Франсуаза Саган - Ангел-хранитель
Мы с Льюисом решили мыть машину каждое воскресенье. Если вам не случалось воскресным утром мыть «Ройс» (модель 1925 года), украшающий ваш запущенный сад подобно скульптуре, вам неведомы высшие радости бытия.
На мытье снаружи уходило часа полтора, внутри – минут тридцать. Сперва я помогала Льюису: драила фары, радиатор – в общем, фасад. Потом уже самостоятельно принималась за салон. Это была моя вотчина, там я чувствовала себя хозяйкой больше, чем в собственном доме. Я наносила тонкий слой специального состава на подушки и натирала их замшевой тряпочкой. Затем переходила к приборной доске, полируя ее до блеска. Дохнув на циферблаты, протирала запотевшие стекла и, замирая от восторга, любовалась стрелкой спидометра, застывшей на отметке «80 миль». Тем временем Льюис, облачившись в старье, возился с шинами, спицами, бампером.
К половине первого «Ройс» сиял как новенький, а мы – от удовольствия. Мы ходили вокруг него, потягивая коктейли, и были страшно довольны проведенным утром. Главным образом потому, что оно прошло совершенно бессмысленно. Только что закончилась рабочая неделя. Шесть дней неумолимое время и чертополох осаждали машину, на которой мы никогда не будем ездить. Но каждое воскресенье мы станем приводить ее в порядок. Мы вместе предавались детским радостям: непосредственным, раскованным, единственно подлинным. Завтра понедельник – снова на работу, снова будни. Мы будем зарабатывать деньги, чтобы иметь возможность есть, пить и спать, чтобы «чужие» не совали нос в наши дела. О боже, до чего меня порой достает суетность жизни! Странно: может, именно потому, что я столь ненавижу то, что принято именовать сутью жизни, я так люблю саму жизнь во всех ее проявлениях.
В один прекрасный сентябрьский день я лежала на веранде, закутавшись в огромный свитер Льюиса, толстый, теплый и колючий. Как раз такие я люблю. Мне стоило немалых трудов уговорить его поехать со мной в магазин и потратить часть гонорара на обновление гардероба. По правде говоря, обновлять было нечего. С тех пор я частенько напяливаю его свитеры. Я всегда любила надевать свитеры своих мужчин. Надеюсь, это единственный порок, в котором они могут меня упрекнуть.
Итак, я засыпала над сценарием, к которому мне следовало за три недели сочинить диалоги. Сюжет показался мне ужасно нелепым. Насколько помню, речь шла о глупенькой девушке, познакомившейся с умным молодым человеком и под его влиянием поумневшей. Что-то в этом духе. Беда в том, что эта глупая девица казалась мне куда умней своего умного приятеля. Но поскольку в основе сюжета лежал бестселлер, нельзя было ничего менять. Я отчаянно скучала и с нетерпением ждала, когда же появится Льюис. Но вместо него появилась одетая в скромный твидовый костюм почти черного цвета, но при роскошных серьгах – кто бы вы думали? – знаменитая, неподражаемая Луэлла Шримп, недавно воротившаяся из Италии.
Ее машина остановилась перед моим скромным жилищем, она что-то сказала шоферу-антильцу и толкнула калитку. «Ройс» загораживал дорогу к дому, так что ей пришлось искать обходной путь. Она заметила меня, и в ее черных глазах промелькнуло удивление. Думаю, выглядела я и впрямь странновато: взлохмаченная, в огромном свитере, лежу в плетеном шезлонге, а возле бутылка скотча. Наверно, я походила на одну из героинь Теннесси Уильямса, которых так люблю: одинокую пьющую бабу. Она остановилась у ступенек и тихо позвала меня по имени: «Дороти, Дороги…» Я глядела на нее, раскрыв рот от изумления. Луэлла Шримп – национальное достояние. Она никуда не выезжает без телохранителя, любовника и дюжины фотографов. Как она очутилась тут, в моем саду?
Несколько секунд мы молчали, уставившись друг на друга, как совы. Я не могла не отметить, что Луэлла великолепно выглядит. В свои сорок три она казалась двадцатилетней девушкой: ослепительная красота, гладкая кожа, молодой блеск глаз. Она еще раз повторила «Дороти», и я, с трудом поднявшись из шезлонга, просипела «Луэлла» тусклым голосом, но придав ему, однако, по возможности, оттенок приветливости. Тогда она грациозно, точно юная лань, взлетела по ступенькам. Под строгим костюмом тяжело колыхнулась роскошная грудь. Луэлла упала в мои объятия: и тут я сообразила, что обе мы – вдовы Фрэнка.
– О боже, Дороти, как подумаю, что меня здесь не было… что вам пришлось все одной… я знаю… мне говорили… вы держались замечательно… я должна была, непременно должна была с вами повидаться…
Последние лет пять она даже не вспоминала о Фрэнке и вообще ни разу не виделась с ним с тех пор, как бросила. Наверное, решила я, у нее все равно пропадает день. Или нынешний любовник не удовлетворяет всех эмоциональных запросов. Только очень скучающая женщина может огорчаться по такому поводу.
Смирившись с судьбой, я предложила ей кресло, плеснула скотча, и мы взялись на два голоса петь дифирамбы Фрэнку. Для начала она стала извиняться, что отняла его у меня (но страсть оправдывает все), я ее простила (но время – лучший лекарь), дальше мы заговорили дуэтом. Меня это даже забавляло. Речь ее состояла из штампов, но с вкраплением откровенных признаний, и в них обнажалось что-то хищное. Мы уже дошли до лета 1959-го, и тут появился Льюис.
Он перемахнул через бампер «Ройса». Он улыбался. Он был так строен и красив, что это казалось почти нереальным. На нем была старая куртка и полотняные брюки, черные пряди волос спадали на глаза. Я видела его таким каждый день, но сейчас глянула глазами Луэллы. Это было даже забавно: она запнулась. Она замерла, как скаковая лошадь перед внезапным препятствием. Как женщина – при виде мужчины, которого она слишком хочет, слишком сильно и слишком внезапно захотела. Льюис заметил ее, и улыбка мигом улетучилась с его лица. Он не любил чужих в доме. Я любезно его представила, и Луэлла пошла в атаку.
Хотя она вечно играла роковых женщин, ни дурой, ни посредственностью она не была. Передо мной сидела женщина светская, рассудочная, профессионал высшего класса. Я любовалась ее игрой. Она даже не пыталась ослепить Льюиса или вызвать его восхищение. Нет, она вела себя как друг дома, говорила о машине, небрежно выпила еще порцию скотча, рассеянно поинтересовалась его планами. Всем видом давала понять, что она просто милая женщина с легким характером. И далека от всех этих интриг («этих» – значит голливудских). По ее взгляду, брошенному на меня, я поняла, что она считает его моим любовником и решила отбить. Не слишком ли, после бедного Фрэнка… Признаюсь, я была слегка раздосадована. Ну ладно, пусть развлекается с Льюисом, это куда ни шло, но настолько не считаться со мной! Ее тщеславие, ее тупость просто ужасающи. И впервые за полгода во мне на минуту проснулась собственница. Льюис сидел на земле и молча смотрел на нас. Я протянула к нему руку.
