Фумио Нива - Чужие
Обзор книги Фумио Нива - Чужие
Фумио Нива
Чужие
Покой большого старинного дома нарушил телефонный звонок. Тиёко не сразу обратила на него внимание, потому что звонили ей редко. Она поспешила в телефонную будку, такое сооружение в доме по нынешним временам – диковинка.
– Алло, Куки слушает вас.
– Мать, скоропостижно скончался отец. Инфаркт. Доставили на «скорой помощи» в больницу, а через полчаса его не стало.
Это был Тани. Тиёко потрясла не смерть мужа, а голос Тани – точная копия голоса Масатанэ Куки. Ей показалось, что говорит муж. Все удивлялись сходству их голосов, к тому же сын не баловал мать звонками, поэтому слух порой подводил ее. Лишь через несколько мгновений до нее дошло, что муж умер.
– Как отец и говорил всегда – никаких погребальных церемоний. Венки и пожертвования.[1] исключены. Всенощное бдение у гроба не нужно. Сказал, что прах можно хоть в море выбросить. Некролог короткий. Решено во всем следовать его наказу.
– Какая больница?
– А. Ю.
На этом разговор закончился. Точь-в-точь как отец, Тани официальным тоном изложил суть дела. Тиёко рассеянно стояла в будке. В душе была пустота. Опомнившись, она увидела себя перед шкафом. Начала собираться в путь. Прошел почти час, а Отоки, прислуживающая по дому, не появлялась в комнате. Звать ее было ни к чему. Уложив вещи, Тиёко вышла в коридор.
– Уходите? – спросила Отоки, заслышав шаги хозяйки.
– Еду в Токио. Вернусь завтра. Только что позвонил Тани – Масатанэ скоропостижно скончался.
Отоки хлопотала около хозяйки, бормоча:
– Ну надо же!
Тиёко вышла из дома с саквояжем в руке.
– Может, вызвать такси из Танъами?
– Поеду на автобусе. Об остальном уже позаботилась.
Отоки, приоткрыв рот, смотрела, как шестидесятилетняя Тиёко твердой поступью шагает к воротам. Вскоре за живой изгородью мелькнул пучок волос, выкрашенных в смоляной цвет. Гладкое, без единого пятнышка, восковой бледности лицо Тиёко казалось неестественным на фоне черных волос. Отоки застыла на месте. Хозяйка пересекла деревенскую дорогу. Метрах в ста от дома вдоль реки было проложено шоссе, но старая тропа неторопливо бежала рядом с новой дорогой. Жители деревни по привычке ходили по старой. Остановка автобуса находилась на шоссе. Словно опамятовавшись, Отоки бросилась следом. Догнав хозяйку, она молча протянула руку к саквояжу, Тиёко так же безмолвно передала его.
Они не обмолвились ни словом. Наконец подошел автобус. Отоки склонилась в учтивом поклоне, краешком глаза видя, как мимо проносятся легковые автомобили. Она была на год моложе Тиёко, но ее лицо давно избороздили морщины.
В автобусе Тиёко ни о чем не думала. Сердце ее билось учащенно, но тяжести на душе она не чувствовала. Через сорок минут она приехала в городок Танъами и купила билет до Нагоя. Время в электричке она провела так же бездумно. На вокзале Нагоя взяла билет на скоростной экспресс. Как только поезд отошел, Тиёко купила бэнто.[2] Поздновато я сегодня ем, подумала она. Глядя в окно, Тиёко подносила палочки ко рту. Со стороны можно было, наверно, подумать, что эта почтенная женщина едет в Токио проведать внуков.
К сердцу словно подкатывали волны. Тиёко, чувствуя смятение в душе, притворялась, будто ничего не происходит. Она с неприязнью вспомнила голос Тани – вылитый отец. Эта мысль задела ее за живое, но Тиёко не сразу осознала причину неожиданной горечи. Ей захотелось разобраться в себе. Пока она строила в уме смутные догадки, экспресс прибыл в Токио. Последний раз Тиёко была здесь на экскурсии с группой деревенских стариков три года назад, но ни с мужем, ни с сыном не виделась.
Больница А. Ю. – известное в Токио место, и таксист сразу же понял, куда везти Тиёко. В машине она пыталась представить себе встречу с Тани, говорившим совсем как отец. Сыну теперь уже тридцать два, подумала Тиёко, лет шесть не встречались.
Больница оказалась громадным зданием, у дверей толпились посетители. Наконец Тиёко протиснулась к входу. Оглядевшись, она направилась к справочной. Из комнаты для посетителей навстречу ей поспешил седоватый мужчина.
– Я родственница Масатанэ Куки, скончавшегося сегодня утром. Он еще в палате, наверно? Какой номер?
Мужчина предупредил ответ служащего:
– Вы, вероятно, супруга господина Куки? Моя фамилия Сэки. Мы с ним учились вместе в средней школе. Я по привычке просматривал первый вечерний выпуск и увидел сообщение о его кончине. Утром умер, а вечером уже в газете. Я удивился такой расторопности и сразу бросился сюда. Гроб установлен в ритуальном зале.
Сэки повел Тиёко в зал, по дороге с воодушевлением рассказывая:
– После окончания школы я потерял Куки из виду, а три года назад мы неожиданно столкнулись в Синдзюку[3]на встрече одноклассников нашей школы. Начали искать ребят из нашего класса, живущих в Токио, – набралось семь человек. Мы условились раз в год устраивать вечеринку, но Куки появился только однажды. Я вообще-то знал, что он работает на радио…
Сэки был родом из города Кувада, который недавно слился с Танъами. Ему казалось, что он раньше где-то видел Тиёко. У него в памяти сохранилось ее гладкое лицо.
– «Масатанэ Куки скончался 30 января в больнице А. Ю. По завещанию покойного погребальная церемония не проводится». Я прочитал это объявление и подумал: как это похоже на Куки. Даже после смерти ошеломляет людей.
Тиёко его слова не казались странными. Она продолжала хранить молчание. Довольно долго они шли по коридору, потом из какой-то палаты по крутой лестнице спустились в подвал. В ритуальном зале было человек шесть. В центре его находилось возвышение, на нем стоял гроб. Кругом голый бетон, низкий потолок, тяжелый воздух. Ни свечей, ни курильниц. Букетик желтых хризантем в маленькой вазочке. Пронизывающий холод. Люди, неприкаянно стоявшие в зале, походили на сослуживцев покойного. Никто не знал Тиёко. Сэки, быстро сориентировавшись в ситуации, приблизился к одному из них.
– Позвольте представить жену покойного. Она только что прибыла с родины, из префектуры Миэ. Меня зовут Сэки, я друг господина Куки по средней школе.
Все как один изумленно уставились на Тиёко. Те, кто постарше, раскланялись. В этой неразберихе на нее неожиданно спихнули роль главного распорядителя. Она машинально произнесла положенные слова. Попрощавшись с покойным, сослуживцы начали расходиться, обмениваясь впечатлениями.
– Не подозревал, что у господина Куки есть жена.
– Он никогда не делился своими личными делами. Скрытный был человек. Интересно, чем это объясняется? О сыне я слышал – правда, тоже из третьих уст. А сам Куки о нем и не заикался.
– Я слышал краем уха какие-то разговоры о его женщинах. Великий конспиратор был.
– Говорят, что и этот твердолобый знал минуты слабости.
Тиёко понимала, что стала темой пересудов для сослуживцев. Ей хотелось остаться одной. Она стояла у гроба с поникшей головой и закрытыми глазами.
– Вы видели Тани?
– Когда я прибежал, ваш сын уже вышел отсюда. Это мне сказал кто-то с радио. Похоже, отдать последний долг пришли только немногие из коллег. Прощание, кажется, до шести. Тани, говорят, пробыл у гроба почти два часа.
«Почему же он не остался до конца?» – подумала Тиёко.
Сэки открыл было рот, но Тиёко прервала его:
– Я хочу переночевать в гостинице. Извините за беспокойство, не порекомендуете ли мне какую-нибудь?
– А разве вы не у Тани остановитесь?
– У него такая квартира, что там негде уложить гостя. Сэки вышел из зала. Даже стульев не было. Тиёко осталась наедине с Масатанэ Куки, лежавшим в гробу.
«Я приехала сюда для того, чтобы в буквальном смысле навсегда распрощаться с тобой. Выполняю свою обязанность, поскольку по закону называюсь твоей женой. Ты отказался от священника – пожалуйста. Не захотел погребальной церемонии, всенощного бдения, пожертвований, курений – я не возражаю. Ты сказал, что прах можно выбросить в море, и мне остается только выполнить твою волю. Ты закончил жизнь, распорядившись всем по собственному усмотрению. Уйти из жизни в шестьдесят три года – рановато, но все мы в руках судьбы. Тебя называли твердолобым и считали на радио человеком приметным. Только все, что ты ни делал, не имеет никакого отношения к жене. С той поры как Тани поступил в университет в Токио, ты забыл меня. А еще раньше ты бросил собственного отца. Оставшись одна, я десять лет ухаживала за твоим больным отцом. С капиталом семьи Куки я могла бы поместить его в любую городскую больницу и отдать его на попечение чужих. Отец, однако, отказался уехать из родных мест. Сначала были еще помощники, потом и сиделка сбежала, а я целых десять лет, до самой смерти отца, делала работу, которой побрезгует и медицинская сестра. Интересно, задумывался ли ты когда-нибудь над тем, что я совершила ради твоего отца? Тани пошел в школу, годы пролетели, и он учился в старших классах. Ты появлялся у нас, и дом Куки оглашался смехом. Ты редко приезжал на родину. По служебным делам бывал в Нагоя, Киото, Осака – ну что стоило по пути заглянуть к нам? Нет, ты ссылался на занятость. Отец через токийского знакомого наводил справки о тебе, потому что жалел меня. Я давно поняла, что ты не в ладах с отцом, однако серьезной причины не было. Я слышала, ты с детства любил уединенность и всегда чурался семьи. Такие дети не редкость. Считается, что с возрастом сосредоточенность на себе оборачивается эгоизмом. Отец тоже, наверно, отличался непростым нравом. Беда, что он не воспитал в вашей семье чувства единства. В характере твоего отца была такая черта: коли дети смотрели направо, он отворачивался влево. В душе вы испытывали неприязнь друг к другу. Ты поступил на радио, обрел смысл жизни в работе, а родина с каждым годом становилась для тебя все дальше и дальше. Узнав, что отец справляется о тебе через посторонних, ты взбесился от гнева и с того дня совсем порвал с домом. Ни ты, ни Тани даже не приехали на похороны отца. Мне пришлось солгать родне, что вы в зарубежной поездке. Ты, конечно, ничего не знаешь об этом. Твоя жизнь проходила в другом мире. И в Осака, и в Токио у тебя были женщины. Твердолобому требовались женщины. Это тайна, ведомая одному тебе».
