Ирина Аффи - Минск – Бейрут – неизвестность
Они стояли прижавшись друг к другу, не стесняясь слёз.
– Скажи мне, Ахмед, когда у тебя родится первый сын, как ты его назовёшь?
– Зачем теперь этот вопрос…
– Мне важно.
– Имад. – ответил он и подумал: «Если родится». Он не представлял себе детей от другой женщины.
– Поехали к тебе.
Они вышли во двор, словили такси и уехали, решив прожить за оставшиеся три месяца их совместную жизнь, которой не суждено было сбыться.
Это были лучшие дни! Не просто наполненные, а переполненные чувствами, болью, любовью, радостью. Они были очень аккуратны, старались не попадаться на глаза вместе даже перед однокурсниками, боясь любых проблем, которые могут украсть у них день, месяц, неделю. Встречались вне здания института, не бывали в популярных для студентов местах. Ахмед снял квартиру в другом районе, так как все посетители общежития для иностранцев были под строгим контролем.
Ко времени заключительного госэкзамена была определена дата его отьезда. Родители не смогли приехать и решили устроить сыну праздник по приезде на родину. В отличие от других студентов, Ахмед практически не думал о результатах. Они горевали о предстоящей разлуке, еле сдерживая боль в себе. Иногда ему казалось, что легче было расстаться тогда, чем переживать сейчас агонию их обречённой любви. Анжела стала молчаливой, очень похудела. Да и Ахмед не знал, что говорить, всё было уже сказано. Так и бродили часами по городу, как две тени.
Он мечтал, чтобы какие-то силы извне помешали его отьезду. Пусть обстоятельства решили бы всё, а не он. Совесть не позволит ему не вернуться, как потом жить? Да и счастья никогда не будет, если человек начинает жить не по совести.
Но обстоятельства не спешили помочь. Экзамен он сдал успешно. Несколько дней ушло на подготовку документов. И настал день прощания.
Анжела поехала провожать его в Москву: международные рейсы были только из столицы. Отстояли очередь, подошёл руководитель группы, собрал их паспорта для оформления. Дальше надо идти одному, провожающих не пускают.
Он прижал её к себе и, обнимая, шептал:
– Не могу! Я не переживу, Анжела. Я умру от тоски по тебе…
– Послушай меня внимательно! – она вытерла слезы. – Внимательно.
Руководитель группы торопил его проходить таможенный досмотр.
– У тебя будет сын, и я назову его Имад.
– Анжела, ты… Давно?
– Три месяца. Это точно будет мальчик. Послушай, я рада, что часть тебя останется со мной. Ты должен ехать. Живи своей жизнью, будь счастлив и знай, что у тебя есть сын.
Толпа протолкнула его в узкий таможенный коридор. Он видел её еще какое-то время, оборачиваясь и приглядываясь через головы идущих следом. Потом она исчезла, а он, плохо понимая, что происходит, как в тумане прошел все необходимые проверки и зашёл в салон самолёта. Сразу появилось ощущение, что, переступив порог, он попал на родину. Громкая арабская речь, песни – радость лилась через край у возвращающихся домой студентов. Ахмед был не то чтобы расстроен, он терял рассудок. Его сердце билось еле слышно, мозг, больше не выдерживая перегрузок, не связывал происходящее вокруг воедино, а в голове крутились разрозненные странные мысли. Его жизнь, как калейдоскоп, представлялась то начинающейся с чистого листа, то законченной. Общежитие на улице Семашко, маленькая уютная квартира в соседнем районе, большая профессорская квартира, живописная тётя Циля, кафедра стоматологии, Михаил Яковлевич Коферман, Анжела… Анжела… Сын…
«Сын!»
«Мой сын!»
Он закрыл глаза, чтобы выглядеть спящим и избежать общения. В висках пульсировало «сын, сын, сын…» Подошла стюардесса, поинтересовалась, как он себя чувствует. Ахмед попросил стакан воды, но проницательная девушка накапала ему в маленький стаканчик каких-то капель, после которых Ахмед почувствовал облегчение. Дышать стало легче, как после ослабления туго затянутого галстука. И незаметно он уснул болезненным и тяжелым сном без сновидений.
Самолёт приземлился в аэропорту Бейрута и страница перевернулась. Всё-таки ей будет тяжелее, жить там же, где жила вместе с ним, ходить по тем же улицам, общаться с теми же людьми.
С трапа самолёта в летнюю жару Бейрута он спустился уже спокойным. То ли лекарство, то ли море и родные пейзажи так исцеляюще подействовали на его психику. Шумная арабская речь радовала слух. Он отвык от этих эмоций, льющихся через край, как весёлый, полный жизни ручей по разнорельефной почве: то загадочно журча по равнине, то грохоча по каменистому склону, то шумно падая с обрыва. В Минске он не слышал такой яркой речи. Там даже шутили, что если в автобусе очень громко разговаривают, значит в нем едут арабские студенты.
Когда Ахмед начинал учиться, он пугался этой сдержанности и спокойствия белорусского народа. Ему казалось, что в утренний рацион любого местного жителя наряду с посещением туалета и чисткой зубов входит приём сильнодействующего успокоительного. Ну как можно совершить ДТП и, тихо обсуждая, искать выход? Или влезть в переполненный автобус и не сказать успешно запрыгнувшему конкуренту пару ласковых слов на дорогу? А они могли!
Нет, у ливанцев всё от души!
Единственный раз, когда он почувствовал схожий темперамент и интерес к людям, был на экскурсии в Одессе. Они отстали от группы и искали дорогу к оперному театру. Навстречу шла пожилая, не очень ухоженная дама с продуктовыми сумками, одним словом, местная, ведь туристы обычно очень старались выглядеть достойно.
– Вы не подскажете, как пройти к оперному театру?
– А вы откуда приехали?
– Мы из Минска, отстали от группы.
– И вы, юноша, из Минска? – заподозрила дама неладное, глядя на чернявого паренька с ярко выраженным акцентом.
– Я ливанец, но учусь в Минске. Вы покажете куда идти, а то мы потеряемся совсем?
– Да, да, сейчас, конечно. – она было повернулась показывать, но вернулась и с хитринкой в глазах спросила: – А на кого вы сказали, учитесь?
– Бабушка, мы учимся на врачей, вы нам дорогу покажете?
– Ой, на врача – это хорошо, врач всегда сытый будет при любом режиме. А как в Минске с зарплатами и продуктами?
– Мы, бабуля, пойдём, пожалуй.
– Идите-идите, я что-то запамятовала дорогу. Вон, у продавца пломбира спросите.
Они подошли к продавцу пломбира:
– Вы не подскажете, как пройти к оперному театру?
– А вы откуда приехали?
О нет! И они бегом отправились наобум искать дорогу.
Белорусы были совершенно другие. Ему казалось, что если бы к минчанину подошел голубоглазый негр в лаптях и с парашютом и спросил дорогу в оперный театр, тот бы ему просто указал рукой направление и ушёл не обернувшись. Потом, со временем, он почувствовал всю полноту и красоту славянской души. И почувствовал разницу. Это как ударные инструменты и скрипка. И те и другие равноценные инструменты оркестра, и на обоих можно воспроизвести мелодию. Но звучание одного взрывает кровь, а второго – успокаивает и раскрывает сердце. Наверное, похандрить и порассуждать о высоком он предпочёл бы с белорусом. А вот на свадьбу только с ливанцем! Один танец «дабки» чего стоит. Это страсть, сжатая в кулак, глаз не оторвать! И на разборки пошел бы с ливанцем. Чего идти с белорусом? Он как любой европейский человек настроен на результат. С ним, скорее всего, быстро найдёшь красиво аргументированный компромисс, и даже вспомнить нечего будет. А вот восточному человеку важен процесс, чтобы потом было о чём поговорить.
В здании аэропорта его встречали человек пятнадцать. Папа не мог сдерживать слёз радости от переполнявшей его гордости, поэтому притворялся простывшим и всё время сморкался, заодно вытирая глаза. Мама плакала не скрывая, трогала своего мальчика, разглядывала, любовалась. Кто может быть для матери красивее детей? Она помолодела от счастья лет на десять. Старшие братья, приосанившись и приодевшись в лучшие свои костюмы, старались соответствовать такому образованному родственнику, пытаясь напустить на себя важный вид. Их причёсанные дети стояли, как караульные возле Кремля, в костюмах, похожих на папины, а замыкали строй очень нарядные жёны с дочками на руках. Получалось весело. Младший, замерев, не отрывая взгляда, ловил каждое слово, каждый жест подзабытого за время его взросления брата. Сестра Лейла, недавно вышедшая замуж и располневшая от беременности, гордо стояла под руку с мужем адвокатом, увёзшим её в красивый дом древнего города Триполи на другом конце Ливана. Был ещё сосед с автобусом, на котором все приехали и у которого дочь – красавица на выданье. Он был счастлив первым оказать услугу доктору. Кто знает, может, породнятся, хорошее ведь всегда в памяти откладывается. Приехал мухтар – главный в городе человек. Дедушка, который периодически забывал, куда и зачем его привезли, но это самый важный человек в семье и все ему терпеливо напоминали. Особенно трогательна была младшая сестра, которой было десять лет. Для неё он был идеальный мужчина, самый умный, добрый. Она ничего не спрашивала, просто смотрела на него во все глаза, затаив дыхание. И когда, заметив её восхищенный взгляд, он подхватил её на руки, то, не способная сдержать нахлынувшей радости, она уткнулась от смущения ему в плечо и обхватила тоненькими ручками за шею. Он слышал, как колотится её взволнованное сердечко.
