Филип Дик - Разбитый шар
Она произвела на него впечатление веселой, живой девушки. И еще он подумал, что она необыкновенно хороша. На ней была блузка без рукавов и длинная, чуть не до пят, юбка. Черные волосы были заплетены в две косы, в каждой по ленточке.
К двум часам они добрались до Русской реки. До этого они успели по дороге заправиться на бензоколонке и посидеть в придорожной закусочной, в доме из красного дерева с неоновой вывеской, где музыкальный автомат играл «Frenesi»[28]. Диванчики за столиками были забиты школьниками в белых хлопковых рубашках и шортах, поедавшими гамбургеры и пьющими кока-колу. Стоял жуткий гвалт. Они с Пэт пропустили по паре рюмок. Обоим было хорошо. Доехав до Гернвиля, что на Русской реке, они остановились в другой закусочной, тоже из красного дерева и с неоновой вывеской, и выпили еще. До хижины они добрались только к половине четвертого, и оба были уже сильно навеселе.
Домик весь зарос сорняками и ежевикой. Одно из задних окон было разбито. Не так давно поднимавшаяся вода покрыла пол гостиной слоем ила. Сломанное крыльцо просело. Перил, на которые она опиралась на фотоснимке, не было. Дверь пришлось взломать — петли и замок заржавели, — и перед ними предстали разрушенные мышами и сусликами диван, матрасы и стулья. Успели тут побывать и воры — трубы от плиты были украдены. Электричество отключили, газа почти не оставалось.
— Господи, — вздохнула Патриция, выйдя на улицу и устремив взгляд на другую сторону реки. — Извините.
— За два-три дня можно все поправить, — сказал он.
— Правда? Картина ужасная.
Она бросила в воду камешек. На другом берегу плескались в воде дети, казавшиеся отсюда крошечными. На пляже загорали. Предвечерний воздух был горяч и сух. Рядом шелестели на ветру кусты.
— Хорошо здесь, — сказал Джим.
Он разыскал лопату и убрал ил и мусор. При раскрытых окнах и дверях домик быстро проветрился. Пэт, орудуя толстой иголкой с ниткой, заштопала на скорую руку матрасы.
— Но что делать с плитой? Вы же не сможете ничего приготовить. Труб ведь нет, — беспокоилась она.
Его это уже не волновало. Теперь его волновала она.
— Трубы, наверное, можно будет найти, — сказал он. — Да и стекло для окон.
— Ну, как знаете.
На закате дня они пошли пешком в Гернвиль, поужинали там в ресторане, а потом просто сидели и пили пиво. К девяти часам уже ни он, ни она не могли сесть за руль, чтобы ехать обратно, в Сан-Франциско.
— Хорошо-то как, — сказал он, когда они вышли из ресторана.
По улицам разгуливала молодежь, подростки с ветерком проносились мимо в старых автомобилях, переделанных под гоночные. Ночной воздух ласкал кожу. Слева переливалась светом река. Казалось, она стоит на месте. Где-то в округе Сонома ее перегородили плотиной.
Пэт безмятежно брела рядом с ним.
— Мне здесь нравится.
Она успела переодеться в джинсы и, закатав их до колен, намочить свои гладкие, легкие ноги в реке. Она шла босиком.
— Не больно по камням идти? — спросил он.
— Здесь все босиком ходят, — ответила она.
И споткнулась, а он подхватил ее.
— Осторожней, — сказала она.
— А что?
Он оставил ее руку в своей.
— Кажется, я напилась.
— Мне тоже так кажется, — подтвердил он. — Кажется, мы оба напились.
Лежа на кровати с закрытыми глазами, Пэт спросила:
— Мы ведь тогда остались там на ночь? А свет уже был?
— Нет, — вспомнил он. — Все еще где-то коротило.
Проводку он починил на следующий день.
— Мы занимались любовью в ту ночь?
— Еще как занимались, — сказал он.
Она, чуть приподнявшись, потянулась за сигаретой.
— Куда же все это ушло?
— Ты виновата. И я виноват.
— Никто не виноват, — прошептала она.
Он взял у нее сигарету, которая, еще немного, и выпала бы у нее из пальцев на одеяло.
— Спасибо, — сказала она.
— А помнишь эту забегаловку в Тендерлойне[29]? — вспомнил он.
— Где мы ели стоя? — подхватила она. — Потому что у них не было ни стульев, ни табуреток? Только стойка. Там еще портовые грузчики обедали — со складов и доков.
Она смолкла.
Ему вспомнились разные места, где они бывали. Магазинчик старых пластинок на Эдди-стрит, где старик-продавец суетливо разыскивал нужные альбомы, перезабыв, где у него что лежит, но при этом назубок зная сами записи. И те вечера, когда они, зажав в руках билеты на стоячие места, наперегонки с другими взбегали этаж за этажом вверх по лестнице оперного театра «Памяти войны», чтобы первыми добраться до перил.
И тот день, когда они привезли фейерверки для детей. Это было незаконно. Они купили их в Сан-Хосе. Потом ехали ранним утром по улицам Сан-Франциско в машине, полной огненных хлопушек — колес, фонтанов, вишневых бомб — и раздавали их встречным детям. Все кончилось полицейским участком.
— Да, мы тогда им попались, — сказал он.
— Кому — им?
— Полиции. За петарды.
— Ах, да, — вспомнила она.
Он наклонился и поцеловал ее. Она не сопротивлялась — чуть повернулась к нему, подтянув колени и спрятав голову между рук. Ее волосы рассыпались на плечи, и он мягко убрал их с ее лица, с глаз.
— Может быть, я останусь, — сказал он. — Можно?
Помолчав, она согласилась:
— Хорошо.
— Я люблю тебя, — произнес он.
Он приподнял ее. Она не противилась, но и не проявляла никаких признаков жизни, как будто спала крепким сном.
— Ты это знаешь? — спросил он.
— Да, — прошептала она.
— Но я для тебя не пара.
— Да.
— А кто пара?
Она не ответила. Ее волосы слегка касались его запястья. Он снова поцеловал ее. Ее губы подались, и он ощутил ее зубы — крепкие, разжатые, и ее дыхание.
— Нет, — выдохнула она, — давай лучше не будем.
Она стала высвобождаться.
— Прости. Я хотела бы. Но давай просто поспим… Тебе, наверное, лучше лечь поверх простыни. Чтобы не… Так будет проще. Хорошо?
— Как хочешь.
Она открыла глаза.
— Да я-то не этого хочу. Я бы хотела… Да, наверное, можно и… Нет, не нужно. Давай, ложись, будем спать. Тебе-то завтра не вставать рано утром, а мне — в полседьмого.
Он обошел ее квартиру, выключил обогреватель и свет и удостоверился, что дверь заперта. Когда он вернулся в спальню, Пэт сонно стояла у кровати с халатом в руках. Он взял у нее халат и повесил в шкаф.
— У тебя серьезно это с Посином? — спросил он.
Она покачала головой, не ответив. Она уже лежала в постели, подоткнув под себя одеяло. На ней была какая-то ночная рубашка, но он не успел ее разглядеть. Во всяком случае, он ее не узнал. Что-то новое. Купленное после того, как она ушла от него.
Он лег поверх простыни, отделенный от Пэт тканью. Она прикоснулась к нему руками, тронула пальцами его волосы.
— Хорошо, — сказала она, засыпая, уносясь от него.
Контуры ее тела едва вырисовывались под простыней, ему было не добраться до нее. Она была недоступна. Он попробовал обнять ее, но в руках оказалась лишь ткань, один хлопок, сияющий белизной, совершенно чистый, неодушевленный. Она отвернулась от него. Вот и все.
5
Нет счастья в Городе туманов.
На днях вечером диск-джок Джим Брискин, что крутит музыку на все вкусы на радиостанции (помните о таких, вы, телеманы?) «КОИФ», отколол номер, когда читал рекламу Полоумного Люка (фу три раза, ух и бред) в аккурат промеж Бетховеном и Брамсом.
Сперва Брискин объявил: «У Полоумного Люка вы купите отличную машину». Против чего Полоумный Люк не возражал. А потом возьми да и скажи: «Хватит уже ЭТОЙ рекламы». Против чего, черт возьми, не возражали почти все остальные в городе. Так что конец рекламе Полоумного Люка на «КОИФ», потому что, если не слушали вы, так спонсор слушал.
Но вот беднягу Джима пока отстранили. Лишили зарплаты за месяц.
Увы, нет правды этом мире.
От Людвига Гриммельмана, окопавшегося в своей крепости-чердаке, не ускользнуло, что троица подходит к его дому. Близился вечер ясного, жаркого дня. Сияющий тротуар подчеркивал силуэты.
Предводительствовал Ферд Хайнке, в своем сказочном костюме — мешковатых штанах и свитере. На нем были очки, а под мышкой он нес папку, набитую учебниками и книжками из библиотеки, и, конечно же, несколько последних номеров своего научно-фантастического журнала «Фантасмагория». За Фердом шел Джо Мантила, а за ним — Арт Эмманьюэл.
Чердак, где обитал Людвиг Гриммельман, когда-то служил залом для профсоюзных собраний. Это было большое голое помещение с кухонной плитой в одном конце. Из маленькой ванной можно было выйти на заднюю лестницу. Дом находился в «Дыре Хейс», трущобном районе Сан-Франциско, средоточии винных магазинов и старых некрашеных домов с меблированными комнатами. Под чердаком Гриммельмана располагались клетушки, которые теперь использовались под склады «Мексиканских и американских продуктов Родригеса» — бакалейного магазина на первом этаже. Через улицу ютилась католическая церковка.
