Люси Невилл - О, Мексика! Любовь и приключения в Мехико
— Да… Лучше ехать в Канаду… они не такие психи, как гринго.
Эльвира не сдавалась:
— Но гринго не все расисты: там жить мои дядюшки и их дети, и они очень счастливы. У них большой дом – два этажа.
— То, что у твоих дядей большой дом, еще не означает, что гринго не расисты, – фыркнула Марисоль.
Эльвира что-что ответила ей по-испански, и не успела я понять, что происходит, как все уже кричали друг на друга на испанском.
Мне пришлось сменить тему:
— Ладно… э-э-э… у кого-нибудь есть домашнее животное?
Женщины прекратили орать друг на друга по-испански и вспомнили про меня. Вероника ответила первой:
— Ну, у меня быть собака – красивый миниатюрный шнауцер. Но мой муж ее продать.
— О-о-о, – сказали мы все сочувственно. – Зачем он это сделал?
— Зачем? Ну, знаете… – Тут она повернулась ко мне и спросила: – Как по-английски pendejo ?
Я узнала это слово. Его употребляют таксисты, когда их кто-кто подрезает.
— Ну, есть несколько способов это сказать: придурок, кретин, дебил, идиот, козел…
— Да-да, все это о моем муже.
— Да, о моем тоже, – выкрикнула Рейна. – Но он больше мне не муж. Через две недели мы разводимся!
— А я развестись пять лет назад, и это быть лучшее решение за всю мою жизнь, – сказала Марисоль.
— Да, и у меня тоже так, – сказала Сильвия. – Я развестись в прошлом году – и впервые в жизни почувствовать себя свободной.
Теперь они хотя бы не кричали друг на друга. Я сделала еще одну попытку:
— Итак, у кого дома все-таки есть животное? Рейна? У вас есть?
— Да, у меня две кошки и собака, но собаку мой муж уже забрать… потому что он – как вы говорить? – ПРИДУРОК. Простите! Ах да, кошки остаться у меня.
— Да, – закивала Эльвира. – Мой бывший быть такой жадный: он забрать все, даже машину… Только детей мне и оставить.
Шлюзы открылись – и дороги назад уже не было. Оказалось, что все женщины в этой аудитории либо были разведены, либо ненавидели своих мужей. Поэтому я просто сидела и слушала. Вероника говорила о безудержном распутстве своего бывшего супруга; Сильвия рассказала нам, как ее муж потратил на проституток деньги, которые копились на учебу детям; Марисоль в красках расписала, как ее бывший каждую ночь приходил домой пьяный и засыпал на полу в ванной; а Эльвира припомнила, как жестоко с ней обращался бывший муж. И наконец, Рейна совсем недавно обнаружила, что ее муж является отцом даже не одного, а двоих детей своей двадцатитрехлетней секретарши.
Однако была еще одна вещь, которая приводила их в гораздо большую ярость, чем все перечисленное выше. Это отказ мужей помогать им по дому. Рейна была бухгалтером в крупной компании и работала по двенадцать часов в день в офисе, который находился в двух часах езды от ее дома. Однако муж ждал от нее, что она будет чудесным образом обеспечивать ему ужин на столе, когда он приходит с работы, безупречно вести хозяйство и воспитывать четверых детей безо всякой помощи с его стороны.
— Вот я приходить домой с работы – такая уставшая, знаете, после трех часов в дороге, – а там дети плакать, а Пако лежать на диване и смотреть футбол. Он слышать, что я пришла, и говорить мне: «Эй, ты что там делать? Почему так долго с ужином?»
На этих словах весь класс застонал от мучительного узнавания.
— Да, я тоже! У меня то же самое! – закричали все женщины в один голос.
Марисоль сказала, что проблема заключается в несовпадении ожиданий: в то время как женщины воображают себе взаимную поддержку и сотрудничество, мужчины смотрят на брак скорее как на приобретение бесплатной служанки.
Это было несчастное поколение – поколение, в котором для женщин стало возможным и даже необходимым иметь работу, но в то же время для мужчин не сделалось социально допустимым мытье посуды.
Два часа спустя, когда урок закончился, все выдохнули с облегчением. Когда мои студентки прощались и убегали на работу, они выглядели веселыми и менее напряженными. Они согласились снова прийти в следующий понедельник, и Марисоль предложила принести завтрак. Утренний клуб первых жен начал свои заседания.
Мне же, напротив, хотелось как следует выпить – у меня было такое чувство, будто я двадцать лет пробыла замужем за ленивым, распутным женоненавистником.
Выйдя из метро и шагая домой по улице Орисаба, я снова почувствовала одуряющие ароматы. Обдумав то, что говорил Октавио об уличной еде, я заподозрила, что его неодобрение проистекает скорее из снобизма, чем из опыта. Так или иначе, мексиканские бактерии пойдут моему иммунитету только на пользу.
Вскоре меня окликнули: «¡Gtiera!» – и я обернулась и увидела своих приятелей из ларька с тортасами, которые усмехались мне из-за прилавка.
— Приготовить тебе тортас с сосиской и яйцами?
Раньше я предвкушала, как вернусь к этим парням, чтобы сказать что-что вроде: «Извини, я не люблю короткие сосиски». Но, столкнувшись с ними лицом к лицу, я почувствовала, как у меня розовеют щеки.
– No, gracias [8], – пробормотала я и быстро зашагала мимо них, приготовившись к неизбежному взрыву смеха. Значит, сегодня обойдемся без тортасов.
На этот раз я достаточно проголодалась, чтобы встретиться с женщинами, готовящими comida corrida. Я остановилась, чтобы изучить содержимое их дымящихся глиняных горшков. Дородные женщины выкрикивали меню: «¡Mole verde! ¡Mole poblano! ¡Chile relleno! ¡Tacos dorados!» («Что вам подать?») Mole – это что-что вроде мексиканского варианта карри, которое готовят со специями, перцем чили и арахисом.
Я присела на табуретку.
– ¿Que le damos, güerita? [9] – спросили они меня, и я заказала mole poblano. Это сладкий вид mole, с какао.
Через несколько секунд передо мной со стуком поставили миску супа и блюдо с горячими тортильями. Но ложку мне дать забыли. Черт! Как сказать «ложка»? Как я могла забыть название такого простого предмета? Я заметила, что мой сосед ест суп свернутой в кулек тортильей, и попыталась сделать то же самое, но моя тортилья разломилась пополам и упала в суп.
– Perdón [10], – сказала я, приготовившись к тому, что сейчас придется показывать жестами.
Но тут меня осенило – cuchara.
– ¿Me das ип cuchara? – попросила я, гордясь тем, что смогла вспомнить: в конце концов, это какое-то очень сложное название для такого простого орудия.
Но женщина подозрительно на меня посмотрела и переспросила:
– Qué?
У меня упало сердце. Я повторила свою просьбу.
– Aaah… una cuchara, – медленно повторила она слово, которое, как я думала, я и сказала.
Женщина повернулась к своей седой товарке и подмигнула ей, а та прикрыла рот ладонью и захихикала. «Может, и у слова «ложка“ есть скрытый смысл?» – недоуменно подумала я.
Однако женщина выдала мне ложку.
— Вот вам – UN cuchara, – хмыкнула она, сделав ударение на артикле un .
Ладно, я поняла: я поставила мужской артикль перед существительным женского рода. Совершенно очевидно, что ложка – женщина, как вообще можно думать иначе?
Это казалось мне несправедливым. Все утро я слушала своих студентов, которые спотыкались на новых словах. Они делали множество ошибок, очень смешных, с моей точки зрения, но мне-то удалось скрыть от них свое веселье.
Через несколько минут та из женщин, что была покрупнее, забрала у меня пустую миску из-под супа и заменила ее тарелкой риса с черной фасолью. «Вам-по-нра-вил-ся-суп?» – спросила она, делая паузы после каждого слога, как если бы у меня было плохо с головой. «Да, спасибо».
Она улыбнулась мне и вернулась к своим гигантским горшкам – помешивать еду и привлекать криками прохожих. Но продолжала поглядывать на меня, болтая со своей напарницей. И из-за звона тарелок и болтовни покупателей до меня долетали слова: «…la gringa… такая тощая… и такая белая… одна… очень странно».
Мое присутствие у этого ларька казалось этим женщинам сущей аномалией. Возможно, нечасто случалось, чтобы забавная особа с белой кожей, которая не умеет толком говорить, подошла к их прилавку и заказала mole poblano. Как я могла винить их за то, что они дали себе волю? «Gracias, güerita», – улыбнулась женщина, когда я заплатила за обед.
Я шагала домой по улице Орисаба, и на меня вдруг нахлынуло всепоглощающее чувство оторванности от окружающих меня людей. Когда я в первый раз приехала в Мексику, я наслаждалась своим одиночеством, тем, что никто вокруг не знает, кто я, да и вообще ничего обо мне не знает. Я находила это очень приятным и волнующим: это был шанс на то, чтобы самой выстроить себе новую жизнь. Впервые в жизни я чувствовала себя совершенно независимой и самостоятельной. Но, похоже, эта вызванная приливом адреналина самоуверенность иссякла, и я впервые с момента приезда сюда ощутила свою уязвимость.
