледнеть и заливаться краской, я ни на секунду не забываю о том, что сегодняшний день должен был стать днем моего бракосочетания с Пией Линдгрен по финскому лютеранскому обряду, но не стал. Хорошо это или плохо? Пока я не знаю. Я чувствую себя счастливым и легким. Молодым богом, сказочным принцем, свободным охотником.
Повернув на канал Грибоедова, чтобы пойти покупать морскую фуражку на сувенирный базар, спрятавшийся от взоров туристов за величественным Спасом на Крови, я автоматически подмигиваю по ходу ноги сидящей за уличным столиком пивного ресторана "Jever" рыженькой худощавой девушке, лицо которой кажется мне уже где-то однажды виденным, и, прежде чем я успеваю сообразить, где же и когда я мог ее видеть, позади меня раздаются окрики – "Владимир!"
Я оборачиваюсь и вижу сидящего за тем же столиком Тимо – брата Пии. Когда я шел со стороны Невского, он находился ко мне спиной, поэтому-то я его и не заметил. А рыжая девушка – это же его подруга Паула! Теперь я ее узнал! С ними за столиком сидят еще две тетки. Одна – длинная с длинными темными волосами, а другая – короткая с короткими светлыми.
Они радостно машут мне, и я, изобразив на своей физиономии несказанную радость, возвращаюсь на несколько шагов назад, дабы обменяться приветствиями. Тимо приглашает меня к столу, тетки приветливо кивают и предлагают выпить водки. Одну из них зовут Валпи, другую – Хейди. Валпи – высокая, а Хейди – маленькая. Это заметно даже когда они сидят. Они – старые подруги Пии. Вместе работали когда-то в Хельсинки в банке. Валпи и Хейди, впрочем, так до сих пор там работают.
Отказываться от водки мне неудобно, тем более, что Хейди уже успела подозвать официантку и просит принести по двойной дозе на каждого. Тимо сомневается, стоит ли ему переходить с пива на водку, ведь он только совсем недавно после операции, не успел еще полностью оправиться, но желание выпить русской водки в России со случайно встреченным в Санкт-Петербурге знакомым пересиливает все здравые аргументы.
Кроме меня брат Пии Тимо совершенно никого в Питере не знает. Сегодня он приехал в этот огромный многомиллионный город, количество жителей которого значительно превышает население всей Финляндии, из своей провинциальной финской глухомани впервые в жизни и сразу же (ну, надо же такому случиться?) встретил знакомого! Не выпить за это водки было бы настоящим преступлением! Какая удивительная встреча! Будет теперь о чем порассказать в Лаппенранте!
Глава 71. ВАЛПИ И ХЕЙДИ. ПИИН ПРАЗДНИК. ОТКРОВЕНИЯ ШОФЕРА.
– Владимир, ты знаешь какой-нибудь хороший ресторан, где бы мы могли уютно пообедать? – спрашивает меня Тимо. – Мы тебя тоже приглашаем с собой.
– Let me see, – говорю я. – Sure, я знаю одно хорошее место здесь неподалеку. Мы можем туда прогуляться, только у меня дела, и я на обед не останусь. Пойдем!
Сорвавшись дружно всей нашей веселой стаей из-за стола, мы направляем наши нетвердые стопы на Белинского в ресторан "Шуры-Муры", на котором я остановил свой выбор. Расположившийся перед главным входом в Русский музей на площади Искусств духовой оркестр, при нашем приближении, словно нарочно, начинает играть праздничный туш. Валпи и Хейди, подхватив меня с обеих сторон под руки, жадно расспрашивают о России, они тоже приехали сюда впервые и им пока все страшно нравится.
Для себя я твердо решаю, что напиваться мне пока еще рановато, а лучше заняться запланированными заранее мероприятиями. В четыре – открытие выставки немецкого фотографа Роберта Хойссера в Мраморном дворце. Поэтому, оставив финнов в "Шурах-Мурах" обедать и пить дальше, я их покидаю, пообещав забрать часа через полтора, чтобы отвести к Пие. В "Шурах-Мурах" говорят по-английски и я за них спокоен – они там не пропадут.
Когда я возвращаюсь за ними часа через полтора, Паула уже в отрубе – она лежит головой на столе с помутневшими глазами. Ей плохо. Остальным – весело. Меня восторженно приветствуют и наливают мне водки. Они уже поели и, в принципе, готовы уходить. Тимо просит помочь ему с такси, чтобы он мог увезти Паулу, а Валпи и Хейди хотят пройтись пешком. Они заказывают себе по бутылке пива, чтобы по пути не засохнуть от жажды, а мне – бутылку водки, поскольку от пива я отказываюсь.
Так мы и вываливаем из ресторана – финны с бутылками пива в руках, а я – с бутылкой водки, по-русски, на ходу прихлебывая. Я останавливаю машину и, объяснив водителю адрес, отправляю Тимо с Паулой к Пие. Теперь мне нужно следить за двумя остальными, чтобы они не разбежались в разные стороны и не потерялись, а они скачут по Моховой, как резвые козы, и заскакивают в первую попавшуюся пивную. Так мы и продвигаемся – от забегаловки к забегаовке.
Время неумолимо движется к семи, а мне надо еще к метро за цветами. Пия шлет мне мессиджи, прося появиться пораньше, но – куда там! Она ведь не в курсе, кого я тут встретил! Пусть Тимо ей расскажет во всех подробностях, если будет способен, он сказал, что он хочет сразу же лечь спать.
А тетеньки показывают мне фотографии детей – у каждой из них их по двое. Мне с трудом удается убедить их двигаться дальше. Выйдя на Моховую, я ловлю старый "Москвич 412", хочу сесть рядом с водителем, но Валпи втаскивает меня на заднее сиденье, а Хейди зажимает с другой стороны. Теперь я в плену – мне не пошевелиться, стиснутому с обеих боков мощными тазами двух финских женщин. Мне даже страшно становится от мысли попробовать их маленько полапать – они и без того крайне возбуждены и вполне могут перевернуть наш допотопный совдеповский автомобиль или же спровоцировать дорожную катастрофу.
На перекрестке Чайковского с Литейным проспектом кобыла Валпи начинает вдруг лезть вперед через сиденье, чтобы отнять у шофера руль, ей кажется, что он слишком медленно едет. Бедняга в ужасе, он панически кричит не своим голосом и ругается матом, ни слова не понимая по-английски, на котором Валпи пытается ему что-то объяснить. Он отталкивает ее локтем правой руки, умудряясь успешно рулить левой. Я прошу Валпи его не трогать, и она успокаивается, удобно устроившись на переднем сиденье и плотоядно расспрашивая дяденьку о его семье. Я перевожу. Он расслабился и уже смеется.
Когда мы заворачиваем у Таврического сада налево, Валпи, воспользовавшейся торможением на перекрестке, каким-то образом удается выскочить из машины и убежать. Она хочет погулять в парке. Я бегу ее ловить, догоняю, хватаю, прижимаю к себе, прошу успокоиться, говорю, что Пия ждет, что мне надо идти за цветами, а ей было бы неплохо освежить косметику на лице. Ее распущенные длинные волосы пахнут сигаретами и духами. Если бы не запах табака, я бы ее, может быть, даже поцеловал, но он грубо осаждает мой внезапный инстинктивный порыв. Сколько же женщин на этой бедной земле опрометчиво лишают себя поцелуев во имя курения, бездумно предпочитая быть отвратительными гнусными вонючками, а не привлекательными манящими феями?
Аргумент с косметикой действует безошибочно, она сдается и, укрощенная, покорно возвращается на свое место. Я доставляю их обеих прямо к подъезду и говорю, чтоб они поднимались наверх, а сам несусь к метро за цветами, затем забегаю домой, чтобы встать под душ и быстро переодеться. Беру с собой приготовленный заранее рюкзак с фотоаппаратом в надежде, что на party мне представится возможность сделать несколько интересных снимков.
Дверь мне открывает Пия, накрашенная до безобразия, от изобилия пудры и крема она даже кажется загорелой и смуглой. О том, чтобы целовать подобную мумию не может быть и речи. Одета она с понтом по-хиповски – в цветастую рубашку и джинсы, на правой ноге над коленом привязана легкая газовая косынка. Цветов уже довольно много и без моих, но это все исключительно благородные розы, тюльпаны и каллы. Они расставлены на столе, перегородившем вход в детскую, на котором Кай с приятелями делают для гостей коктейли. Он протягивает мне в высоком стакане нечто зеленое с отвратительным вкусом, что я, попробовав, ставлю в дальний угол на кухне, куда я иду, чтобы найти посуду для принесенных мной лесоцветов.
Я расставляю букетики лесных цветов по чашкам и кружкам и несу в комнаты. В гостиной сидит пиина мама, одетая в легкое платье еще той далекой эпохи, когда она была молодой. На голове у нее какая-то шляпка. Рядом с ней сидит очень похожая на нее рыжая женщина. Оказывается, что это ее сестра – тетка Пии. В Финляндии нас познакомить не успели, поэтому мы знакомимся сейчас. С ними на диване сидит Гульнара.
