Карин Ламбер - Дом, куда мужчинам вход воспрещен
– Я буду петь эту песенку нашим детям, – прошептала она.
Франсуа молчал. Анри Сальвадор все пел и пел.
– У нас будет трое!
Она выпалила это, почти выкрикнула. Слова вырвались из самых глубин ее существа.
– Трое или четверо, как минимум трое: Флора, Бенжамен, Ариэль…
Руки Франсуа напряглись. Она чувствовала, как они давят на ее плечи, точно какой-то дурень слишком крепко сжал птицу, чтобы удержать. Она хотела встать, но руки не пускали. Она нервно рассмеялась, высвободилась, нашарила в выдвижном ящике ложку, взяла из буфета стакан, пустила холодную воду, выждала. Выпила маленькими глотками.
Он шагнул за ней к раковине и поцеловал в шею.
– Может, ну его к черту, этот обед? Побудем вдвоем. Пойдем в постельку.
Ей не хотелось в этот вечер в постельку, не хотелось делиться секретами под одеялом, хотелось открыть настежь все окна.
– У меня еще дела, пусти меня.
Он отошел, и она услышала, как он говорил металлическим голосом по телефону.
– Мы не сможем прийти… я простыл… в другой раз.
Сидя в своем кабинете в дальнем конце квартиры, он воображал себя в капкане этой жизни с детьми: шоколадные хлопья по утрам, портфельчики в ряд, фотографии в рамках на камине с малышами в теплых курточках и вязаных шапочках на качелях. Он словно бился об эти картины. Флора, Бенжамен и Ариэль на заднем сиденье семиместного однообъемника, а рядом она, беременная. Нет, не о такой жизни он мечтал. Не сейчас. Не так скоро.
Розали несколько раз перемыла тарелки, стаканы, приборы. Достала из шкафчика блюда и, пока терла их, ощущение больших рук на плечах, не дающих встать, вернулось еще сильнее и неотвязнее.
Когда она легла, Франсуа был уже в постели, с закрытыми глазами. Она знала, что он не спит. Его неровное дыхание прерывалось долгими вздохами. Без особого убеждения они пожелали друг другу доброй ночи.
Проснулась она от кошмара: она сидела в какой-то приемной, одна за другой окружавшие ее женщины скрывались за разноцветными дверями, за ней никто не пришел. Приемная опустела, и вот она сидит одна посреди комнаты на маленьком детском стульчике. У нее огромный круглый живот.
Утром они не сказали друг другу ни слова. Только выпили кофе, у которого был какой-то странный вкус. Еще много дней воспоминание о стиснувших ее руках возвращалось в самые неожиданные моменты: на улице, в кино, в супермаркете.
Через три недели Франсуа ушел.
В последний раз она видела его в октябре, это был месяц годовщины их встречи. Она знает, что было воскресенье, потому что три церковных колокола прозвонили незадолго до его ухода. Они собирались в тот день побегать в Булонском лесу. Но как он был одет? Она морщит лоб, припоминая. В широком сером свитере с высоким воротником или в черном? Она не уверена. Закрыв глаза, пытается придать четкость размытому образу, вспомнить его слова, когда он взялся за ручку двери. До скорого? Я схожу за хлебом? Bye baby? Я люблю тебя? Поцеловал ли он ее перед уходом? Он ведь знал, что уходит от нее насовсем.
Она провела день в тревоге, искала его повсюду. В понедельник примчалась в агентство в семь утра. Там он тоже так и не появился.
Первая открытка пришла в декабре.
«Я не могу, прости». Она перечитала десять раз, оторопев, в поисках какого-нибудь знака, хоть крошечного. Ничего, только австралийская марка. Сердце шальным барабаном отбивало удары в груди. Она одна пошла в больницу. Половины «Розали и Франсуа» больше не было рядом. Врачи с серьезным видом сообщили ей, что ее сердце бьется с частотой двести сорок семь ударов в минуту. Говорили о болезни Бувре, об электрическом проводе, который надо-де отрезать, чтобы это не повторилось. А она-то знала, что ее сердце сорвалось с цепи, пытаясь догнать бежавшего Франсуа, и если надо кого-то отрезать, то зовут его не Бувре. Они больше не функционировали в одном ритме.
В больнице и потом, выздоравливая, она часто вспоминала милый обычай, которому научила ее свекровь.
– Не забудь сказать «Помни дом» и побрызгать водой под ноги тем, кто отправляется в дальний путь. Чтобы они вернулись живыми и невредимыми, – добавляла она.
Розали часто брызгала водой. Но не в то октябрьское воскресенье, когда он ушел от нее. Какой смысл, она ведь думала, что он вернется через пять минут.
Когда ее сердце вновь забилось в нормальном ритме, прежней Розали больше не было. А новая хотела другой жизни. Начать все заново. Без него. Без его рук на ее плечах. Она старалась забыть их дуэт, идеального отца, воплощением которого он был для нее, и все то, к чему стремилась всей душой, – завести с ним кучу ребятишек.
Однажды она увидела объявление: «Прелестная квартирка в красивом доме (следовал адрес в квартале) ждет ЖИЛИЧКУ». Так в тридцать два года она поселилась в доме женщин, поставивших крест на мужчинах.
С собой она не принесла почти ничего. Оставила позади все свои плазменные панели, планшеты, смартфоны, автоответчики, все свои «вы можете связаться со мной круглосуточно» и «я перезвоню вам через пять минут», все свои связи и контакты.
Женщины из дома приняли ее в свой круг и подарили ей другую жизнь. Поблизости был бассейн. У нее вошло в привычку плавать каждое утро. Ей посоветовали заняться йогой. Она, прежде незыблемая, как ее жизненные ориентиры, обрела гибкость. Карла приобщила ее к медитации. Потом Розали захотелось передать другим то, чему она научилась сама. И мало-помалу она снова начала улыбаться.
Пять лет спустя она любит гулять в тишине в японских садах. Совершенство линий, деревца, подстриженные маникюрными ножничками, журчание воды под деревянными мостиками, кусты букса всевозможных форм – все умиротворяет ее и очаровывает. Она бы и хотела узнать край света иначе, чем по открыткам, но ни одна мантра не в силах помочь ей преодолеть панический страх перед самолетом. А главное – ей нравится думать, что дом женщин недалеко.
11
Джузеппина поднимается по знакомой лестнице, приволакивая больную ногу. Она знает как свои пять пальцев темное дерево закругленных от времени ступенек и полоску света на серой стене, когда на улице солнечно в этот час. На площадке второго этажа она встречает Жан-Пьера, который приветствует ее долгим мяуканьем, разворачивается и крадется вверх на ступеньку впереди. Сколько раз поднималась она по этой лестнице, чтобы разделить миску супа дождливым воскресеньем на диванчике у одной или другой соседки? Они называют это «дружбой, доступной в тапках».
В розовой тунике, шали и мягких брючках, босая, Розали сидит в идеальной позе лотоса так, будто делала это всю жизнь. Ее руки лежат одна на другой ладонями к небу. Взглядом она приглашает соседку сесть напротив. Джузеппина никак не может найти удобную позу, опирается то на одну ягодицу, то на другую, в результате сидит в шатком равновесии. Жан-Пьер, с комфортом замерший в позе кота, будто посмеивается над ее неуклюжестью.
