Эрик Фай - Нагасаки
На улице, должно быть, уже повеяло зимой. Во дворе для прогулок воздух на днях посвежел. На свободе я рано или поздно замерзну. Страшновато. Как хорошо было свить гнездышко за спиной у этого простака… Конечно, появиться перед Симурой будет очень неловко, но так надо. Теперь, когда я уже расплатилась за свою «вину», у меня хватит сил все ему объяснить. Не потому ли, что меня вырвали из этого дома без предупреждения, так велико мое желание туда вернуться?
* * *Из тюрьмы обычно выходят утром, в чем она убедилась на собственном опыте. Это простейшая метафора новой жизни. Забыты все вопросы (что делать дальше, как жить), забыто оставленное позади чистилище. Первые часы проводишь в раю. Накопления на личном счету — не велико богатство, ясно, что с этим долго не протянешь. Тем не менее хороший обед вполне заслужен, да и полдень приближается, а ты все идешь, и тебя опьяняет ходьба. До чего заманчивы витрины ресторанов с муляжами разных блюд на выбор. Тямпон[21], ну-ка, давай!.. С тех пор как… Не в тюрьме же… Стоит доставить радость желудку — и разум обречен на медленную пытку.
Ее первый ресторан, с тех пор как началось Падение, когда пришлось отказаться от меблированной квартирки… Она продолжила путь. Была середина дня. Он сойдет с трамвая не раньше трех или четырех часов; но ей хотелось снова увидеть это место одной, прямо сейчас; восстановить связь с тем днем, когда полицейские увели ее в наручниках; сказать себе: вот, жизнь продолжается, по крайней мере, что-то продолжается. И она направилась к дому, из которого была изгнана, и, едва он показался, она улыбнулась. Увидеть вновь, вот что важно, подумала она. Однако в нескольких десятках шагов от двери у нее вдруг будто кровь застыла в жилах. На двери висела табличка: «Продается». Она тяжело, резко скатилась по лестнице времени вниз, в свои восемь лет — тогда впервые появилось это страшное чувство, словно у нее отняли кусок жизни. Спустя полвека эти воспоминания по-прежнему мучительны. Да, ей было восемь лет, не прошло года, как они с родителями переехали, и однажды вечером, в сезон дождей, отец повел ее на прогулку, несмотря на поздний час и сырость. Он настаивал, и она отправилась с ним. Они сошли на знакомой трамвайной остановке в квартале, где жили прежде. Там, где она маленькой девочкой бегала по тротуарам со своими первыми подругами по играм под бдительным оком госпожи Каваками. И когда они свернули за угол, он сказал: «Смотри же», — и оба долго молча смотрели на их бывший дом, развороченный, зияющий, как срез земной коры в учебниках по геологии или как анатомическая таблица; комнаты были наполовину снесены землеройными снарядами. Что это?! Она видела комнату, где провела первые восемь лет жизни, так, как никогда раньше не могла ее видеть: снаружи, будто крохотную составную часть кукольного домика. Вдобавок без мебели. Все остальное по-прежнему было на месте: обои, двери. Раковина висела, в пустоте. Почему ее раннее детство разломали на куски? Кто осмелился на это святотатство? «Такова жизнь, — ответил отец, обняв ее, — такова жизнь. — И она заплакала. — Я хотел показать тебе дом’, пока они не разрушили его окончательно», — прошептал он ей на ухо.
Та женщина, которой она стала теперь, знает: нельзя позволять воспоминаниям резвиться в зеркальном дворце; они обезумеют, как чайка, по чьей-то оплошности запертая в зале. Отказываясь верить, она стоит как вкопанная на тротуаре, перечитывает злосчастную надпись. Наконец подходит. Звонит, никто не отвечает. Заглядывает внутрь — мебели нет. На объявлении — номер телефона, она записывает его на ладони: телефон агентства недвижимости. Чуть позже ее рука опускает монетку в щель автомата. Все еще не веря, женщина спрашивает, действительно ли продается дом, как давно? «Две недели, — отвечают ей. Через час мы организуем групповое посещение, если вам интересно». От неожиданности она соглашается.
Что могло с ним случиться, в тревоге думает она, сидя за кружкой пива. Потом всплывает воспоминание. В день процесса не сказал ли он, немного театрально, что-то вроде: «Я больше не чувствую себя дома»? Значит, это правда… До такой степени, что он предпочел уехать? Глядя в зеркало в туалете, она старается придать лицу выражение попристойней. Час скоро пройдет, пора идти.
И вот, месяцы спустя, она снова в квартире, теперь уже ничего не опасаясь. Быть здесь. Невероятно. Она могла бы просто поговорить с агентом недвижимости у двери и не входить, сказать, что сам по себе дом ей безразличен; но она переступила порог вместе с остальными. Их пятеро: снуют туда-сюда с идиотскими вопросами, как мухи, слетевшиеся на дерьмо. Агент ждет, отвечает. Женщина на мгновение задерживается в кухне, в гостиной. Видя опустевшие комнаты, она приходит в волнение и, чтобы скрыть его, притворяется, будто заинтересована. Брошенный особнячок возвращает ее в давние дни. Не на несколько месяцев назад, в эпоху Симуры, а гораздо раньше, глубже в шахту времени. Ее пронзает мысль, похожая на библейское изречение: блаженны потерявшие память, ибо прошлое есть боль. Волки не жалеют сил, чтобы отнять у нас это благо, которое было единственным нашим богатством.
Она все же решается до конца выполнить программу визита, идет вдоль галереи, заходит в комнатку. Другие, не обратив на нее, узкую и слишком отдаленную, особого внимания, успели вернуться в центральную часть квартиры. Тот же запах старых татами, то же предвечернее освещение. Ее рука колеблется, наконец, отодвигает дверцу стенного шкафа. Тот же звук скольжения. Те же тени в глубине. Она застывает перед шкафом. Не сразу слышит, что ее окликают через несколько минут. В дверях появляется агент. Мадам? Посещение окончено, будьте добры… Мадам? До нее смутно доносится: «посещение», «окончено», точно она находится в комнате свиданий. Должно быть, ее сознание отключилось, как на первой стадии гипноза; агент повторяет, обеспокоенный ее бледностью: мадам, с вами все в порядке? Она вздрагивает, поворачивает голову:
— Иду, извините. Я задумалась. — И отваживается задать вопрос. Владелец. Можно ли связаться с владельцем напрямую?
— Мадам, сожалею, но продажа осуществляется через посредство нашего агентства…
— Поймите меня правильно, я не собираюсь покупать. Дело не в этом. Я не могу вам все объяснить. Мне надо с ним связаться по личным причинам. По какому адресу ему написать? Это все, что я хотела бы знать.
— В таком случае… (Агент размышляет, потом расплывается в улыбке.) В таком случае передайте письмо в агентство, а мы ему отправим. Нет проблем.
* * *...Нет, идеальной фразы, чтобы начать письмо к незнакомому человеку. Правда, мы не совсем незнакомы друг с другом, хотя виделись «по-настоящему» только один раз, да и то в обстоятельствах весьма необычных. Не буду больше терять время на преамбулу, Симура-сан. Для меня было очень важно прежде всего выразить Вам признательность за Вашу сдержанность во время процесса. Именно сдержанность — другого слова не подберу…
Дописав фразу, она кладет ручку поперек листа наискосок. Будто ствол дерева, преградивший путь мыслям. Кто его срубил? Буря в ее голове? Неподвижно склонясь над листком бумаги, женщина надеется поймать нить своих мыслей (говорят, точно так же, не меняя позы в постели, можно возобновить и продлить сон, приснившийся перед пробуждением). Ей хотелось бы до конца рабочего дня запечатать конверт и передать служащему агентства недвижимости, указав сверху: «Вниманию г-на Симуры Кобо, домовладельца, улица…» Тогда ей станет легче. Как долго ждала она возможности объясниться… Она сможет сказать самой себе, что справилась с потрясением, которое испытала только сейчас, увидев объявление. Нетронутая белизна бумаги для писем из пачки, купленной перед тем, как сесть за стол, внушает ей страх. Сколько страниц предстоит измарать? Вот бы найти короткий путь между своим и его сознанием. Она ведь не очень-то любит писать и, откровенно говоря, занималась этим редко. Однако это необходимо.
…Сдержанность или, если хотите, умеренность. Так или иначе, мне это казалось важным и во время процесса и потом, когда я осталась наедине с собой.
Это письмо — не просьба, поймите меня правильно. Вы со мной покончили раз и навсегда. Я причинила Вам вред, не желая того, и впредь не стану Вам досаждать. Просто, когда я увидела на Вашей двери объявление «продается», мое воодушевление, оттого что я снова на свободе, сменилось внезапной грустью, и мне пришла в голову эгоистическая мысль: вот мы и сравнялись, он и я, изгнанные из одного и того же царства. Прошу извинить меня за эту мысль, знаю, она недостойна, я быстро ее прогнала, но все-таки хотела поделиться ею с Вами. Прошу также простить меня за то, что нанесла вам такой ущерб, я же помню, как Вы заявили на суде: «Я больше не могу там жить».
Вы, наверное, задаетесь вопросом, с какой стати я вмешиваюсь не в свое дело — ведь из-за меня все и случилось — и чего ради хвалюсь привязанностью к тому, что было не моим, а Вашим. Я удивлю Вас, но, вопреки видимости, моя привязанность к этому дому глубже Вашей, и пишу я с желанием объяснить: вопреки тому, что выяснило следствие, я поселилась у Вас совсем не случайно.
