Марк Барроуклифф - Говорящая собака
— А что я должна была услышать?
Нет, Люси не глухая, и даже туговатой на ухо ее не назовешь. Тогда в чем дело?
— Собака… — сказал я.
— Ну, собака… И что?
— Вы ничего не слышите?
— А что я должна слышать?
— Ну… как бы это сказать. Она… издает какие-то звуки?
— Вроде бы щелкает пастью, — сказала Люси, — вы это имели в виду?
— Умпалумпа! Подстегни лошадь! — завопил пес. — Как вам такие звуки?
— Он говорит, — сказал я.
— Вы имеете в виду лай? — уточнила Люси. Я вздохнул. Когда он говорит, она видит лишь движение пасти, когда он орет, ей кажется, что он лает. А я в то же самое время слышу давно забытые детские стишки. Я не психолог, но смею утверждать, что между моим восприятием реальности и взглядом на мир, которого придерживалась Люси, пролегла целая бездна.
— С вами все в порядке? — забеспокоилась моя секретарша. — Что-то вид у вас неважный. Может, вам лучше присесть? Я принесу все, что надо.
— Ничего, — вздохнул я. — Не беспокойтесь, со мной все в порядке.
— Пожалуйста, сядьте. У вас вид совершенно ужасный. — Люси стала подталкивать меня к тому самому креслу, в котором недавно лежала говорящая собака.
— Я сам. Колени только дрожат.
Это была чистая правда. Может, кое-что другое я и не учитывал в своем состоянии, но что на ногах я держался в этот момент слабо, могу засвидетельствовать с уверенностью.
Пес тут же поднялся и сел рядом, участливо уткнувшись мне в колени.
— О колени моего господина, облаченные в штаны с аппетитными пятнами, посаженными в ресторанах, с карманами, пахнущими сладкими крошками, — нараспев заговорил он, облизываясь.
— Как вы ему нравитесь, — заметила Люси.
— А еще ему нравится вода, — заметил пес и сделал несколько показных хриплых вздохов.
— Бедняжка, у него пересохло в горле, а может, сквозняком продуло в конуре. Послушайте, по-моему, у него хрипы в легких. Или, может, это собачий бронхит?
— На самом деле, — ответил пес, — хрипы — это северный акцент. — Похоже, он был не лишен чувства юмора. — Я из Бэсилдона. Вода — это хорошая мысль, еще лучше — с раскрошенным шоколадным кексом. Это обычный рацион для собаки с моими зубами, и лишь изредка я могу позволить себе малюсенький кусочек бифштекса. — Зверь тяжело задышал: язык, как шарф, свешивался у него из пасти. Пес явно переигрывал, изображая свои страдания.
Люси стала рыться в буфете в поисках посудины, из которой можно напоить собаку.
— А вам налить чего-нибудь? — спросила она, оглядываясь на меня.
— Обо мне не беспокойтесь.
— Я не могу не беспокоиться, — отозвалась она. — Чего бы вы хотели? Чай? Кофе?
— Пожалуй, чашку чаю. — Я посмотрел на собаку. — Как думаете, Люси, это в самом деле бродячий пес?
— Я вольноотпущенник, — гордо отозвался он. — Точнее, был им, пока не встретил этих двух джентльменов. — При последних словах пес опустил морду, из чего я мог заключить, что он все-таки признает мою правоту.
— Никак не могу найти вашей чашки, — подала голос Люси.
— У меня нет своей чашки.
С чего это ей взбрело в голову спрашивать об этом — она уже не первый раз подавала мне чай в разных чашках и прекрасно знала, что у меня нет своей.
— Ах да. Забыла. У всех ведь новые.
Ее слова можно было перевести примерно так: «Я не акцентирую, босс». Пес фыркнул:
— Нет своей чашки? — Уши его встали торчком. — Каждый человек должен иметь свою чашку — а то кто же будет его уважать? Ты что, братец, в этой жизни главное — отметить свою территорию!
— Люси! — позвал я.
— Да, шеф.
— Эта собака… Какая-то необычная собака, вам не кажется? И потом, что такое вольноотпущенник?
Она посмотрела на меня как на сумасшедшего — в общем-то, в этот момент я был достоин такого взгляда.
— Не знаю, на какой из вопросов отвечать. Отвечу по порядку: ничего необычного в нем не вижу, но пес, в самом деле, необыкновенно милый, симпатичный. А «вольноотпущенник» — это из Шекспира. — Люси училась на курсах, и кое-что понимала в истории. — Когда-то свобода передвижений по стране была ограничена, и нужно было специальное разрешение короля. Это и называлось «быть вольноотпущенником», — произнесла она сквозь шум, который поднял пес, лакая воду из подставленной миски. — А почему вы спрашиваете?
— У меня был такой пропуск! — заявил пес, задирая нос и рассматривая меня, как римлянин варвара у крепостных ворот. Высокомерное презрение было сыграно недурно, учитывая, что смотреть на меня ему приходилось снизу вверх.
— И где же твоя «вольная»?
— Не могу найти. — Пес тут же отвернул морду, и видно было, что он страшно перетрусил.
— Не поняла, — сказала Люси. — Что это вы имели в виду? Где что?
Она подала мне чашку чая, заботливо проинструктировав, чтоб я не забыл вынуть пакетик с «утопленником», после чего опустилась в соседнее кресло.
— Госпожа заняла свой трон рядом с господином, порядок восстановлен, — удовлетворенно вздохнул пес.
— Так почему вы заинтересовались этими вольноотпущенниками? Это что, какая-нибудь банда? — Люси озабоченно буравила меня глазами, проницательными, как камеры для глубоководной съемки, вокруг которых беспомощно крутятся слепые океанские гады.
— Да так, просто вдруг в голову пришло, — ответил я.
— Мне кажется, его кто-то потерял, — сказала Люси, гладя собаку, но, не спуская при этом взора с меня. — Наверное, привязали у магазина, а бедняжка отвязался и заблудился, или украли.
Тут я вспомнил слова покойного мошенника Джилберта. Он утверждал, будто пса подобрали возле вокзала, хотя у меня не было особых причин доверять этому человеку. Пусть о мертвых принято говорить только хорошее, но этот покойник чуть было не убил во мне веру в человечество, в честное человечество, представителем которого приходилось быть и мне — пусть по чисто генетическим причинам.
— Никто меня не терял, — встрял пес, — и ни от кого я не сбегал, раз уж на то пошло. — Он всхлипнул. Я уже не в первый раз заметил, что он переигрывает, ведет себя порой подчеркнуто театрально, порой излишне мелодраматично, моментально переходя от одного настроения к другому. То же самое подтверждали и примеры из кино: Лесси какая-то замороженная, Хуч из фильма «Тернер и Хуч» как-то уж слишком угодлив, а Скуби Ду получился чересчур юрким для собаки. То есть играли собаки всегда неестественно. Быть может, не было у них отпущенного природой актерского дара. Но собаки не особенно расстраиваются по этому поводу. Теперь я знаю. Ведь им дано другое: целое море эмоций, переполняющих их ежесекундно. Они бросаются в бассейн эмоций с высокой вышки, в отличие от человека, который осторожно спускается в него с бортика по лесенке. Когда собака рассказывает стае какую-нибудь печальную историю из жизни, нет ничего удивительного в том, что они все рыдают, как экзальтированные итальянцы, слушающие оперу Россини, а уже через десять секунд, радостно напевая, роются в мусорном баке.
