Захар Прилепин - Восьмёрка
«Позвонить пацанам или нет?» — всё решал я, наворачивая круги по квартире. Съел яишенку из одного яйца и носил с собой из кухни до кровати и назад большую кружку чаю.
Решил, что лучше поехать, рассказать — чего по телефону-то. Тем более… наверняка, это всё пьяный базар. На нож посадит мусорка, конечно. Так мы и поверили.
Позвонили в итоге мне, пока я возился с носками и, поднимая перед собой, разглядывал их на свет, как фальшивые деньги.
— Аглая у тебя? — спросил мужской голос.
— Чего? — не понял я.
— Аглая у тебя?
— А ты кто? — спросил я, хотя сам уже, кажется, понял.
— Она звонила тебе сегодня утром, пёс, — не отреагировали на мой вопрос с другой стороны провода.
— Сам ты пёс, — сказал я. — Иди в зеркало на себя посмотри.
— Помолись, — дали мне совет на прощание.
Не знаю, как он, а я как раз прошёл к зеркалу и посмотрел на себя: нервничаю я или нет. На меня смотрело лицо с глазами, ничего не отражалось в моём отражении.
Набрал Шороха — там никто не брал, но у них в семье вечно какая-то ерунда с телефоном. Набрал Лыкова — тоже никого. А у Греха и телефона не было.
Но не дома ж сидеть.
Против обыкновенья не помыв посуду, а так и сбросив сковороду, ложку и кружку с недопитым чаем в раковину, я поспешил на улицу, искать своих пацанчиков.
Повисел пятнадцать минут на поручне в троллейбусе, полюбовался облезлыми домами, и вот уже остановка, где живёт Шорох.
Я всегда тут выхожу, хотя с тем же успехом мог бы доехать, скажем, до Лыкова.
Но лыковский дом двумя остановками дальше.
А Шорох живёт рядом с Гланькой. Может, я выйду из троллейбуса, и она гуляет себе, подумал я.
Ни разу её не встречал в городе, а всё надеюсь иногда.
К дому её, впрочем, я всё равно не подхожу — очень гордый. Вдруг она увидит меня в окно, подумает: о, гляньте на него, ходит кругами, облизывается…
Нет, я такого не могу себе позволить.
— Э! Э! Э! — позвал меня настырный мужской голос.
Меня выцепили у дороги трое в джинсах и лёгких куртках.
Тот, кто подошёл первым, не имел переднего зуба.
— Слышь, служивый, Буц хочет с тобой поговорить, — сказал он.
Мне показалось, что моё сердце на две секунды встало.
Потом сам собою у меня открылся рот, и я совсем не своим, очень спокойным голосом произнёс:
— А я-то не хочу.
Не зарежут же они меня посреди бела дня.
Один из трёх меня прихватил за руку, но я сразу вырвал рукав, цыкнув:
— Ну-ка, ты, бля!…
Я сделал шаг к дороге с одной мыслью: надо срочно тормознуть тачку и свалить — ну, не бегать же мне от них бегом по улице.
В пяти метрах от меня стояла тонированная иномарка — но заглушенная, с выключенными габаритами… едва я сделал случайный шаг мимо неё, салон ожил, фары вспыхнули, заднее правое стекло опустилось и появилось лицо Буца.
— Чё ты как маленький? — спросил он, улыбаясь. — Сядь в машину-то на минутку… Сядь, сядь. Хотели бы тебя пришить — пришили бы уже.
Он открыл дверь и подвинулся в глубь салона.
«Сядешь в салон — будешь дурак, — подумал я. — Не сядешь — подумают, что трус, посмеются».
Естественно, сел.
— Отъедь, — сказал Буц водителю. — Чего мы на дороге…
Рядом с водителем сидел ещё один, лица его я, естественно, не видел, только затылок, плечо, небритую шею.
«Ну, всё», — подумал я, вдохнув и выдохнув через нос.
…хотя дверь была рядом — можно выпрыгнуть. Выпрыгнуть? Или покататься ещё?
Я покрутил головой, за нами пристроилась вишнёвая «девятка», куда уселись эти трое, тормознувшие меня. Эта «девятка» — она ж стояла возле моего дома, когда я выходил! Я там все машины знаю, поэтому обратил внимание…
Иномарка проехала сто метров и встала возле Гланькиного дома.
— Был тут? — спросил Буц.
— Где, в «Универсаме»? — спросил я, улыбаясь.
Гланькин дом соседствовал с магазином.
Улыбка у меня получилась совсем натуральная.
Буц облизнул губы и замолчал, скучно и устало глядя куда-то в окно.
Я тоже с удовольствием помолчал. Когда говорил — всё опасался как бы зубы не лязгнули или голос не сорвался.
— Не у тебя Аглая? — спросил он ещё раз.
Я цыкнул воздухом между передних зубов и скривил ещё одну усмешку в ответ. Сказать «не у меня» — похоже на оправдание. Сказать «у меня» — зачем? чего нарываться-то?
— Я так и знал, что не у тебя, — подумал вслух Буц. — Хули ей с мусорком делать… Если только в совок собрать, — здесь Буц захихикал, довольный своей шуткой, и на бритом затылке водителя обнаружилась довольная жировая морщина: улыбался он, запрокидывая башку, всем небритым своим лицом — но получалось, что и затылком тоже.
— Тебе чего надо-то? — спросил я Буца. — Покатать меня решил?
— Чего ты, девочка, тебя катать? — спросил он.
«Два — ноль в его пользу», — подумал я и тут же, как будто это он у меня в машине, а не я у него, на два тона выше, раздельно произнеся каждое слово, поинтересовался:
— Хули ты борзеешь?
Стало тихо, как будто кто-то выключил внутри салона звук. Снаружи ходят люди, шелестят троллейбусы, хлопают подъездные двери — а тут глубоководный покой. Того и гляди редкая узкая рыба беззвучно проплывёт у лица.
Сидевший на переднем сиденье начал медленно, с ужасным скрипом кожаных сидений, поворачиваться в мою сторону, и я, наконец, увидел его скулу, нос и один побелевший от бешенства глаз…
— А вот скажи, — поинтересовался Буц, и тон у него был такой, что сидевший впереди сначала застыл на секунду, а потом вернулся в исходное положенье, — …отчего вы в форме такие страшные… а без формы — я тебя даже разглядеть не могу?
Ответ мне придумывать не пришлось, потому что к машине спешно подошёл какой-то тип. Сидевший впереди сразу выскочил на улицу, уступив этому типу место.
— Здравствуй, Буц, — сказал тип, усевшись. Голос типа звучал, словно он набил рот газетой, прожевал её, но не выплюнул и не проглотил, а так и сидел с этим мерзотным и кислым жевком у щеки.
Тип обернулся к нам. Губы его были отвратительны и огромны.
«Может, капот случайно упал на лицо», — пошутил я сам для себя.
Кто это так ему зарядил, интересно. Лыков, поди.
— Посмотри на мальчика, — сказал Буц.
Тип посмотрел на меня. Глаз у него тоже почти не наблюдалось — то ли и тут Лыков постарался, то ли от рождения такая беда, — ковырнули раз под бычьей бровкой гвоздиком, ковырнули под другой, и ходи, парень. Главное, не щурься, а то упадёшь в темноте.
— Этого не было, — сказал тип, широко раскрывая губы: «Этаа не ыло!»
— Очкарик сказал, что он вас один уделал, — сказал Буц.
