Юрий Поляков - 100 дней до приказа
– «Деды»! – подсказал Валера. – После приказа «дедами» становятся!
– Спасибо за консультацию! – кивнул Осокин. …Парни сидели на чемоданах и весело рассуждали о том, кто как проведет свой первый день на «гражданке». Один срочно хотел бежать к подружке, другой мечтал встретиться со знакомыми пацанами, третий жаждал врубить стереосистему и целый день пролежать на диване. А мощный сержант-сибиряк шумно рассказывал, какие замечательные пельмени лепит его мать. Кроме того, доподлинно известно: к возвращению сына она заморозила чуть ли не тысячу штук! И он приглашал всех махнуть прямо к нему – на пельмени… Наконец приземлился самолет, загруженный молодыми, еще не обстрелянными ребятами…
– Салагами, – усмехнувшись, поправился замполит. – Я не путаю, Чернецкий? Нет? Слава богу…
…Самолет быстро заправился, принял, как говорится, на борт тех, кто возвращался в Союз, и начал было выруливать на взлетную полосу. Тут стало известно, что душманы громят кишлак неподалеку от аэродрома (совсем обнаглели!), и в бой решено бросить только-только сошедшую с трапа молодежь! Сразу. Интернациональный долг! И тогда «старики» вышли из самолета и сказали: «Не надо! Не надо их… Они же еще ничего не умеют – зря ребят положите. А мы уж в последний раз тряхнем… стариной!»
В этом месте Осокин дернул головой, подошел к окну и потрогал задвижку.
…Они улетели на следующий день, но не все. И того парня, которому мать налепила тысячу пельменей, его тоже не было…
– Вот, товарищи комсомольцы, – закончил замполит, – что я хотел рассказать вам о наставничестве. Ясно?
– Ясно! – кратко и безо всяких подтекстов отозвался Чернецкий.
А сидевший со мной рядом Зуб тяжко вздохнул и вытер пилоткой настоящие слезы.
– И еще, – продолжал Осокин. – Если что-нибудь узнаю про ваши «дембельские» художества, виновный в лучшем случае за ворота части выйдет 31 декабря, ровно в 23.59. Это я вам говорю как наставник.
Кстати, угроза майора была вполне реальна. Общеизвестный рядовой Мазаев долго бродил в своей пушистой шинели по городку и пропал в самом деле лишь под Новый год.
Выступая в заключение, младший сержант Хитрук пел о том, что после такого собрания по-старому жить невозможно, что, обновляясь со всем народом, мы каленым железом выжжем скверну неуставных отношений из наших сплоченных рядов, что в эпоху тотальной борьбы за мир особо важна бдительность и боевая готовность… – При этом он с извинением поглядывал на «Камчатку», где сидели «старики».
Сначала я тоже хотел выступить на собрании, даже несколько дней обдумывал и мысленно произносил свою речь, суть которой, как я теперь понял, сводилась в основном к призыву: «Ребята, давайте жить дружно!» В общем, детский лепет на лужайке! Но когда лейтенант Косулич показал глазами – мол, сейчас твоя очередь, я так замотал головой, что чуть не свернул себе шею.
А может быть, зря я отказался. Мы, чтоб жить спокойно, часто двигаем на трибуны трепачей, вроде Хитрука, а потом жалуемся, будто ничего не меняется, но ведь ничего не делаем, ничего не меняем мы сами! И сидим в яме с песком и размышляем, почему жизнь устроена так, а не иначе?
6
…Выбегая на улицу, я слышу, как комбат Уваров глухо обращается к замполиту:
– Товарищ майор, разрешите…
– Не разрешаю! – обрывает Осокин. Дрожа от возбуждения, я мчусь в сторону автопарка и вскоре обгоняю Зуба. Он курит на ходу, и ночной ветер высекает искры из его сигареты. Заметив меня. Зуб хочет заговорить, даже поворачивается в мою сторону, но тут, конечно, вспоминает приговор ночного суда. Не положено: я ведь теперь снова «салага»! Но блюстителю суровых «стариковских» законов страшно наедине с мыслями об исчезнувшем Елине, и он прибавляет шагу ровно настолько, чтоб не отстать от меня и одновременно не идти рядом с презренным парией, между прочим, поощренным недавно благодарственным письмом на родину.
– Эй, подождите! – Из чердачного окна выныривает чья-то голова, раздается грохот на лестнице, и перед нами возникает Цыпленок. Он тут же сообщает, что почти все чердаки и подвалы проверены и что в городке ловить больше нечего, а искать нужно в автопарке, где недавно под «самоходкой» спрятался и уснул парень из батареи управления, обидевшийся на своего старшину. Может быть, Елин выплакался и тоже дрыхнет где-нибудь под ракитовым кустом, не зная, какая каша заварилась из-за него? С молодыми такое бывает.
По пути задыхающимся голосом осведомленный папа Цыпа рассказывает нам, что, собственно, произошло. Оказывается, лейтенант Косулич, выполнявший вчера обязанности вождя и учителя кухонного наряда, заметил, что рядовой Елин не работает, но сидит в углу, уткнувшись лицом в колени. На вопрос «кто обидел?» Серафим ответил «никто». «Заболел, что ли?» – встревожился добросердечный взводный. «Да, живот схватывает…» И тогда Косулич отправил Елина в санчасть, гуманно рассудив: если заболел – вылечат, а если притворяется, то начальник медслужбы капитан Тонаев быстро мозги вправит…
Цыпленок раздувает ноздри, изображая свирепого начмеда, и возобновляет рассказ. Елин предупредил ребят, что только примет лекарство и сразу вернется. В ответ ему горячо порекомендовали в качестве надежного лечебного средства двухведерную клизму. Елин печально улыбнулся, ушел и до сих пор не возвращался.
Лейтенант Косулич спохватился к ужину, но капитан Тонаев недоуменно пожал плечами: «Не видел такого! Может быть, фельдшер принял?..» Направляясь домой, начмед решил проверить неприкосновенность запасов целебного спирта в своей праздничной санчасти, а также спросить о рядовом Елине из шестой батареи. Оказалось, днем приковылял какой-то молодой из хозяйственного взвода: накануне он неудачно намотал портянки и буквально стесал пятки во время кросса. Из шестой батареи никто не приходил.
Капитан Тонаев удивился, заглянув на склад медикаментов, дал дежурному фельдшеру по шее и три наряда вне очереди и позвонил Косуличу, тот, в свою очередь, не на шутку перепугался и бросился в раздевалку проверять, на месте ли обмундирование Елина: кухонный наряд переодевается в старенькие засаленные «хэбэ».
– Обыскали карманы и, представляете, – Цыпленок чуть не хлопает крыльями, – нашли письмо! Про несчастную любовь!..
Значит, письмо нашли?! – вскидывается Зуб. – А дальше?
* * *Вернувшись с зарядки, я отправился в бытовку бриться и обнаружил там Елина, с обреченным видом он пришивал выдранные пуговицы. Лучшей ситуации для разговора не придумаешь.
– Послушай, Фима, – начал я задушевным голосом и увидел, как вздрогнул Елин, давно не слышавший своего имени. – Ты особенно не расстраивайся. Зуб, конечно, заводной парень, но его в свое время тоже гоняли, особенно Мазаев… – Говорил я совершенную чепуху, но остановиться не мог. – Скоро мы уволимся, полгода «скворцом» побудешь, а там уже и «дембельский» альбом готовить надо. Главное, не бери в голову! Дома-то все в порядке?
