Виктория Платова - Stalingrad, станция метро
Надолго.
И они славно бы поговорили. Они говорили бы без перерыва час, а то и два, и три — с дальним прицелом на торжественное вселение Елизаветы в небесные чертоги мегапродюсерши. Пятнадцати минут оказалось бы достаточно, чтобы понять: Елизавета-Кэтрин не только красавица, но и умница. У нее на все есть свое собственное мнение, гнуснейшие слова-паразиты «типа» и «как бы» никогда не оскверняли ее уст; она в курсе кино- и музыкальных новинок, при этом предпочтение отдается эмбиенту и lo-fi ланжу; она прочла всего изданного на русском Переса-Реверте и теперь подбирается к Кафке. Нет, нет: с Кафкой она покончила еще в седьмом классе, а теперь штудирует Гюнтера Грасса на языке оригинала. Занимается ли она спортом? — еще бы! Она просто жить не может без экстрима, скалолазание и прыжки с парашютом летом, сноуборд и горные лыжи зимой, о-о-о!
Почему все совершенно не так?!
Почему она корова, толстая жаба, с сомнительным знанием искаженного немецкого и с вечной проблемой поиска колготок, которые можно без особых энергетических затрат натянуть на бедра? Почему, почему?!.
И почему она до сих пор, с ослиным упрямством и малопонятной отстраненностью, называет «женщиной-цунами» ту, кто на самом деле является ее матерью? Это, по меньшей мере, смешно.
Но Елизавете вовсе не хочется смеяться, ее сердце разбито. Еще бы, родная мать (богиня, о которой можно только мечтать) отказалась от нее: много лет назад в первый раз, а сегодня — во второй. Всё яснее ясного, Елизавета просто не понравилась ей, вызвала откровенную неприязнь своим затрапезным толстомясым видом. Ведь наверняка рекламная красотка надеялась совсем на другое, к тому же старый негодяй Карлуша, гореть ему в аду, обнадежил: «твоя дочь красива, как бог».
Красива, как же! — отстой, полный отстой!!!
С таким отстоем стыдно показаться на людях, его не возьмешь на модный показ и на вечеринку в честь усыновления Анджелиной Джоли очередного темнокожего младенца. В продвинутых галереях и дорогих бутиках ему тоже не место, да и что там может прикупить себе отстой? Разве что носки со стразами и обруч для волос, остальное на него просто не налезет. Отстой не представишь врагам и уж тем более друзьям, не стоит давать им лишний повод позлорадствовать.
Логика Женщины-Цунами вполне объяснима, но от этого Елизавете не становится легче.
Она даже начинает подумывать о смерти: самоубийство — вот самый подходящий выход из положения.
Можно сигануть из окна, а лучше — с крыши; можно повеситься в скверике рядом с домом; можно выжрать целую упаковку Карлушиного снотворного, предварительно запихав таблетасики в торт «Санчо Панса» и совместив таким образом приятное с полезным; можно, в конце концов, броситься с моста. В каждом из способов ухода есть свои недостатки и свои преимущества, константа же одна — Елизавета. Вернее, Елизаветино тело, непрезентабельное само по себе. И вряд ли смерть сделает его более привлекательным. Смерть, как и жизнь, идет совсем другим людям.
Совсем-совсем другим.
А если прибавить сюда патологоанатомов и вообразить, какие шуточки они будут отпускать в морге по поводу новопреставленной Е. К. Гейнзе… Если прибавить сюда старого негодяя фатера, который и месяца не протянет после ее гипотетического самоубийства… Нет, со смертью придется повременить. Хотя бы до того времени, пока Елизавета в одно прекрасное утро не восстанет ото сна Кэтрин Зэтой-Джойс (какой она была в возрасте семнадцати лет).
Три ха-ха. Если Елизавета перевоплотится в Кэтрин — зачем тогда умирать?
— Блюмхен!.. Блюмхен!.. Лизанька!..
Голос Карлуши, слабый и жалобный, едва доносится сквозь метель, а еще это архаичное русское «Лизанька»! Так Карлуша называет Елизавету лишь в экстраординарных случаях. Последний по времени относится к позапрошлому лету, когда он вкручивал лампочку в туалете и его долбануло током. Елизавета измучилась до крайности, пытаясь оказать помощь престарелому капризуле и, отчаявшись, даже припугнула его реанимобилем с бригадой врачей-беспредельщиков: они-де приедут в течение ближайших десяти минут и увезут страдальца в НИИ скорой помощи им. Джанелидзе. А уж там Карлуша на своей шкуре испытает все прелести бесплатной медицины! Как ни странно, после этого заявления здоровье умирающего резко пошло на поправку и он потребовал водки — дабы окончательно и бесповоротно «заземлиться».
— Ты симулянт, Карлуша, — помнится, сказала тогда отцу Елизавета. — Симулянт и нытик.
Вот и сейчас он наверняка симулирует сердечный приступ, стараясь хотя бы таким способом снять с себя ответственность за сегодняшний вечер.
А если не симулирует? Если ему и правда плохо?
Елизавета обернулась. Карлуша стоял, прислонившись к фонарному столбу, и держался рукой за сердце. Голова его была запрокинута вверх, к беспокойным небесам, а на неподвижное лицо все падал и падал снег. Нужно-таки отдать должное Карлуше: его способность выстраивать утонченные театральные мизансцены в плохо приспособленных для этого местах потрясает.
Прямо актер театра Кабуки, меланхолично подумала не чуждая искусствоведческих реминисценций Елизавета, Итикава Дандзюро Одиннадцатый в роли куртизанки Оно-но Комати, скорбящей о безвременной кончине своего возлюбленного.
— Блюмхен! — еще раз с надрывом прокричал Карлуша, скосив глаза на дочь.
Она вовсе не собиралась откликаться и уж тем более подходить к отцу близко (на данный момент он нисколько этого не заслуживает, старый негодяй!), но… после пятнадцатисекундной пробежки самым удивительным образом оказалась рядом с ним.
— Что еще случилось?
— Помираю… Помираю, Лизанька!
— Не чуди.
— Ох, плохо мне… Сердце прихватило. Сейчас кончусь.
— Не кончишься.
— И валидол с собой не взял… Валидолу бы мне сейчас… Корвалольчику капель сорок…
— Да ты же кроме водки отродясь ничего не пил!
Услышав пассаж про водку, Карлуша, вопреки обыкновению, и ухом не повел. Неужто и в самом деле помирает?
— Аккордеон ни в коем случае не продавай, не тобой куплен. Завещаю его внукам. И марки с монетами тоже. И проверь лотерейные билеты, они в книжном шкафу лежат. В Шиллере, третий том. Розыгрыш в следующую субботу… Вдруг нам миллион обломится — будет на что меня похоронить…
— Предлагаешь весь миллион вбухать в твое погребение? Мавзолей на могиле возвести из каррарского мрамора?
— Никаких мавзолеев! Никаких могил, все равно ты за ней ухаживать не будешь… Только кремация. Исключительно!
— Это еще что за блажь? Кремация! — абсурдность разговора не только не смущала, но и удивительным образом подзадоривала Елизавету. — Ты же хотел могилу и чтоб она утопала в цветах!
