Аркадий Шугаев - Щепотка перца в манной каше
Перед рассветом вернулись наши добытчики. Раков они наловили действительно не меньше, чем мы с Македоном. Стали готовить завтрак. Все те же вареные раки, овощи, хлеб. Во время трапезы мы с Урмацем сообщили компаньонам о своем решении немедленно возвращаться домой, в Питер.
— Да уж, пора. Раков у нас штук триста. Хватит, — обрадовался Ничко.
— Ты мухоморов-то набрал впрок? — иронично осведомился я.
— Мы лучше с Володей псилоцидов наберем. Вокруг Питера они уже давно все собраны. А мухоморов и там навалом.
Нас с Македоном обрадовало, что не пришлось объяснять подельникам причину поспешного отъезда. Сборы были недолгими — залили костер, загрузили раков в сумку, переложив крапивой. Рачевни спрятали в заброшенной бане, пригодятся в следующий раз.
Самолет доставил нас в Сущево. В поезд сели голодные, злые как собаки — денег не было.
— Сидите здесь, я скоро вернусь, — Македон взял сумку с раками и куда-то исчез.
— Слился ваш эстонец. Шваркнул нас на сумку раков и слился, — высказал Ничко свою версию.
— Заткнись ты, Коля, не суди о людях по себе, — ответил ему я.
Сидим, ждем. Через пятнадцать минут Урмац вернулся, в руках у него кроме рачьей сумки еще один пакет, на лице — довольная улыбка.
Как Дед Мороз, пришедший к детям с подарками, Македон начал вытаскивать из мешка сюрпризы — десяток котлет, банку с салатом «Оливье», аккуратно нарезанный хлеб, бутылку водки и даже баночку маслин, которым я был особенно рад.
Я-то уже давно привык к Урмацевским чудесам, а Вова с Колей просто онемели от восхищения. Оказывается, Македонский навестил вагон-ресторан, пообщался с тамошним персоналом и выменял всю эту вкуснятину на три десятка раков. Деловой человек! Благодаря его энергии и сообразительности до Питера мы доехали с комфортом и в прекрасном расположении духа.
Реализация товара не заняла много времени. Раков мы сдали в первом же попавшемся ресторане. Оптом. Деньги разделили на четверых и отправились в общагу праздновать успешное окончание экспедиции.
Я, правда, вскоре поехал навестить родителей. Заодно нужно было нанести визит в «дворянское гнездо», договориться насчет антиквариата.
* * *Родители встретили меня чаем с пирогом. Рассказал я им о своей поездке. Мама внимательно выслушала меня и направила разговор в привычное для нее русло.
— Аркаша, когда ты все-таки устроишься на нормальную работу?
— Что значит — нормальную?!
— Нужна стабильность, дисциплина.
— Стабильность, дисциплина… Мама, ты ведь знаешь, что это одни из самых ненавистных мне слов. Ответственность еще забыла.
— Что же ты так и будешь всю жизнь болтаться? — Маманя завелась не на шутку.
Я вышел из комнаты, от греха подальше, сел в туалете перекурить, подумать.
Ну что за радость каждое утро, в одно и то же время ходить на работу, делать изо дня в день одно и то же? Ведь, если разобраться, любая профессия — это, в принципе, алгоритм отдельных, простых в общем-то действий. Только у слесаря или токаря их количество исчисляется десятком, а у врача, например, сотней-двумя. Раз в месяц получка, два выходных, месяц отпуска. И так — годами, до пенсии. А жить-то когда? Скучно это, господа! Начальство опять же. Идиот какой-нибудь еще указывать мне будет, что я должен делать. Ну не могу я так. Пробовал, не получается. Авантюристом родился, им, видимо, и останусь.
Вернулся я в комнату, включил телевизор. Сначала новости какие-то мелькали международные, потом наши папики выступали — клопы насосанные, воры и взяточники. Эти рассказывали, как они страну из кризиса выводить будут. Я уже собирался выключать телевизор, как вдруг показали репортаж из Испании. Какой-то национальный праздник у них там. Сумасшедшие, темпераментные испанцы, предварительно выпив, наверное, своего крепкого хереса, выпускают на узкие городские улочки разъяренных быков. Гигантские животные несутся по булыжным мостовым, сметая все на своем пути. Испанцы бегут впереди, им нужно очень интенсивно передвигать конечности, а то быки затопчут, на рога поднимут. Лица у бегущих людей радостные, счастливые. Они смеются. В крови у них бултыхается алкоголь и адреналин, им светит ласковое южное солнце. Красота!
Философы сколько веков бьются, пытаясь ответить на вопрос — что же такое счастье? Сидят в своих мрачных, плохо проветриваемых кабинетах, обложившись пыльными фолиантами, тонны бумаги переводят. Все им не понять — что же такое счастье. Господа ученые, не там вы ищете счастье! Бросьте вы свои ненужные книги в камин, а сами поезжайте в Испанию, на этот великолепный праздник быков! Вот оно — счастье, здесь и сейчас, на этих маленьких, залитых солнечным светом улочках.
Какие чудесные, приятные люди — эти испанцы. Они очень правильно и просто живут, не заморачиваются на всякую ерунду вроде глобального потепления и озоновых дыр. Кризис в Персидском заливе их тоже не волнует. Им плевать на все на это. После безумной гонки с быками они сядут отдохнуть. Будут играть на гитаре, петь жизнерадостные песни, есть мясо, обильно посыпанное перцем, потом со вкусом поимеют своих смуглых веселых красавиц. Вот это праздник! Может быть, это и есть счастье? Как хорошо было бы сейчас оказаться там, в оптимистичной Испании…
Этот великолепный репортаж заметно поднял мне настроение. Таких вот жизнеутверждающих сюжетов надо бы больше показывать.
«Не век же нам мыкать беду и плакать о хлебе!» — вспомнились мне слова знаменитого БГ.
Попрощавшись с родителями, я поднялся к дворянкам, графиня-мать открыла мне дверь. Договорились, что я сведу ее с Александром Петровичем, получившим якобы наследство от дедушки, бывшего мелкопоместного эстонского дворянина. Она со своей стороны выставляла какого-то авторитетного антиквара.
Графиня эта достойна того, чтобы написать о ней целую книгу, возможно, когда-нибудь я так и сделаю.
Ее имя — Светлана Сергеевна, она мать моей одноклассницы Аленки. С первого класса я бывал у них в доме. Страна в то время переживала скучнейшие годы застоя. Квартира на четырнадцатом этаже, в которой проживали мать с дочерью, представляла собой культурный оазис, чудом существующий в коммунистическом государстве с его первомайскими демонстрациями, стукачами, участковыми, цензурой и уголовной статьей за тунеядство. Здесь были запрещенные книги, картины свободных художников, велись антисоветские разговоры. Таким людям, как Светлана Сергеевна, законы не писаны, они живут так, как хотят, при любом политическом строе.
Графиня всегда элегантно и необычно одевалась, она была ярким явлением на фоне большинства советских женщин, одетых в одинаковый жуткий демисезон. Светлана Сергеевна курила длинные дамские сигареты, доставая их тайными путями, ведь такая обычная вещь, как хорошие сигареты, во время правления коммунистов была страшным дефицитом. Носила она сетчатые перчатки и вуаль, чем вызывала пролетарскую ненависть теток из ЖЭКа. Светлана Сергеевна говорила красивым и правильным языком и со всеми была на «Вы», она даже ко мне, ребенку тогда еще, обращалась: «Здравствуйте, Аркадий». Графиня нигде не работала, она писала картины, этим, наверное, и жила, я точно не знаю.
В советские времена у нее еще не собирались псевдодворяне, тогда эти «аристократы» работали на коммунистов и гневно осуждали ведущую «антиобщественный» образ жизни Светлану Сергеевну. Шушера эта появилась позже, после перестройки, когда каждый плебей начал выискивать у себя голубую кровь и предков-аристократов.
Я бывал у нее дома, потому что дружил с Аленкой, но это был только предлог. На самом деле меня привлекала сама Светлана Сергеевна. Я был тайно влюблен в нее. Она поражала мое детское воображение своей неординарностью, манерами, очевидной независимостью и гордостью. Она была человеком из другой жизни, из той, о которой я читал в книжках. В той жизни не было управдомов, коммунистических субботников и детской комнаты милиции, в которой я состоял на учете с одиннадцати лет. Там были благородные рыцари, прекрасные дамы и страстная любовь…
Все это было давно. Ко времени описываемых событий я уже перестал быть романтичным подростком, а превратился в желающего быстро разбогатеть и довольно беспринципного молодого человека. Светлана Сергеевна теперь зарабатывала деньги на своем благородном происхождении и известной фамилии: она богатела на тщеславных дураках, продавая им фальшивые дворянские грамоты и гербы, за большие деньги она писала портреты торговцев бананами и куриными окорочками, одевая их в дореволюционные мундиры с генеральскими погонами и царскими орденами.
Девяностые годы двадцатого века поменяли мировоззрение у многих людей, почти все жаждали денег и старались добыть их любыми способами. Светлана Сергеевна не избежала участи большинства. Как и я.
