Дэвид Лодж - Горькая правда
— Решил, что завершил свой труд. И мне больше нечего сказать.
— Прямо так?
— Прямо так.
— И вас это не расстроило?
— Одно время расстраивало. Затем я стал извлекать из этого удовольствие.
— Каким образом?
— Представьте, что у вас кончился бензин и машина застряла в пути, — растолковывает ей Адриан. — Сначала вам это действует на нервы, вы бегаете, дергаетесь, но через некоторое время начинаете радоваться тишине и спокойствию. Различаете звуки, которые прежде тонули в шуме мотора. Видите вещи, которые на ходу казались смазанными пятнами.
— А у вас когда-нибудь кончался так бензин на самом деле?
— Честно говоря, нет.
— Так я и думала.
— Это фигура речи.
— А вам не обидно, что ваши современники продолжают писать и печататься?
— Нисколько. Вокруг такая пропасть писателей, которым больше нечего сказать, а они всё не унимаются и тискают каждый год по книжке.
— Каких таких писателей вы имеете в виду?
— Тех же, что и вы.
Ее явно забавляет услышанное, но недоверчивое выражение не покидает ее лица.
— Не могу поверить, что вы сдались так легко.
Адриан набирает побольше воздуха в легкие:
— Вас удивляет, как я мог отказаться от всех этих долгих, одиноких часов, когда сидишь, уставясь в пустую страницу, грызешь кончик шариковой ручки и пытаешься из ничего создать нечто. Вдохнуть жизнь в существа, которых до этой минуты на свете не было, придумать им имена, родителей, образование, манеру одеваться, имущественный статус… Решить, голубые у них глаза или карие, прямые волосы или вьющиеся. Бог ты мой, что за скука! А затем изнурительная, каторжная, гранильная работа заталкивания всего этого в слова — да какие! Свежие, незатертые будто они достались вам оптом на распродаже… А затем нужно привести все это в движение — заставить героев действовать, завязывать отношения, совершать поступки, причем чтобы это было интересно, и правдоподобно, и неожиданно, и забавно, и трогательно в одно и то же время. — Нанизывая эпитеты, он один за другим загибает пальцы. — Да это все равно что играть в шахматы не на доске, а в воздушном пространстве, — продолжает он. — Форменный ужас. Вы бы пожалели о таком?
— Я бы пожалела о конечном результате: о чувстве удовлетворения от того, что создала нечто долговременное. О воздействии, которое оказываю на людей.
— Но вы почти никогда не знаете, что это за воздействие. Писать романы — все равно что совать послания в бутылки и бросать их в морской прилив — неизвестно, где их выбросит на берег и как их поймут те, что откупорят. — Он добавляет: — Между прочим, с бутылками я именно так и делал.
— Ну а рецензии? — спрашивает Фанни.
— Вот именно, рецензии, — говорит он после некоторой заминки.
— Разве они не дают ощущения обратной связи?
— Они очень много говорят о рецензенте и совсем мало — о вашей книге, — признается он.
— Я начинала с того, что писала рецензии на новые фильмы для еженедельной кинопрограммы. Вряд ли я там самовыражалась, — возражает она.
— А что, эти ваши рецензии отличались такой же жестокостью, как интервью?
Фанни смеется пренебрежительно.
— Скажете тоже — жестокостью?
— Ваши конкуренты пишут, сэр Роберт Дигби-Сиссон счел вас жестокой — он рыдал, когда читал ваше интервью.
— Он плакал, когда давал интервью, — поправляет она Адриана. — У этого взрослого дяди глаза всегда на мокром месте. Ему покажи палец, и он тут же заревет. Когда он не утирал слезы платком, он пытался хватать меня за коленки.
— В вашей статье это не упоминалось.
— Упоминалось, только вырезали. Адвокаты подняли шум: у меня, дескать, нет свидетелей. Эта штука, — она кивает на магнитофон, — не реагирует, когда вас глядят по коленке.
— Вы проявили жестокость и к моему другу Сэму Шарпу, — упорствует Адриан. — Он был страшно травмирован.
— Ничего, переживет, — бросает Фанни.
— Смею полагать, переживет, — не спорит Адриан.
— Хотя, по правде говоря, меня несколько удивило, что вы согласились встретиться со мной сразу после выхода интервью с ним, — признается она. — Я даже подумала: может, это ловушка?
Адриан невольно вздрагивает.
— Ловушка? Какая еще ловушка?
— Ну, может, мистер Шарп притаился где-нибудь в доме.
Адриан громко смеется.
— О нет! Сэм в Лос-Анджелесе. Ну а будь он тут, что бы он мог сделать? Наброситься на вас?
— Всякое бывает. Знаете Бретта Дэниела?
— Актера?
— Не прошло и недели после того, как вышло его интервью, и на банкете после премьеры он нарочно облил мне платье красным вином — целый стакан в вырез выплеснул. А затем в качестве противоядия — якобы для того, чтобы вывести пятно, — добавил белого.
— Это иногда в самом деле помогает, — бормочет Адриан, затем спрашивает: — Вы подали на него в суд?
— Я прислала ему здоровенный счет за новое платье. Но он сказал всем своим дружкам, что не жалеет ни об одном пенни: дело того стоило.
— Но вы же не думаете, что Сэм выпрыгнет сейчас из-за угла и метнет в вас стакан вина, правда?
— Стакан — нет, но оскорбление — мог бы.
Адриан складывает кончики пальцев и опирается на них подбородком.
— Вас не смущает, что, как вы знаете заранее, большинство людей после интервью возненавидят вас?
— Да нет, такая профессия, — пожимает она плечами.
— Странная какая-то! Вроде убийства.
— Вы нарочно меня подначиваете?
— Нет-нет! Но согласитесь, ваши статьи обычно обладают убийственной силой. Этого и ждет от вас читатель?
— Он ждет профессиональной журналистской работы, и, надеюсь, — говорит с вызовом Фанни, — я его не разочаровываю. Что вы думаете о младшем поколении британских прозаиков?
— Стараюсь вовсе о них не думать. Но вы же не хотите сказать — не правда ли? — что все эти орды читателей с нетерпением искали бы вашу страницу в газете, если бы у вас была слава самого доброжелательного британского интервьюера?
— Ничего подобного я не хочу сказать, — отрезает Фанни. — А хочу, несмотря на неожиданно возникшие трудности, взять у вас интервью.
— Ваши читатели не желают опускаться так низко, чтобы узнавать о любовных интрижках футболистов и поп-звезд из таблоидов? И вы доставляете им удовольствие в более изысканной форме, изображая великих и достойных в виде отпетых дураков?
— Для этого они в моей помощи не нуждаются. Я лишь рассказываю об увиденном.
— Скажите, — спрашивает Адриан задушевным тоном человека, который и впрямь хочет докопаться до истины, — после того, как вы пишете какую-нибудь из ваших по-настоящему мерзких статей, вроде той, что вышла о Сэме…
— Ну что вы, я могу написать гораздо круче, — перебивает его Фанни.
— Ничуть не сомневаюсь, — замечает Адриан с улыбкой. — Положим, вы изготовили подобный опус и опубликовали его, вы потом воображаете себе, как ваша жертва читает написанное? Я хочу сказать, вот, например, Сэм, воскресным утром, едва встав с постели, в халате и шлепанцах ковыляет в холл, берет с коврика "Санди сентинел" и спешит на кухню, чтобы почитать ее за первой чашкой чаю; вот он торопливо добирается до рецензионного раздела, чтобы найти ваше интервью, вот улыбается, увидев свое цветное фото, занимающее всю полосу, Фредди изобразил его сидящим перед "Эппл-Маком", вот он начинает читать, но улыбка мигом сбегает с его лица, как только он натыкается на первый выпад, сердце у него начинает бешено колотиться, в животе холодеет, кровь бросается в голову: до него доходит, что все написанное — сплошное издевательство, что его подставили по всем правилам. Я хочу понять, вы рисуете себе эту картину? Она вас заводит? Вы поэтому занимаетесь таким ремеслом?
Впервые за все утро Фанни выглядит несколько сконфуженной.
— Нельзя ли нам вернуться к обычному способу взаимодействия, когда вопросы задаю я? — нервно осведомляется она.
— Но почему?
— Так заведено. Интервьюер задает вопросы, интервьюируемый отвечает.
— Вот потому-то интервью — такая искусственная штука, — объясняет Адриан. — Это не настоящий диалог. Это допрос.
— Что ж, и у допроса есть свои плюсы, — не дает сбить себя с толку Фанни.
— Какие, например?
— Возможность выяснить истину.
— Ах, истину… — отзывается Адриан. — "Пилат сказал Ему: что есть истина? И, сказав это, опять вышел к Иудеям…"{13}. Вам никогда не приходило в голову, что мои вопросы могут больше сказать обо мне, чем мои ответы?
— Благодарю, я предпочитаю придерживаться собственного плана.
— Значит, вы не собираетесь цитировать вопросы, которые я вам задавал?
— Я пока понятия не имею, что я собираюсь цитировать, — с раздражением бросает Фанни.
