Олег Суворинов - Петербург-Ад-Петербург
— Да, ты, а что в этом такого? Забирайся, только осторожно, по этому мостику наверх и начинай звонить. Только звони спокойно и равномерно, вот так: бом-бом, потом пауза и снова бом-бом… Понял?
— Ага, — ответил я — маленький и взобрался на самый верх колокольни.
Вслед за мной, четырнадцатилетней давности, по мостику поднялся я, уже взрослый, вместе с Константином Константиновичем. Пока я — маленький звонил в колокол, как меня научил отец Владимир, я же взрослый наслаждался видом на окрестности, который открывался с колокольни, как в тот день, когда я в прошлом после того, как позвонил в колокол, замер от красоты, открывшейся моему взору. Я совершенно забыл о присутствии Константина Константиновича, просто наслаждался сладостной картиной реального воспоминания вместе с собой маленьким. Сверху были видны крутой поворот реки, противоположный её берег, на котором росли кусты шиповника и мать-и-мачеха. Крутой поворот реки был, как на ладони. Мне даже удалось увидеть баржу, выходящую из-за поворота, обходившую бакен. Дальше за рекой открылась панорама просторных заливных лугов, похожих на огромный светло-зеленого цвета ковер. А еще дальше я увидел свой любимый мост через Оку. Сейчас он был в дымке, но в более прохладное время, когда воздух прозрачен, моим излюбленным занятием было смотреть на него в бинокль, встав на лавке в своем дворе, и считать машины. Из двора мне его было хорошо видно, так как наш дом стоял прямо на горе над рекой. В противоположной стороне была видна вся извилистая дорога, ведущая к «большаку» — так называли в деревне большую трассу. По сторонам извилистой дороги стояли пустые скособочившиеся дома, брошенные своими хозяевами, сараи старой, дореволюционной постройки. Третий дом слева не был пуст. В нем жил дядя Паша по прозвищу Святой, который как раз в это время выгонял пастись коз к реке. Я видел, как самый шустрый и любимый мною козел Боря полетел вперед всех к самой церкви. Дядя Паша вправду был очень добрый старик. Его дом был разделен на две части перегородкой. Во второй половине жила его бывшая жена с новым мужем. Они разошлись давно — меня еще не было на свете. Теперь их отношения были дружескими. Дядя Паша приходил к ним стричь их овец, они помогали ему заготавливать сено. Вместе с её новым мужем он косил, вязал снопы, раскладывал сено на сушилы и т. д. Святой меня очень любил. Мы часто вместе сидели с ним на реке, он любезно давал мне свою лодку, чтобы я мог рыбачить или сплавать на противоположный берег искупаться. На том берегу был песок, а на стороне деревни ил и ракушки, которые резали ноги. Этот старик научил меня рыбачить пауком. У меня здорово получалось ловить рыбу, а когда поймаю большую щуку или того лучше судака, я был на седьмом небе от счастья, и мне не терпелось похвалиться перед бабушкой своим уловом. Со Святым мы здорово проводили время. Позже, когда я уже не ездил в деревню, дядя Паша, как только встречал бабушку, идущую в магазин по извилистой дороге, непременно спрашивал так: «А чего ж малой-то больше не приезжает?.. Уж больно хороший парень-то… Ну (вздыхая), может, когда еще и приедет… Либо доживу. Ай, женился? (потом сам себе отвечал) Да нет, малой ещё. Может, приедет…» Потом сгорел наш дом, и бабушка сама перестала туда ездить. А дядя Паша, наверное, уже умер. Я всегда буду его помнить как одного из добрейших людей, мною виданных…
Как только первые богомольные старухи начали идти к службе, я — маленький отпустил веревку и принялся смотреть вдаль. Я же нынешний подошел прямо вплотную к самому себе и нежно тронул свои же русые волосы. Затем, когда мальчик, как две капли воды похожий, посмотрел в мою сторону, я в свою очередь наклонился к его лицу и долго смотрел ему (себе) в глаза.
Все закончилось, когда мальчик побежал вниз по мостику к своему или нашему дому и скрылся в нем. Константин Константинович, все это время молчавший, так же молча взял меня за локоть, и мы спустились с колокольни. Пока мы спускались, мне вспомнился так мною любимый тихий вечер в деревне, когда солнце уже зашло за березовую рощу, но было еще светло и как-то особенно приятно на душе. Вплоть до десяти часов вечера стояла волшебная атмосфера: еще не ночь, но уже не день. А первые, громко стрекочущие сверчки в кустах смородины, росших около террасы, и начинавшиеся лягушачьи серенады, да сонмы комаров оповещали о наступлении ночи. Роса ложилась на траву, а в воздухе витал сладковато-влажный запах. Ближе к одиннадцати на небосклоне появлялась луна, казавшаяся намного больше и желтее, чем в городе, и миллионы звезд, мерцая, завершали пасторальную картину деревенской жизни.
— Ну, что? — прервал мои воспоминания Константин Константинович в тот самый момент, когда под ногами ощущалась твердая земля, — теперь нам пора расставаться.
— Да, — протянул я и безнадежным голосом добавил: — Константин Константинович, скажите, а я умер в том поезде?
— Чудак ты, Герман. — Улыбнулся он. — Закрой глаза…
— Ответьте, ответьте же мне! Я вас прошу! — кричал я с закрытыми глазами.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
— Нет! Это я вас прошу, молодой человек, проснитесь ради всех Святых. Молодой человек, не кричите так! Да проснись ты, наконец!
«Слава Всевышнему, — это лишь сон, — первая мысль, пробежавшая в моём только что пробудившемся сознании. Я жив, и я чувствую это! Значит, не было никакой аварии, никакой смерти не было! Я жив! И всем существом своим я ощущаю это. Никогда я раньше не был так жив, как жив теперь, после всего, что видел во сне. Неужели возможно в жизни испытать подобное, увидеть подобный реалистичный сон, который больше походит на явь? На самую настоящую явь! Кто же этот Константин Константинович? Бог ли? Дьявол ли? Или же мне это на самом деле только приснилось? А где он сам? Ему явно будет интересно услышать мой рассказ о нашем с ним приключении во сне, где он играл главную роль». Такие мысли пришли мне в голову в первые три секунды моего бодрствования. В следующий момент я разглядел лицо человека, разбудившего меня. Это был милейший старичок лет семидесяти. Его лицо было настолько добрым и чистым, так приветливы были его живые глаза, что мне показалось, будто из всех виданных мною пожилых людей я еще не встречал таких, каким был этот старик. Припоминаю, что мне сразу бросились в глаза многочисленные его морщины. Казалось, будто лицо этого человека из прекрасной, дышащей жизнью спелой сливы превратилось всего лишь в безжизненную, сухую, сморщенную ягоду. Вокруг глаз их было столько, что они напоминали много-много солнечных лучей. Но зато какие у этого старца были ясные, полные жизненной энергии глаза: это было странное несовпадение внешней старости и внутренней, непреходящей молодости. Такие глаза мог иметь только сильный духом человек, которого не могли согнуть никакие обстоятельства.
Старик мило улыбнулся мне и сел на противоположное сиденье. На то самое сиденье, где до него сидел Константин Константинович. Я мельком окинул взглядом купе. На столике стояли три стакана с недопитым чаем, лежал апельсин, крем для рук и помада. Пиджака или другого предмета, указывающего на присутствие Константина Константиновича, не было. «Неужели он не разбудил меня? Но почему же? Странный тип… Говорил, что разбудит, как подъедем к Твери». Так думал я, пытаясь собрать все воедино в своей голове, которая гудела, как кипящий чайник.
— Не скажете, который час? — обратился к старику.
— Двадцать минут первого, — ответил он.
— А почему стоим?
— Так Елец. Здесь большая остановка — минут тридцать, — улыбнулся старик.
Я откупорил оставшуюся с вечера бутылку пива и сделал несколько глубоких глотков.
— Скажите, — обратился к старику, — со мной ехал мужчина средних лет в светлом костюме, вы, случайно, его не видели? Вы когда сели в поезд? «Ничего себе я заснул, — подумал я, — так заснул, что даже не слышал, как в купе заходили люди!» Меня это немного насторожило.
— Нет, — отвечал старик, — я сам только сел в поезд, то есть прямо на этой станции, в Ельце. Тут еще парочка одна едет, может, они знают. Я слышал из разговора, что они в Твери сели…
— Точно! — воодушевился я, — он как раз в Твери и сходил. А где они, кстати?
— Вышли. Остановка-то большая.
— Я, пожалуй, тоже выйду, а то мне что-то дурно. Мы вчера тут перебрали немного.
— Что ж, бывает, — тихо сказал старик.
Пробираясь по душному вагону, я споткнулся о милейшего мальчишку, который самозабвенно грыз огромное зеленое яблоко размером с его маленькую головку. На порожках вагона стояла все та же проводница с перебинтованным пальцем левой ноги. Она посмотрела сначала на мое помятое лицо, потом опустила глаза на бутылку с пивом, после чего сморщилась и демонстративно отвернулась. Плевать мне на тебя, выдра, подумал я и вышел в залитый солнцем день. Погода и впрямь была прекрасна! Жары, как вчера, не было, дул прохладный северный ветер, который ободрил меня после тяжелого сновидения. Его ласкающие порывы нежно гладили меня по лицу, и я ощущал, что похмелье медленно, но начинает проходить. Пиво тоже сделало свое дело.
