Зинаида Шедогуб - Такая короткая жизнь
Там, где был костёр, возникла яма с дымящейся по краям черной землей. Всё вокруг было засыпано пеплом. Языки пламени дружно подбирались к куче камыша, сложенной неподалеку.
Игнат подбежал ближе. Один из подростков, нелепо поджав под себя ноги, лежал на земле. Кровь ещё не застыла и слабо текла на побуревшую землю. Игнат оцепенел: он видел смерть не раз. Но здесь… Сейчас… В глазах еще стоял дикий ребячий танец…
У лимана, словно догоняя друг друга, лежали в траве Саня и Пашка.
Игнат сразу узнал этих белобрысых мальчишек. Прислушался: ребята не дышали.
У пылающей кучи скрючилось худенькое тельце Федотки. Огонь уже подобрался к нему: на спине загорелась рубашонка.
Игнат сбил огонь, оттащил мальчишку, разорвал свою сорочку, перевязал ею перебитые руки, поднял парнишку и быстро зашагал к станице.
– Не умирай, Федотка! – твердил он, заглядывая в вытекшие кровавые глазницы.
У фермы выскочили доярки, пытались его расспросить, но Игнат лишь ошалело твердил:
– Донесу! Не умирай, Федотка!
Тогда колхозницы сбросили с телеги бидоны, посадили Игната с раненым мальчиком и отвезли их в больницу.
Люба поливала астры. Узнав в прохожем Игната, она хотела уйти в дом, но не смогла: необычен был вид мужа. Бледный, грязный, окровавленный, он решительно откинул калитку и прижался к жене.
– Прости! Прости! Ради дочки прости! – рыдал он. – Мне никто не нужен. Тилько прости. Я больше никогда… Понимаю… Виноват…
Поверь… Мне трудно… Стыдно… – бессвязно бормотал он.
К колодцу подошла Надежда.
– За вас стыдно! – подхватила она последние слова зятя. – Перед людьми стыдно! Не позорьте мене! Или живить, или расходьтесь… Но сбегаться и разбегаться по два раза на месяц не треба!
Но Люба её не слышала. Она обнимала мужа, совсем забыв о том, что недавно ненавидела его, думала о том, что никогда не простит ему измены, не заговорит с ним, не позволит прикоснуться… А сейчас прижимала его к груди, гладила русые волосы и успокаивала.
– Не плачь. Мужчины не должны плакать, – говорила она.
– Не можу… Не хочу там робыть! Гиблое место! Там только чокнутый Молчун мог жить! Плавни… По ночам волки воют… Дико.
Страшно. Смертью там пахне… Сегодня дети там подорвались. Не знаю: то ли мина под костром была, то ли хлопцы шо в огонь бросили… Ваш
Федотка скалечився…
– Господи! Да коли ж горе кончится! Та коли ж смерть забуде нашу улицу! – отправляясь к подруге, причитала Надежда.
За плетнем раздался крик, плач, потом все разом стихло: очевидно, женщины побежали в больницу.
Люба смахнула ладонью слезы, помогла мужу встать и сказала:
– Ступай к председателю. Вин хороший мужик. Поможе.
– А можно на дочку глянуть? – перебил жену Игнат.
– Конечно, – улыбнулась Люба.
Обложенная подушками, на кровати сидела Маша и забавлялась деревянными ложками. Увидев незнакомца, она удивленно округлила большие синие глаза, затем нахмурилась, обиженно выпятила губки и захныкала.
– Не узнала, – огорченно выдохнул Игнат.
– Ещё бы! – горько усмехнувшись, прошептала Люба, и в уголках глаз, где некогда играли смешинки, залегли первые морщинки.
Перенесённые страдания, казалось, навсегда стерли с лица девичье обаяние, а его выражение приобрело некую, все понимающую мудрость…
– Милая, любимая, дорогая, прости! Я осознав… Никто мне не нужен… Не могу без вас, – молил о прощении Игнат.
Впервые услышав от мужа подобное признание, Люба смутилась.
– Хорошо, Игнат, – мягко произнесла она. – Чего нам дочку сиротить. Будем жить по-новому.
ТАКАЯ КОРОТКАЯ ЖИЗНЬ
Когда Игната назначили бригадиром полеводческой бригады, он стал работать рьяно, не жалея ни себя, ни других. Вставал рано, ложился далеко за полночь. Днями не слазил с Орлика, мотаясь по полям и фермам.
Однажды увидел возвращающихся домой колхозниц, пришпорил коня и галопом помчался за ними.
– Бригадир! – оглянувшись, воскликнула Вера.
– Ох, опозорилась… Казала ж я вам,- упрекнула подруг звеньевая.
Игнат обогнал женщин, остановил коня поперек дороги и сурово прикрикнул:
– Разворачивайте кошелки!
Колхозницы нехотя приоткрыли обвязанные платками сумки.
– Эх, тётя Маруся! Я-то думав, шо хоть у вас в звени порядок.
– Прямо-таки по десятку качанив на семена взяли,- за всех оправдывалась Марфа.
– Растуды ж вашу мать! – вскипел Игнат.- Да ежели все в станице по десятку початков возьмут, шо останется от поля! А ну, вываливайте все в мешок,- приказал он, бешено глядя на колхозниц.- А ты, Любка, шо в сторону отошла,- прикрикнул он на смутившуюся жену.- Это всех касается.
– Та не брала она,- вступилась за Любу звеньевая.- Усих на одну мерку не равняй…
Игнат взвалил на коня мешок с кукурузой и поехал в бригаду.
– Вот вас дожидаюсь,- услужливо выскочил навстречу подъехавшему бригадиру Максим Рябчик, хлипкий, юркий мужичок. И худые ноги, и вытянутое вперед тело с длинной индюшиной шеей, и маленькая головка с горбатым носом и блестящими пуговками глаз – все напоминало в нем птицу. Он не ходил, а прыгал и, казалось, взмахнёт руками и полетит.
– Нет порядка, Петрович,- бросая на землю мешок, сокрушённо вздохнул Игнат. – Сегодня опять проверим сторожей. Пойди домой поужинай – и обратно…
– Да я для вас все сделаю, – с готовностью ответил учётчик, – но моя половина…
Он растерянно почесал хохолком торчавшие волосы.
– Зажьми, шоб не пикнула! Знаешь: курица не птица – баба не человек! – хохотнул Игнат и уже строже сказал:
– Давай, Петрович, без лишних разговоров… Я покурю, а ты скоренько домой…
Когда стемнело, прибыли на кукурузное поле. Дул свежий ветерок, и высохшие листья шумели так, словно кто их дергал. Проверяющие насторожились. На дороге, у уснувшего хутора, темнел какой-то предмет. Игнат крадучись пробрался к нему, за ним, стараясь не шуметь, к подозрительному предмету приблизился Петрович. Подошли и увидели повозку, нагруженную початками. Хозяина возле неё не было: очевидно, он был ещё на поле. Наконец, из зарослей показалась тёмная фигура, и мужчины бросились к ней.
– Караул! Спасите! – заголосил испуганно женский голос.
– Заткнись! Вот стерва! – выругался Игнат.- Сама ворует да ещё и верещит, словно её режут. Вот cдам в милицию – по-другому завоешь…
– Уж простите меня, – взмолилась женщина.- Бильше не буду. Диток моих пожалейте… Ради них стараюсь…
– Детьми, сука, прикрываешься – свиней, небось, десяток… Кати, ворюга, возик в бригаду. Там разберёмся…
Женщина с плачем подхватила повозку и, горбясь от тяжести, потащила её по дороге.
Перед рассветом Игнат на цыпочках прокрался в спальню, быстро разделся, юркнул под одеяло и мгновенно уснул.
– Игнат! Не спи,- тормошила его Люба.
– Гм… потом… спать… – бессвязно бормотал он.
– Чуешь: я в положении…
Игната словно окатили колодезной водой: он вскочил и сердито притянул к себе жену.
– Не может быть! Когда?
– Не знаю, – мягко ответила женщина. – Может, и давно: я ж Машку кормила. Не тошнит, наверное, мальчик…
– Сдурела! Никого не надо! Своего угла нет! Нищету плодить!
Завтра же ступай к бабке, – негодовал Игнат.
Когда он волновался, говорил быстро, нервно, захлёбываясь.
Солнце уже клонилось к западу, когда Люба, наконец, решилась пойти к знахарке. Бабка Екатерина, или попросту Катька, жила у мельницы.
Запущенный сад. Заросший огород. Постучалась – никто не ответил.
Толкнула покосившуюся дверь – в лицо ударил горько-пряный запах.
Везде: на подоконниках и табуретках, столах и кроватях – лежали засушенные травы. Бабка Катька, низенькая, узкоплечая старушка, нюхала ароматный пучок душицы и громко прихваливала:
– До чого ж ловкый! Це от головы…
Заметив гостью, радостно улыбнулась.
– Шо тоби, молодычку? – тонким голоском спросила она.
– Та вот… – не зная, куда деться от стыда, робко сказала Люба.
Бабка понимающе усмехнулась и отрицательно покачала головой.
– Ой, молодичку! Лечу травами! Можу пошептать… Цим дилом уже не занимаюсь: узнають – тюрьма.
– Бабуля, та я ж никому… вот вам принесла, – краснея, произнесла Люба и повесила на стул шерстяной платок.
Старушка живо подскочила к беременной, ощупала быстрыми, ловкими пальцами живот и огорчённо сказала:
– Выковырять-то можно, но живый уже… И пузо гострячком – пацанок буде!
– Правда?! – воскликнула Люба, в один миг решив пойти против воли мужа. – Ну, пойду я, бабуля, – чему-то улыбаясь, негромко сказала она.
– А платок?
– Нехай вам на память останется…
Старушка перекрестилась и благодарно затараторила:
– Дай Бог тоби, молодычку, благополучия… Заболеешь – прыходь: вылечу. Я богато знаю… Я така… – хвасталась растроганная баба
Катерина.
Шёл нудный осенний дождь. Маша баюкала закутанный в тряпицу кукурузный початок и пела:
