Дэвид Лодж - Горькая правда
— Не знаю. Наверное, бензин кончился… Я что, сказала что-то смешное?
— Нет, просто… неважно.
— Я лучше пойду оденусь, извините.
Элинор включает перемотку еще на несколько секунд. Потом снова "остановку" и "пуск":
— …Рок-музыканта. С головы до пят в татуировках. Он все время наезжал на меня — хотел, чтобы я тоже сделала татуировку, и я так помешалась на нем, что согласилась. Надоела она мне до чертиков! В том смысле, что летом из-за нее платье без рукавов не наденешь.
— А, по-моему, очаровательно. Словно бабочка только что порхнула к вам на плечо.
Элинор кривится и выключает запись. Она отходит на несколько шагов от музыкального центра, но тут же возвращается — за следующей порцией. На этот раз, прежде чем нажать "пуск", она отматывает назад побольше. Из микрофона доносятся слова Адриана:
Показалось, что одним ударом мы покончим с ревностью, собственничеством. Это были 6о-е, мы, знаете ли, воображали, что перекраиваем сексуальные отношения человечества. Поэтому на следующий вечер я испарился, а Элли отправилась в постель с Сэмом. Я с ним потом никогда об этом не говорил. А мы…
Элинор резким движением выключает магнитофон, оборвав запись на полуслове. Она быстро дышит. Она ошарашена. Потрясение тут же уступает место гневу. Примерно через минуту в дверях появляется переодетый Адриан. Брюки он заправил в носки.
— Отвезу на велосипеде канистру бензина, посмотрю, заведется ли машина, — говорит он. — Элинор стоит к нему спиной не отвечая. — Где ты ее оставила? С нашего конца деревни? — Элинор все так же молчит. Тогда он входит в комнату. — Элли? — нетерпеливо бросает он.
— Как ты мог! — восклицает она.
— Что именно?
Элинор круто поворачивается к нему.
— Так предать меня.
— Бога ради, Элли, это была лишь сауна, — протестует он. — Ничего больше.
— Я не об этой дерьмовой сауне. Я о другом. Как ты мог обсуждать меня, мою личную жизнь.
— Что ты имеешь в виду? — недоумевает он, но на лице его ясно читается: Откуда ты знаешь?
Элинор нажимает кнопку "пуск":
А мы снова стали добродетельной платонической троицей. Но конечно по-старому уже не получалось. Мы съели запретный плод или по крайней мере отъели от него изрядный кус. В конце концов Элли пришлось выбирать между нами.
— Дьявольщина! — вырывается у Адриана.
…В романе…
Адриан выключает музыкальный центр.
— Это было не для записи, — оправдывается он.
Элинор указывает на музыкальный центр.
— Но осталось на магнитофоне!
— Я хочу сказать, что она выключила магнитофон на это время. А про свой я забыл.
— Мне плевать, что было включено, а что выключено. Ты рассказал совершенно чужому человеку очень личные вещи обо мне. Обо мне— без моего разрешения.
— Ну прости, Элли. Но…
— Черт знает что! Поверить не могу.
— Послушай, Элли. Я объясню, как это получилось. У меня нечаянно сорвалось с языка что-то о наших студенческих днях, о том, как Сэм и я познакомились с тобой, и она набросилась на это с быстротой…
— Бедненький! Взяли на испуг!
— Я решил, что лучше рассказать, как было на самом деле, но не для записи. Тогда она не сможет это использовать.
— А зачем ей нужно то, что нельзя использовать?
— Я спросил то же самое, — подхватывает Адриан, к которому понемногу возвращается самообладание. — Оказалось, что она вроде как моя поклонница, и даже…
— Какая прелесть! Книжку для автографа привезла?
— Вообще-то, привезла, — признается Адриан.
— Бога ради! Да ты не лучше Сэма! — вскипает Элинор. — Что он, что ты! Лесть для вас — словно грудь для младенца! Сосок в рот, и он туг же заводит глазки и сосет, сосет. — Адриан молча выслушивает обличение. — Что еще ты наговорил ей не для записи? — не отступает Элинор. — Сообщил, что я сделала аборт?
Адриан шокирован и встревожен. Он поглядывает на кухонную дверь и отвечает шепотом:
— Конечно, нет, ты что с ума сошла?
— Я — нет, а ты, похоже, — сошел, — отбривает Элинор. — А может, она сама пронюхала?
— Нет. Да и как она могла, — бормочет Адриан. — В любом случае, вся эта история обо мне, тебе и Сэме находится под грифом секретности. Она мне слово дала.
— И ты ей веришь?
— Да. Верю.
В кухонных дверях возникает Фанни, одетая и причесанная, как при своем первом появлении.
— А вот и вы! — говорит Адриан.
Элинор поворачивается к ней спиной: хочет взять себя в руки.
Адриан направляется к передней.
— Я отлучусь ненадолго, пойду заправить машину. Это у нашего конца деревни, Элли, верно?
— Да, — выдавливает из себя та не оборачиваясь.
— Если заведется, подброшу вас до станции, — обещает Адриан Фанни.
— Спасибо. Не беспокойтесь.
— Какое тут беспокойство! Сейчас буду назад, — говорит Адриан и. прежде чем Фанни успевает остановить его, исчезает.
— Не нужно, прошу вас, — бросает Фанни ему вслед, но он либо не слышит, либо делает вид, что не слышит. За ним захлопывается дверь.
Фанни со вздохом говорит Элинор:
— Дело в том, что я без разрешения воспользовалась вашим кухонным телефоном и заказала такси.
Элинор поворачивается к ней лицом:
— На какой поезд вам надо успеть?
— На ближайший.
Элинор смотрит на ручные часы.
— Вы только что пропустили один. Следующего ждать около часа. Разве что вы поедете на такси до самого Гэтуика.
— Так я и сделаю.
Повисает молчание.
— Неловко получилось, — говорит Фанни.
— Да.
— Надеюсь, вы не стали делать поспешных выводов…
— Какого рода?
— Это была сауна, и ничего больше. В этом не было ничего… сексуального.
— Для вас нет ничего сексуального в том, чтобы сидеть голышом в крохотной деревянной кабинке вместе с малознакомым мужчиной? — иронизирует Элинор.
— Я чувствовала себя совершенно спокойно. Никаких прикосновений или чего-либо подобного.
— По-моему, он касался вас в минуту моего появления.
— Я показывала ему татуировку, которая вытравлена у меня на плече.
— Понятно. Но татуировка — это вроде бы не то же самое, что офорт или гравюра?
— Послушайте, я приношу свои извинения. Сейчас я понимаю, что идти в сауну — это было не слишком разумно, но он, можно сказать, бросил мне вызов, а я не могу спасовать перед вызовом. — С этими словами Фанни подходит к кофейному столику и берет свой магнитофончик.
— Зачем вы приехали сюда?
— Взять интервью у вашего мужа.
— Да, но почему у него? Он больше не пользуется известностью.
— Вот именно. Я хотела узнать, почему он бросил писать.
— И что, узнали?
— Думаю, да. Он сказал, что у него за душой не осталось ничего такого, ради чего стоило бы напрягаться и придумывать истории.
— Вот оно что! Ну-ну!
— Мало кому из писателей хватает на это смирения.
Элинор издает что-то вроде хмыканья, смысл которого не оставляет сомнений. Фанни бросает на Элинор острый взгляд — в глазах ее вспыхивает любопытство.
— Вы так не думаете?
— Для этого я провела слишком много дней и ночей, пытаясь возродить его поникшую веру в себя.
Незаметно для Элинор Фанни включает свой магнитофончик, по-прежнему сжимая его в руке.
— Ну, — подхватывает она, стараясь удержать нить разговора, — Вирджиния Вулф говорит где-то, что самое ужасное в жизни писателей — это зависимость от похвал.
— И самое ужасное в жизни писательских жен, — выпаливает Элинор. — Если вы не выражаете восторга по поводу их нового творения, они куксятся, а если выражаете — считают, что вы преувеличиваете.
— Чего на самом деле не бывает, — говорит Фанни с улыбкой. — Другое дело — критики.
— У Адриана были потрясающие отзывы на первую книгу. Ничего хуже этого не могло с ним случиться.
— В каком смысле?
— Он все время ждал повторения — еще одного такого же каскада восторженных похвал. Конечно, ничего подобного больше не было. В дни выхода книги из печати атмосфера в доме становилась невыносимой. С раннего утра он в пижаме и халате усаживался на лестнице и ждал, когда в ящик бросят утреннюю газету. Едва я успевала открыть глаза, как он посылал меня в киоск за всеми остальными газетами.
— А почему не ходил сам?
— Потому что ему нравилось делать вид, что его не интересуют рецензии — это якобы меня они интересуют. Какое-то время я и в самом деле их читала и в самых общих чертах сообщала ему, какие они: скажем "Обзервер" — на четыре с плюсом, "Телеграф" — на пять с минусом и так далее. О тройках и двойках я вообще не упоминала. Но все было бесполезно — стоило мне отлучиться из дому, и он тут же выискивал все в картотеке, я сразу видела по кислой мине, с которой он слоняется по дому, что он прочел отрицательную рецензию.
