Вера Галактионова - Четыре рассказа
Обзор книги Вера Галактионова - Четыре рассказа
Вера Галактионова
«Четыре рассказа»
Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Спасибо», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!
ПРИЕЗД
Софья Семёновна приехала домой вчера поздно вечером и чемодан всё не разбирала. Только вытащила кулёк конфет детям — Коле и Сане — и снова защёлкнула оба замка.
Около двери, рядом с умывальником и помойным ведром, висел теперь её новый светлый плащ, какие носили девушки на весенних улицах.
Майское солнце было совсем слабым в этом году, и на дворе припекало только слегка, едва-едва. Но листья на кустах сирени уже немного распустились. В мягком золотом свете утра молодые ожившие ветви, забор с прорехой, заделанной новыми досками, валявшееся на тропе ведро, лопаты и грабли, прислонённые к бочке, − всё это спокойно сияло проснувшимся собственным светом, излучало его и жило весенней своей жизнью.
Но в низком, осевшем в землю, доме казалось темнее обычного и пахло сыростью — той свежей и лёгкой сыростью, которая ощущается в старых кирпичных домах по весне. За маленькими окнами стало больше солнца. Только оно не рассеивало домашнего полумрака − оно целиком оставалось по ту сторону окон. И оттого полумрак был видней, чем зимой.
На подоконниках, в ящиках с землёй, поднялась густая помидорная рассада, уже готовая к тому, чтобы высаживать её в лунки. Рассада этой весной удалась — крепкие стебли отливали синевой, от пушистых листьев исходил резковатый запах зелени, неприметно веселящий душу. На каждый ящик была прикреплена особая этикетка, на которой значилось: «грунтовый грибовский 1180», «уральский многоплодный». Занимался помидорами муж Софьи Семёновны, любивший аккуратность и грамотность в любом деле. Два года назад Пётр Иваныч вышел на пенсию и уже не работал больше кассиром.
Пётр Иваныч ждал, что Софья Семёновна, как приедет, так и похвалит его за рассаду и за порядок в доме, за то, что Коля и Саня живы-здоровы и одеты в чистое, и скажет тонким голосом — таким, каким говорила она обычно, когда возвращалась откуда-нибудь из гостей или с работы: «Батюшки-и! Я думала, вы без меня пропали совсем, а вы — вон чего! Вот молодец какой мой старичок». Но Софье Семёновне с дороги было не до этого.
− Ты в шкаф повесь, — сказал ей Пётр Иваныч про плащ; он держал в руках мыло и всё медлил мыть руки, боясь его забрызгать.
Софья Семёновна плащ с вешалки не сняла, а заплакала.
— Двадцать пять лет над кастрюльками в жаре простояла, что же я — не человек? — разрыдалась она. — Раз в жизни мне купить нельзя?
Пётр Иваныч положил мыло на умывальник, погладил рукавом бороду и, ничего не сказав, сел на зелёную, всего месяц назад выкрашенную табуретку. Табуретки, столы, бочки во дворе, дощатая уборная — всё красилось многократно Софьей Семёновной, любившей это занятие, а дети и сам Пётр Иваныч, забываясь, то и дело влипали в свежую краску, и потому на их одежде можно было часто увидеть белое, голубое или зелёное неотстиравшееся пятно.
— Я бы и не купила! И не купила бы! Да там женщине одной он мал оказался. А мне — мне как раз… — захлёбываясь от слёз, говорила Софья Семёновна.
— Ладно, мать, — хмуро отозвался Пётр Иваныч. — Ну купила и купила. Чего говорить.
Но Софья Семёновна плакала в голос, уронив голову на руки, и дешёвые длинные серёжки её вздрагивали и искрились.
Ещё в комнате сидел на кровати Коля — бледнолицый мальчик девяти с половиной лет, и сонно смотрел на мать и отчима. Он уже закончил отлично третий класс, а по математике умел решать все задачи из учебника для четвертого. У мальчика была старшая сестра Лида, рано вышедшая замуж и давным-давно жившая в другом городе — отец у неё и у Коли был один, но Коля его не помнил. А у шестилетнего Сани отцом был Пётр Иваныч. Коля знал это, Петра Иваныча он называл папой, и мальчику всегда казалось, что всё у них так, как и должно быть.
У Коли зачесались веки — чесались они у него всё больше по весне, по-тому что Коля был золотушный. Пётр Иваныч говорил Коле, что нужно меньше есть картошки, тогда веки не будут краснеть, и всё подкладывал ему за столом что-нибудь некартофельное со своей тарелки. Но на солнечном свету глаза всё равно резало, будто в них попала мелкая колючая пыль.
Коля всё же встал и пошёл на улицу, на солнце — чтобы не мешать матери и отчиму разговаривать, а она всё всхлипывала и говорила:
— У всех в доме отдыха плащи такие были, а я что же…
Софья Семёновна ездила в дом отдыха первый раз в жизни. Путёвку ей выдали в профсоюзе, потому что была она хорошей больничной поварихой. Вернулась Софья Семёновна похудевшая и непривычно строгая и всё смотрела вокруг себя — на Колю, Саню, на Петра Иваныча, будто не узнавала их и старалась припомнить поочерёдно, кто же это такие.
Вчера вечером Софья Семёновна тоже говорила про плащ, но только весело.
— Светлый, правда. Белый. Ну ведь и я же не старая ещё! — говорила она Петру Иванычу, — Ты посчитай-ка! Посчитай. Я ведь на пятнадцать годков тебя помоложе!
— …Ну и ладно, мать, — ответил тогда Пётр Иваныч, поглаживая бороду и расставляя посуду. Он не суетился, говорил мало и потому было незаметно почти, как он рад её приезду. — А вот давай-ка мы сейчас поужинаем. Вот что перво-наперво с дороги надо.
…Во дворе Коля сел на старые доски, под кустом сирени, в слабую голубоватую неподвижную тень. Ему хотелось быть одному и думать, и было хорошо, что Саня убежал с утра играть к соседям. Но на залитое солнцем, низкое — в две ступени, крыльцо вышел Пётр Иваныч.
— Пригляди за керогазом, Коля. Как бы не вспыхнул, — сказал он и пошел по тропинке, между вскопанных грядок, к дощатой голубой уборной.
В сенях, сумрачных и низких, было хорошо выметено, а на сундуке, в углу, громоздились дырявые кастрюли, треснувшие плошки и кривые тазы с оббитой эмалью. Софье Семёновне не нравилось выбрасывать старое, и она то и дело протирала ненужную посуду мокрой тряпкой, а потом ловко строила из неё горки и башни, поблёскивающие от чистоты. Коля, пригнувшись, посмотрел на фитиль — пламя горело над ним по кругу, ровное и спокойное. Он тихонько, даже не скрипнув тяжёлой дверью, пробрался в комнату. Мать его, Софья Семёновна, уже не плакала, а просто держалась руками за голову. Соскучившийся Коля подошёл к ней и прижался к мягкому, тёплому её боку. Софья Семёновна обняла Колю и стала целовать его в макушку.
− Ничего, Коленька, − быстрым шёпотом приговаривала она поверху, — Мы уедем с тобой скоро… Сначала с тобой вдвоём, а потом и Саню заберём. Завтра уедем…Завтра за нами человек один приедет. Он только матери своей скажет, что мы все вместе теперь будем жить, у неё будем жить пока. Он только с детишками своими попрощается. Он теперь с женой своей жить не будет, а будет с нами. Он хороший, Коля! Хороший… Только не говори, слышишь? Папе не говори. Я завтра сама ему скажу…А может, скажу, что мы с тобой к Лиде нашей поехали. А ты молчи, Коля. А завтра мы его, того человека, встречать пойдём… Утром встретим, а вечером с ним вместе и уедем… Молчи только, Коленька, молчи! Молчи, милый.
Коля слушал, приоткрыв рот, подняв бледное веснушчатое лицо, и молчал, как она велела.
− Протопить, наверно, надо. Стены просушить, — сказал, входя, Пётр Иваныч. — Всё же плохо, что дом в низине стоит.
— Теперь уже скоро должны квартиру дать, — рассеянно проговорила Софья Семёновна. — Может, через год и получим.
— Да что — квартира? Огорода тогда не будет! — Пётр Иваныч опустился на колени перед печкой и стал щепать полено кухонным ножом.
Коля примостился рядом с Петром Иванычем, подбирая лучинки и складывая из них колодец.
За обедом Коля и Саня съели по две тарелки щей. И Пётр Иваныч сказал:
— Без матери дом — сирота.
— А у нас в доме отдыха свёклу заставляли есть, — засмеялась Софья Семёновна. — Перед обедом, обязательно. На блюдечке. Немножко. Надо вот будет достать из погреба и есть теперь…Я на базар завтра с Колей пойду. С утра. Пораньше пойдём.
— А чего ты хотела?
Софья Семёновна промолчала.
— Гляди-ка, чего это в щах-то, как щепочка будто, — сказала она, глядя в тарелку.
— Капуста, — ответил Пётр Иваныч. — А то бы я сам сходил.
После обеда Пётр Иваныч стал разбирать на столе пакеты с семенами, а Коля сидел рядом и смотрел на него и на пакеты.
Отяжелевшему от еды Сане хотелось сразу быть и на улице, и с матерью, и он, размышляя, сидел на половике и катал вокруг себя громыхающую тяжёлую машину, ещё Колину, проржавевшую немного по бортам.
— Санечка, давай с тобой полежим. Да, может, и соснём часок, — уговаривала его Софья Семёновна. Она подхватила Саню и положила на широкую кровать поверх одеяла. Саня радовался и жался к матери. А потом сказал:
