Девушка из хорошей семьи - Мисима Юкио
– Что? – Касуми словно зациклилась.
– Говорит, вчера после выступления очень устала, ей делали массаж. Даже у молодых в таких случаях болят плечи.
– Она положила трубку?
– Нет, хочет поговорить с тобой.
Касуми зашла в комнату, где стоял телефон, и плотно закрыла дверь.
– Алло, госпожа Касуми? – прозвучал молодой женский голос. – Передаю трубку.
Касуми не успела ничего сказать, а в телефоне уже раздался другой приветливый голос – мужской:
– Доброе утро. Прости за вчерашнее.
Она мигом узнала Саваи.
9
Первым порывом Касуми было бросить трубку, но помешало тщеславие – еще примет ее гнев за ревность. Лучше говорить небрежно и беспечно. Но, несмотря на быстро принятое решение, беззаботный тон никак ей не давался. Так что она молчала.
– В чем дело? Алло-алло, – продолжал Саваи на другом конце провода, не вдаваясь в психологические тонкости. – Алло! Вчера ты вдруг пропала, я беспокоился. Думал, вдруг тебя похитили какие-нибудь хулиганы.
По тону Саваи было ясно, что он совсем не чувствует себя виноватым. Наконец Касуми смогла произнести спокойно и непринужденно:
– Это безответственно. Случись так, что бы ты чувствовал? Вчера не позвонил, совершенно безответственный человек, ни стыда ни совести.
– Прости, прости. – Извинения в трубке звучали игриво. – Я верил, что ты дашь им отпор. Только круглый дурак рискнет задеть неприступную Касуми-тян.
Касуми намеренно не спрашивала Саваи, как прошло его свидание. После обмена шутками тот продолжил:
– Давай в ближайшее время встретимся. Когда буду тебе звонить, назовусь Тамурой, ладно? А если ты позвонишь мне на работу, тоже называй себя Тамура.
На этом телефонный разговор прервался. Касуми, уставшая от непонятных ей самой бесплодных душевных усилий, положила трубку. Она чувствовала себя разбитой. Согретый ее дыханием микрофон трубки покрылся капельками пота, как живой. Это можно было расценить как свидетельство вложенной в общение страсти.
Касуми в дурном настроении закрылась у себя в комнате. Телефонный разговор постепенно превращался в подобие безрадостного огромного черного комка, и казалось, что этот комок давит ей на грудь.
Она распахнула окно в сад. На клумбе под окном зацвели метелки роджерсии, чьи семена заботливо посеял прошлой осенью отец. Конечно, роджерсия – летний цветок, но нетерпеливый Ититаро любил ранние сорта.
– Небесно-голубой, персиковый, красный, белый, – вслух перечисляла Касуми окраску цветов.
Самыми красивыми были небесно-голубые метелки – их оттенок как нельзя лучше подходил к стройным стеблям.
– Небесно-голубой, персиковый, красный, белый.
Это сочетание прекрасных пастельных красок было просто невыносимо. В спокойных лучах утреннего весеннего солнца из-под красной крыши соседнего дома лилась нежная, виртуозно сыгранная мелодия.
– Небесно-голубой, персиковый…
Касуми задыхалась в этом чарующем сочетании. Отец старался навязать дочери спокойную, мягкую гамму. И любимая дочь, росшая в счастливой семье, уже не могла этому сопротивляться.
Можно без преувеличения сказать, что Касуми жаждала бури. Недавний телефонный разговор определенно стал этой желанной бурей. И, как только она захватит тело, последствия будут не менее разрушительны, нежели чувства, вызванные небесно-голубыми и персиковыми цветами роджерсии.
«Почему он по телефону назвался Тамурой? Это я виновата. Я ведь сказала ему, как зовут мою подругу. Сценарий спектакля с выдуманными именами написал Саваи, но обмануть маму – это уж слишком. А что за женщина, которая по просьбе Саваи представилась Тамурой, позвала меня к телефону и сказала: „Госпожа Касуми? Передаю трубку“? Может, та самая, которую вчера подцепил Саваи? Как противно. Какая грязь! Да еще его наглые, бессовестные оправдания…»
Тут Касуми задумалась: а что больше всего задело ее в телефонном разговоре? Пожалуй, фраза: «Только круглый дурак рискнет задеть неприступную Касуми-тян». Это был последний удар, нанесенный словами Саваи.
Касуми подошла к трельяжу, внимательно всмотрелась в свое лицо. Лицо было красивое, но неприступный вид, как она и сама понимала, лишал его привлекательности.
«Это надменное лицо! Холодное, упрямое, отталкивающее мужчин лицо. Взглянув на него, мужчина просто отвернется».
Самоуничижение было не свойственно красавице Касуми, но сейчас ей казалось, будто она впервые поняла, что значит «лишена привлекательности». Захлопнув створки трельяжа, она закрыла лицо руками и расплакалась.
В подобных случаях всегда вспоминают о друге.
Касуми тщательно стерла следы слез и отправилась к матери:
– Мама, можно мне пойти с Тиэко на каток?
– Конечно. Только смотри не ушибись.
На этот раз Касуми оставила дверь в комнату с телефонным аппаратом открытой и набрала номер Тиэко.
– Что-о? Я вечером читала детектив и всю ночь не спала, вот только проснулась.
– На каток не пойдешь?
– Можно пойти. Но после трех.
– Хочу там много чего у тебя спросить.
– Я тоже.
Идеальное проявление дружбы – один человек обращается с просьбой, чтобы его выслушали, другой отвечает тем же. Похоже на некое наитие: и Касуми, и Тиэко иногда даже на расстоянии как будто понимали, о чем сейчас думает подруга.
Касуми заболела и не пришла в университет, и Тиэко отсутствует по той же причине – ведь как-то они поняли это друг о друге. Тиэко звонит ей и простуженным голосом спрашивает подошедшую к телефону служанку: «Касуми-тян, наверное, заболела и не пойдет на учебу?» Изумленная служанка докладывает Касуми: «Да она прямо ясновидящая!»
Однако Касуми это совсем не удивляло. Дело не в сезонной эпидемии; ей казалось вполне естественным, что здесь лежит с простудой в постели она, а там, с такой же простудой, – Тиэко. Будто на маленьком наброске: по одной стороне картины катится красное яблоко и по противоположной стороне катится красное яблоко.
10
Когда Касуми и Тиэко уверенно, цокая по полу лезвиями фигурных коньков, вошли на каток, там как раз делали уборку. По льду весело и деловито скользили похожие на хоккеистов рабочие в красных шапочках и красных свитерах, опираясь на длинные щетки для чистки.
Двигались они куда лучше клиентов, пришедших покататься на коньках. (Впрочем, так и должно быть, ведь уборкой занимались тренеры.) Они наслаждались этим в то короткое время, когда на катке не было толп и становилось просторнее и свободнее.
– Если уж уборка напоминает полет ласточки… – начала Тиэко, покачиваясь в плотной толпе. – Мне бы понравилась такая работа.
– Да, это не тряпкой в коридоре возить.
– Ах, какая гордая! Можно подумать, ты этим занималась.
Подруги выжидали удобный момент для важного разговора. Но разве поговоришь в такой толчее? До их слуха долетали сплетни о женщинах – это между собой болтали, набив жвачкой рот, три молодых парня с пронзительными взглядами. Губы парней, словно подгоняемые жвачкой, кривились, неустанно двигаясь вниз-вверх, вправо-влево, изо рта вылетали невнятные, непристойные слова.
– Немного покатаемся и тогда поговорим.
– Давай.
Уборка закончилась, зазвучал «Вальс конькобежцев» [14]. Люди, на время сбросив сковавшие их узы повседневности, группами кружили по катку. Затем команда полировщиков принялась тщательно, без остановки драить ограждения. Касуми и Тиэко скользили по льду, взявшись за руки. Когда они ловко держали равновесие, их пальцы в перчатках соединялись в мягком пожатии. Если же равновесие грозило нарушиться, пальцы сразу до дрожи напрягались, становились прямо-таки железными – в основном у Тиэко.
Девушки катались и не слишком плохо, и не слишком умело. Порой они с завистью смотрели на согнутые спины пересекавших их путь опытных конькобежцев, и все-таки им, чтобы сделать круг, требовалось лишь пятнадцать секунд. После нескольких таких кругов Тиэко первая плюхнулась на желтую скамейку за ограждением. Ноги гудели, и так приятно было спокойно посидеть.
