Дэвид Лодж - Горькая правда
— Это сюда, — говорит он.
Фанни явно приняла решение. Выпрямившись, она направляется к двери и, не глядя, проходит мимо Адриана. Он идет следом и прикрывает дверь.
3
Через сорок минут Фанни уже снова в общей комнате коттеджа: босоногая, с мокрыми волосами, она полулежит в шезлонге, закрыв глаза и запахнувшись в белый махровый халат. Слышно, как наверху гудит самолет. Из кухонной двери появляется Адриан в резиновых шлепанцах, таком же белом махровом халате, как у нее, и с подносом в руках, на котором стоит пакет апельсинового сока и два стакана. Опустив поднос на стол, он смотрит на Фанни.
— Как вы себя чувствуете?
— Божественно, — отвечает Фанни, открыв глаза. — Вы обратили меня в свою веру.
— Прекрасно.
Адриан наливает два стакана сока.
— Вы были правы, — признается Фанни. — Нагишом куда приятнее.
Адриан самодовольно улыбается.
— Вам нужно сейчас попить, чтобы восполнить потерянную влагу, — говорит он и протягивает ей полный стакан.
— Спасибо, — говорит она и садится, приготовившись пить. — А вас как приобщили к таинству?
— Это было много лет назад на писательской конференции в Финляндии. Нам предложили на выбор экскурсию по городу, который выглядел не привлекательнее, чем, скажем, Милтон-Кейнс{14}, или традиционную сауну по-черному возле ближайшего озера. Я выбрал сауну по-черному.
— А что это такое? — спрашивает Фанни, тянется к своему магнитофончику и включает его.
Адриан наклоняется к кофейному столику и произносит нарочито-дикторским голосом:
— Сауна по-черному. — После чего продолжает уже нормальным тоном: — Парную натапливают дровами, пока она не наполнится дымом. Затем открывают вентиляционное оконце. Ненадолго — чтобы выгнать дым, но не жар. Вы входите и первым делом вдыхаете изумительный запах горелого дерева. Стена и лавки покрыты копотью, которой вы тоже сразу покрываетесь. Жар невероятный. Пот ручьями стекает по телу.
— Оставляя на нем потеки.
— Именно так. И все знаменитости набились в парную, утрамбовались ляжка к ляжке, напоминая дикарей в боевой раскраске и благоухая, как говяжьи ребрышки после позавчерашнего барбекю.
— Мужчины и женщины вместе?
— Нет, финны по этой части большие пуритане. Вопреки известной репутации. Женщины парились раньше, мы присоединились к ним, когда они уже угощались пивом и сосисками.
— Звучит заманчиво.
— Да, было хорошо. А назавтра, белой ночью, мы разыграли матч между финскими писателями и всем остальным литературным миром.
— И кто выиграл?
— Мы, со счетом 3:2. Грэм Свифт оказался вполне приличным "чистильщиком".
— Вы и сейчас совершаете подобные вылазки?
— Нет, меня больше не зовут.
— Но сидеть в четырех стенах в зоне программных полетов Гэтуика, должно быть, скучновато после таких радостей жизни.
— Ничуть, — возражает Адриан. — Сознание, что я больше никогда нe буду метаться по аэропорту вместе с возбужденной толпой, — источник величайшего удовлетворения.
— Да, мне тоже там страшно. Но иначе в отпуск не поехать.
— А что такое для вас отпуск?
— Нечто вполне банальное. Лежать на солнышке у бассейна с грудой книжек в мягкой обложке под рукой, то и дело потягивая прохладительные напитки. А для вас что это такое?
— Мы не отдыхаем в общепринятом смысле слова.
— Вообще?!
— Удивительно, сколько всего можно сделать вместо этого, надо только решиться. Отдых за границей. Новая машина. Новая одежда. Второсортные гостиничные номера. Необходимость зарабатывать и тратить. Ей-богу, это не жизнь.
— Вы от всего этого отказались, когда перестали писать романы?
— Именно так. Это называется дауншифтинг{15}. Я читал такую статью.
— Но дауншифтинг только что придумали.
— Мы были пионерами.
— И возник он в Америке.
— Нет, здесь, — твердо возражает Адриан. — Вы где живете?
— В Клеркенвиле, в перестроенной мансарде.
— Вместе с Крайтоном?
— Да.
— А чем он занимается?
— Он юрисконсульт.
— О, вот как. Значит, Крайтон может пригодиться, если какая-нибудь из жертв решит привлечь вас к судебной ответственности.
— Он специалист по коммерции. Хотелось бы, чтобы вы перестали употреблять это слово, — не выдерживает Фанни.
— Какое? Крайтон?
— Нет, жертва. Публичные лица должны быть готовы к тому, что могут порой схлопотать оплеуху-другую. А остальным приятно, когда важным персонам дают по носу.
— Ага! Значит, вы это признаете.
— Конечно. Это в природе человека. Когда вы читали мою статью о Сэме Шарпе, разве, кроме сочувствия, возмущения и всего прочего, что положено испытывать другу… разве, кроме всего этого, вы не ощутили радостный холодок злорадства? Только правду — "…без притворства, всяких игр".
Она наклоняется вперед и, не давая ему отвести взгляд, смотрит ему в глаза.
— Хорошо! Хорошо! Признаюсь.
Фанни откидывается назад со вздохом удовлетворения.
— Благодарю вас.
— Да, но какое ужасное признание! — восклицает Адриан. — Как я ненавижу вас за то, что вы заставили меня радоваться душевным мукам моего друга.
— "Душевным мукам!" Не слишком ли громко для уязвленного самолюбия Сэма Шарпа?
— Вы на редкость циничны для своего возраста, — замечает Адриан. — Неужели вы никогда не испытывали хотя бы слабых угрызений совести из-за статьи, которую напечатали?
— Ни единого раза.
— Только честно. — Он подражает ее прокурорской манере.
— С какой стати? — возмущается она. — Я выполняю важную культурно-социальную миссию.
— Ага. Какую именно?
— В наше время столько рекламной шумихи, что люди путают успех с подлинными достижениями. А я им напоминаю, что это не одно и то же.
— Для чего и глумитесь над их паричками и ковбойскими сапогами?
— Иногда нет другого способа пробить их эгоизм. У вашего дружка Сэма Шарпа есть кое-какой талантик, но он почти не работает над собой. Пишет слишком много, слишком быстро. Зачем?
— У него разведенная жена — ее нужно содержать. Вернее, две жены, которых надо содержать.
— Но чем больше он зарабатывает, тем больше алиментов платит. Нет, он пишет слишком много не из-за нехватки денег, а от лени.
— Сэм — от лени?
— Ну да. Чем больше сценариев — словно сошедших с конвейера автомобилей — выдает его принтер, тем меньше он дает себе труд задуматься над тем, что он, собственно, произвел. Если на его вещь появляется плохая рецензия, он только отмахивается — ведь он уже с головой в другой работе. Тем, на кого он пашет, плевать, чего на самом деле стоят его сценарии. Их интересуют только расходы, срок сдачи и наполнение кинозалов. Вот тут-то и появляюсь я — чтобы подвергнуть сомнению природу этого самого "успеха". И следующий сценарий Шарпа будет чуточку лучше, чем был бы без тех булавочных уколов, которые однажды испытало его эго.
— Гм-м, — произносит Адриан.
— Кажется, я вас не убедила, — констатирует Фанни.
— Ну, мы с Сэмом не один пуд соли съели. Одними булавочными уколами его не проймешь.
— Вы вместе учились в университете? — спрашивает Фанни.
— Да. Нас с первого дня зачислили в одну семинарскую группу, и мы стали неразлучны. Вместе снимали квартиру, вместе выпускали журнал, вместе сочиняли капустники, вместе напивались…
— В конце одного из ваших романов два студента надираются после выпускных экзаменов.
— В "Молодо-зелено", — Адриан смеется, вспоминая этот эпизод. — Да, это мы. Я как раз вышел из дверей студенческого союза и посреди кампуса увидел выписывающего кренделя Сэма с бутылкой в руках — это он искал меня. Мы пили с полудня, но потом почему-то расстались, а тут он заметил меня, засиял от радости, стал махать рукой и побежал навстречу. Но его так развезло, что мозг его решительно отказывался передать нужную команду ногам. Вместо того чтобы нести его ко мне, они понесли его в обратную сторону, и он стал бежать пятясь. Мне видно было его лицо, на котором появилось выражение удивления и тревоги, словно его влекла какая-то невидимая сила, но чем пуще он старался бежать ко мне, тем сильнее его влекло назад, пока наконец он не потерял равновесие и не повалился спиной на цветочную клумбу. Ничего смешнее я в жизни не видел. — Адриан снова расхохотался. — По крайней мере так мне тогда казалось, — прибавил он, заметив, что Фанни не слишком веселится.
— Да, в книге это смешно, — соглашается она, — но и грустно тоже. Герой догадывается, что это… вроде…
— Дурного предвестия.
— Да. Образ будущего отдаления друг от друга.
— Преимущество ретроспективы, — соглашается Адриан. — Тогда я этого не ощущал.
— Но ведь так и получилось? У вас с Сэмом Шарпом?
