Зинаида Шедогуб - Такая короткая жизнь
Шёл нудный осенний дождь. Маша баюкала закутанный в тряпицу кукурузный початок и пела:
– Баю, баю, баю.
Не ложися с краю,
А то серенький волчок
Возьме куклу за бочок…
Но вот быть матерью надоело. Девочка подставила к печке стул, с него забралась на плиту, попробовала вскарабкаться на лежанку – сорвалась, слетела на припечок, толкнула трёхведёрный горшок. Стук, треск – и по полу растеклась река, а по ней весёлыми корабликами поплыла свёкла.
– Ой, господи! – испуганно ахнула Надежда, когда в сенцы просочилась алая вода.
Из спальни выскочил Игнат.
– Убью! Слазь! – на ходу выдёргивая из брюк ремень, кричал он, но
Маша забилась на лежанку и не показывалась.
Надежда с трудом успокоила зятя и выпроводила его за дверь:
– Ступай, Игнат! Я тут сама як-небудь разберусь…
Она внесла металлическую ванну и ласково позвала внучку:
– Машенька, вставай! Будешь плавать…
Девочка осторожно выглянула. В больших глазах – страх и ожидание.
Поверила – и губы растянулись в улыбке. Доверчиво протянула ручонки
– и она в ванне. А Надежда вдруг запела:
– По тихому синему морю
Качает волна моряка…
Через несколько минут она высадила внучку из ванны и предложила:
– Теперь давай убирать.
Девочка послушно наклонилась, схватила кусок свёклы, протянула его бабушке и радостно улыбнулась: она спасена, и бить её теперь никто не станет.
Сидя у окна, Маша листала книжку и внимательно рассматривала картинки. Птицы. Деревья. Цветы.
Вдруг заскрипела кровать, страдальчески застонала мать, что-то плюхнуло, раздался странный писк. Девочка оглянулась: на кровати измученная мать – рядом с ней багрово-синие тельца.
– Бабуля! Бабуля! – в страхе закричала она.
На крик прибежала Надежда. Она бестолково металась по комнате и огорчённо восклицала:
– Ой, шо ж ты, дочка, наробыла! Ой, шо ж ты, дочка, наробыла!
– Мама! Вы як Машка, – не выдержала Люба. – Давайте быстрее ножницы, перережем пуповину… та позовите хоть бабу Дуню.
Наконец пришла Надеждина свекровь, строгая, молчаливая старуха.
Она тщательно вымыла руки и склонилась над новорождёнными.
Перевязала пуповины младенцам. Обмыла, укутала их и, помолчав, скорбно произнесла:
– Не жильцы… Один, даст Бог, може, и выживе, а другий… – она махнула рукой, заплакала и, что-то шепча, вышла.
К вечеру умер Андрюша, нареченный так в честь деда, а Володя ещё дышал.
Расстроенная и осунувшаяся, Люба ни на минуту не выпускала из рук младенца, прижимала его к себе, капала на посиневшие губки молоко, пытаясь разжечь еле тлеющийся огонёк жизни.
Шли дни. Недели. Месяцы. Володя вызывал острое чувство жалости.
Он, что слабый росток, был бледен и худ. Как всякий больной ребёнок, плохо ел, капризничал, плакал, но для взрослых каждое его движение: будь то улыбка, взмах ручонки и даже плач – всё было праздником.
– Солнышко моё! Единственный… Сладкий… Роднулька… – ворковала над сыном мать.
Вечерами склонялся над ребёнком отец – пьяный сиживал у люльки до утра.
– Володька, наследник, не умирай! – рыдал он. – Назло им живы. За моего брата Володьку. Эх, гады…
Забившись в уголок, Маша ревниво следила за родителями, настойчиво дожидаясь того момента, когда в комнате никого не будет, пулей летела к брату, больно щипала его и вновь пряталась, наслаждаясь громким плачем: он тоже страдал, и это доставляло ей радость.
– Шо такое? – недоумевающе спросила Люба у наклонившейся над колодцем матери. – Спал. Вышла – кричит. Не пойму, отчего так?
– Глаза разуй! – в сердцах сказала Надежда. – Машка без ласки зачахла… Тешила её, а счас? Та она колысь Володьку прыдуше. Разве ж так можно? И постой, – задержала мать бросившуюся к хате дочь, – послухай: на душе накипело.Чого унижаешься? Ноги мыешь – воду пьешь… Так мужика не удержишь. Вин шо лис в бабий курятник забрався… Счас с Петровной тягается. – Надежда брезгливо сплюнула.
– Тфу. Она ж втрое его старше. Не можу на вас дывиться… Рубайте акации и стройтесь. Може, тут боишься голос подать – в своем гнезди хозяйкой станешь. Эх, горе мени з вами, – всплакнула Надежда. – Одна несчастна. Другий на чужбине застряв…
– Опять… – огорченно думала Люба, скрывая от матери заблестевшие слезой глаза. – А я-то надеялась… Видно, не судьба…
Куда ж я с двумя?
Может быть, потому что не сложилась семейная жизнь так, как хотелось бы, женщина все чаще вспоминала Николая. И когда порой сквозь скованность прорывалось неистовое чувство, иступлённо ласкала мужа, впотьмах принимая его за возлюбленного.
Думая о своем, она машинально прижала забившуюся за ширму дочь, и в сердце шевельнулась такая жалость к ней, что она долго не выпускала девочку из рук, несмотря на требовательный зов сына.
– Неужели и тебя так? – вслух сказала Люба и, уловив непонимающий взгляд дочери, улыбнулась:
– Давай, Маша, собираться.
– Куда? – удивлённо спросила она.
– Володю отдадим. Тоби ж вин не нужен…
Девочка нахмурила белёсые бровки: отдавать братишку ей не хотелось.
– Нехай у нас живе, – решила она судьбу малыша.
– Так ты ж его не обижай. Вин слабый, маленький…
– Я не буду его щипать, – прижавшись к матери, пообещала Маша.
В эту минуту исчезла обида и ненависть к брату, и девочка, качая люльку, старательно пела:
– Баю, баю, баю.
Не ложися с краю,
А то серенький волчок
Возьме Вову за бочок…
Пантелей Прокопьевич наклонил к себе белокурую головку – и на худенькой шейке заблистал крестик.
– Ну вот, – задумчиво произнёс старик. – Нехай тебе Бог береже.
Он трижды перекрестил внучку и спросил:
– Молитвы знаешь?
Маша утвердительно качнула головой, стала ровно, как её учила бабушка Надежда, и скороговоркой проговорила:
– Спасибо Богу, Матери Божьей за хлиб, за силь, за святу воду.
– Я научу тебе настоящим молитвам, – улыбнулся Пантелей
Прокопьевич. – Почитаю Библию, поведу в церкву, молиться надо. Бог хоть и на небе, но усе баче: кто лаеца, кто убивае, кто воруе – усих накаже…
Тут в сенцах упало ведро, стукнула дверь, и послышалась брань:
– Шоб ей очи повылазили… Шоб она сдохла, ведьма проклятущая…
И де она взялась на нашу голову.
На кухню приковыляла Фёкла, неряшливо одетая, нудно бурчащая.
– Кацапка проклятущая, – костила старуха соседку. – Апельсину сглазила. Дою – молока немае. Гукай, старый, батюшку!
Слова деда и угрозы бабы Фёклы зародили в детской душе суеверный страх. Маше чудилось, что повсюду за ней следят чьи-то глаза.
Потянулась к сахарнице – и тут же одёрнула руку. Подошла к иконам, долго рассматривала лики святых. Обычные лица. Добрые глаза. А почему-то страшно.
Сзывая верующих, монотонно звонил колокол. Пантелей Прокопьевич окликнул звонаря, убогого калеку Ванюшку, открыл церковь, зажёг несколько свечей, и по церкви разлился таинственный свет. Маша с удивлением глядела на входящих людей. Старухи. Убитые горем женщины.
У двери расселись калеки, принимая от верующих подаяния.
– Подайте слепому, убогому, – жалобно стонет Федотка.
И когда звенит монетка, он пытается перекреститься культяпкой и благодарит:
– Спаси вас, Господи!
Тут же, сбившись в кучу, судачат молодицы.
Наконец показался священник, отец Геннадий, здоровый, краснощёкий мужчина, красивый и статный. Поп освятил церковь и начал службу.
Разговоры стихли. Женщины стали продвигаться вперёд.
Старик не спеша шёл по дороге. Рядом с ним прыгала Маша.
Дурманяще пахло полынью.
– Ловкий край! – сами собой вылетели из уст старика эти простые слова, наполненные любовью к родной земле. Пантелей Прокопьевич окинул взглядом знакомый пейзаж. Зеленеющие поля. Толоки. Прилипшие к ерикам сады и хаты.
– Раньше тут було не так, – обращаясь к внучке, рассказывал старик. Наши диды сюда пришлы – тут одни лиманы, да камыш, да трава по пояс, да тьма всякого зверья… Вон там на лобке, – Пантелей
Прокопьевич указал на едва приметный холм, – построили курень.
Огородились. Поставили вышки. Однажды снарядились казаки сопровождать обоз. На охране куреня осталось несколько казаков.
Узнали про то лазутчики. И скоро побачив сторожевой: идут вражески полчиша. Забили тревогу. Бабы плачут. Схватили диток – и в церкву: молить Бога о спасении. Казаки ж взяли ружья, развели костры и стали вразнобой стрелять. Вылетели из плавни тучи комаров. Испуганно встрепенулась болотна птица. Бросились в заросли дики кабаны, волки, лисицы. Бачуть казаки: поворачивае вражья сила назад. Гибне в топких болотах, лиманах, реках.
На другий день казаки вернулись, а к ним иноверцы с поклоном: за выкуп просят родных пошукать.
– А чого вчёра вы так тикалы? – поинтересовались казаки.
Они и рассказали: появился вдруг перед кордоном сам Пётр. На белом кони. С копьём в руки. А за ним стеной шло войско… В честь спасителя и кордон назвали… С тех пор богато воды утекло, – вздохнул старик. – Люди выкопали каналы. Осушили лиманы. Выкорчевали камыш. Разрослася станица…
