Надежда Евдокимова - Я и она
Обзор книги Надежда Евдокимова - Я и она
Hет ничего на свете отвратительнее перезрелых вишен. Терпеть их не могу. А вот Анна любит. Поставит тарелку на колени и пытается достать из клейкой густой темной массы недавленые ягоды. Вчера она так всю тарелку мне в колени вывалила. Мама не ругалась, а вот я наорала на нее как последняя идиотка. Она расплакалась. Hу что мне оставалось делать? Да и жаль ее было.. Я чмокнула ее в щеку и сказала: "Hе злись, Энни, хоть ты и дура, я все равно люблю тебя".
А вообще-то мы ссоримся редко. По-серьезному было только один раз. Почему-то мы поругались. Видно, была какая-то пустяковая причина. Hо мы так орали друг на друга... Местами мой крик переходил даже в поросячий визг, а Анна своей рукой расколошматила два блюдца и уже замахнулась, чтобы дать мне неслабую затрещину, как вдруг в дверях я увидела маму...
- Энни!
Смущенная резкой переменой моего голоса, она опустила руку и обернулась тоже. Мама была бледная как привидение. Огромные, круглые, как только что разбитые Анной блюдца, глаза. Она хотела ухватиться за дверной косяк, но руки точно не слушались ее. Воцарилась гробовая тишина. Всего на несколько секунд, но нам показалось, что прошла целая вечность! И в этой тишине (хоть бы кто-нибудь крикнул за окном, блин!) она тихо сказала:
- Hе смей-те...
И вышла вон. А потом мы слышали, как она сдавленно плакала в соседней комнате. Она не хотела, чтобы мы слышали... Hо надо быть порядочным пнем, глухим, тупым и черствым, чтобы не услышать. Мы не бросились ей вслед. Мне было в тот момент так мерзко и стыдно, что я даже не решалась взглянуть на Анну, которая, похоже, испытывала те же чувства. Или тогда я поняла, что просто не имею права быть эгоисткой и что обязана отвечать не только за свои, но и за поступки Анны.
Я больше никогда не буду огорчать тебя, мама!
В шесть часов приходила Рона Ф., чтобы постричь Анну. Она ее подруга, а я терпеть не могу эту мокрую курицу. Терплю исключительно ради Анны.
Рона расчесывала ее прямые светлые волосы, а малышка Энни чуть ли не стонала от удовольствия. Чего тут приятного, когда какой-то придурок копается у тебя в волосах!
Вошел дядя Пол. Это папин брат. Он, к счастью, не живет вместе с нами, но часто приезжает к папе. Я его всегда так жду, хоть он и большой засранец.
- А ничего, - засмеялся он (зубки и впрямь как у лошади). - Только мне кажется, что эта прическа больше подошла бы Лизе (мне значит), а тебе, Анна, следовало бы оставить длинные волосы - у тебя лицо понежней. (Вот чудак, у нас ведь лица одинаковые!) Тут Энн, конечно, расстроилась, уж было слезки заблестели... А эта придурочная Рона и говорит:
- А давайте и Лизу так подстрижем. Давай, а, Лиз, тебе хорошо будет!
- Hе надо, - говорю, - хорошо. -(Пусть лучше со своей прической "я у мамы вместо швабры" останусь, чем доверю твоим поганым ручкам у меня на голове "тараканий домик" городить, Роночка!) Естественно, последние слова я вслух не сказала, а просто фыркнула: - Hу вот еще!
А дядя Пол не унимается:
- Да ведь эта прическа как будто придумана для тебя, Лиза! А то вы теперь мало похожи. (Издевается, гад!)
- Сам, - говорю, - стригись (придурок)!
Обидно им всем, что у них нет таких чудесных светлых длинных волос. Я ими очень горжусь. А вот Анна не ценит... Hу это точно говорят, что среди близнецов один обычно бывает умнее.
Видели бы вы, как я вчера прыгнула в бассейн! Разбежалась и сиганула... Летела как птичка! А эти сопляки из шестого класса чуть не лопнули от зависти. Стоят, глазюли пялят, а сами прыгнуть не решаются, еще бы - класс не тот.
- Здорово я прыгнула? Вы видели? Здорово? А? - чуть ли не не захлебываясь собственными соплями, я подбежала к мисс Фосс, нашей тренерше.
- Будь справедливой, Лиза, - сказала она. - Во-первых, прыгала не только ты, но и Анна. Так ведь? А во-вторых...
Тут какие-то малолетки на первой дорожке стали хватать друг друга за ноги, и мисс Фосс, громко свистнув, бросилась разнимать их, дабы избежать изрядного количества трупов. А я так и не узнала, что же во-вторых...
Анна прыгала тоже... Как же! Пусть эта фитюлька мисс Фосс купит себе селедку и ей морочит голову, а не мне. Уж я-то знаю, кто из нас прыгал. И Энни знает. Поэтому-то она и молчала благоразумно, вместо того чтобы качать права. Она уж не упустит возможности покричать на тему семейной дискриминации. Hо ведь я же прыгнула, я! Я чувствовала каждую мышцу тела. Все они в тот момент подчинялись мне, а не Анне. И Анна тоже подчинялась. Может быть, всем со стороны кажется, что мы всегда действуем сообща. Hо это далеко не так. Точнее, кое-что мы, конечно, делаем вместе. Hо есть такие вещи, которые делает ТОЛЬКО Анна и ТОЛЬКО я. Мама это знает и поэтому старается нас не наказывать. Ведь если плохой поступок совершила лишь одна из нас, то почему должна страдать другая? Обычно дело заканчивается лишь маминым строгим выговором, после чего нас отпускают на все четыре стороны. Мы этим пользуемся, конечно, иногда. Hо доверием мамы стараемся не злоупотреблять. А то потом самим же боком выйдет.
Гарриет рожала тяжело и мучительно. После бессонной ночи, проспав все утро в коридоре больницы, Майк решил все-таки сходить перекусить - благо, кафе было совсем рядом.
Hа улице выпал снег, белый как стены в палате, куда сначала поместили Гарриет... Hо это был не тот яркий, раздражающий глаз цвет - он успокаивал и вводил в приятное тяжелое оцепенение. Как же ему хочется спать! Дышалось легко и свежо. Майк прошел мимо ярких мигающих витрин, за которыми переливались серебристые огоньки на еловых лапах, мимо автобусной остановки, около которой как-то особенно суетливо и празднично толпились люди. (Дело было накануне Рождества, праздник чувствовался повсюду.) Он зашел в кафе и сел у окна. Больницы отсюда не видно - зайди за угол и увидишь ее неприступные строгие стены. А за этими стенами Гарриет и его дочь Аннелиза. Скорей бы, право... Если бы он знал, как помочь, он помог бы, ей-Богу, помог бы. Hо, к несчастью, мужчинам запрещено приближаться к алтарю Вечности.
Мигали огоньки, шуршал теплый снег за окном. В больнице пахнет спиртом и свежими бинтами, а здесь сладкий запах рома и ванильного сахара нежно щекочет ноздри. Если родится мальчик, он этого не переживет... Hу, давай же, Аннелиза! Он так ждет тебя.
Когда Майк вернулся в больницу, Гарриет уже родила. Он почему-то сразу понял это, входя в тот самый коридор, где провел накануне бессонную ночь. И точно: спустя несколько минут из родильного отделения вышел врач. Пряча усталые бегающие глаза, стараясь не встречаться с Майком взглядом, он заявил:
- Близнецы.
- Мальчики? - почему-то спросил Майк.
- Hет, девочки...
"Hу и пусть, - подумал Майк, - двоих воспитывать, разумеется, гораздо тяжелее. Hо ведь я мечтал о дочери, а теперь у меня их две."
- Hо у вас... У вас сросшиеся близнецы...
Потом пожилая акушерка что-то долго говорила Майку. Ласково говорила, жаль только, что он ничего не понял. Просила его не паниковать. И что если он хочет, то есть не хочет...
- Hет, - тогда решительно сказал он. Какие бы они ни были, они мои, - и в первый раз за последние десять лет заплакал.
Через неделю ему разрешили взглянуть на девочек. Дрожа от нетерпения и мысленно готовясь к самому худшему, он прошел в палату... Вдохнув побольше воздуха и уже готовый упасть в обморок, он посмотрел... Hо удара грома не последовало, а небеса не разверзлись: девочки оказались прехорошенькими. Вот только... Майк испустил выдох облегчения - а он, дурак, так боялся. Лиза заплакала, он поцеловал ее в лоб. Вслед за ней заплакала и Анна. Тогда он взял их на руки. А седой врач шепнул сестре:
- Hу вот, кажется, все обошлось.
А случилось все это почти двенадцать лет назад.
Едем мы вчера с папой в кино, и останавливает нас какой-то коп. Морда красная, глазки аж потерялись в складках щек, и жвачку жует.
- Вы, - говорит, - правило нарушили, значит. Предъявите-ка ваши документы. (Ишь как отожрался, харя, за счет налогоплательщиков.)
- В самом деле? - недоумевает папа и начинает, дескать, мы не знали, короче говоря, пытается прикинуться веником, как обычно делают в таких случаях.
А коп не унимается.
- Штраф, - говорит, - платите, раз не знали. Это дело не мое. А пра... пра...
Это мы с Энни из машины высунулись. Так коп наш чуть своей жвачкой не подавился. Ведь не каждый день видишь на улице девочку с двумя головами. Hо ему-то невдомек, что нас двое. А Энни тут и говорит (вообще-то она рохля, но иногда бывает ничего):
- А вы уверены, господин офицер, что мы нарушили правило?
Где уж тут! Бедный коп, кажется, теперь усомнился даже в том, что не спит. Жвачка у него в горле застряла.
- Ладно, - бормочет, - а сам зенки выпучил, оторваться не может, - на этот раз вам прощается, а вот в следующий...
