Николай Чаусов - Сибиряки
— Это что еще такое, Рублева? Что, я вас спрашиваю?!
Оборвалась пляска. Кто-то на койку полез, кто под одеяло. Плясуны и те попятились от грозной фигуры дежурного, отошли к окнам. Одна Нюська на середине стоит, будто муху сглотнула.
— Вот что, мил человек, — подковылял на костылях к лейтенанту раненый. — Ты девку не трожь, мы ее сами заставили.
Лейтенант шагнул вперед, взял за рукав Нюську.
— Что значит «заставили»?! А она кто?! Какое она имеет право?! Идите отсюда, Рублева!..
— Имеет она право или не имеет, а девку ты не трожь! — И отвел руку дежурного от Нюськи. — А пригрозишь ей еще — сами дотемна плясать будем? Верно, братцы?
— Верно! Чего мы такого сделали, чтобы кричать?
— Сами ее книжки читать посылаете! А кто она? Санитарка! Обязана она нам книжки читать? Не обязана!
— Сами ее на то упросили!..
— Это что, бунт? Кто вам позволил нарушать воинскую дисциплину?!
— Тихо!!
Только сейчас заметили появившегося в двери начальника госпиталя. В наступившей тишине подполковник прошелся по палате, поднял на стул упавшую на пол книгу, подошел к готовой заплакать Нюське.
— Иди, Аннушка… Да подожди там, у меня к тебе кое-что есть…
Один раненый схватил книгу, подал Нюське, второй поймал ее за халат уже на пороге, сунул конверт. Подполковник бросил на ходу дежурному офицеру: «Не шуми, служба!», — ушел следом за Нюськой.
— Вот так-то, мил человек, лучше, — с сердцем сказал раненый дежурному офицеру.
5— Что ж ты, Аннушка, голову кавалеру морочишь? — начал миролюбиво начальник госпиталя, когда Нюська окончательно успокоилась и села против него на стуле.
— Какому?..
— А сколько у тебя их? Ну не красней, твое дело. Только этот-то совсем голову потерял. Пожалей уж, — и, нашарив в столе распечатанное письмо, отдал Нюське.
— Спасибо, — невольно вскочила Нюська. И спохватилась. — Разрешите идти?
— Иди, Аннушка. Да ответь, ответь парню…
Нюська убежала в палатку, села читать.
— Что, подруженька, опять письма?
А Нюська даже не заметила Фени.
— Опять. Иди, слушай.
Но первые же строчки распечатанного письма заставили побелеть Нюську.
«Уважаемые товарищи военные врачи госпиталя!
Обращается к вам старшина второй статьи…»
— Он, Нюська! Моряк этот!..
Нюська поднялась, скомкала письмо, швырнула в железную печку. Но в тот же миг Феня кошкой сорвалась с койки, выхватила занявшийся комок, загасила.
— Ох и дурочка ты, подружка! Да разве за прочитку деньги берут? Зато интересно как… — И сама прочла дальше:
«…Очень прошу сообщить, есть в вашем подразделении Анна Рублева или отправлена куда в другой госпиталь? Прошу извинения, но этот человек для меня цель всей моей жизни и все прочее…»
— Ой, здорово как пишет, Нюсенька!..
«…Моя большая любовь к ней зажглась еще в Москве…»
— Вот гад! Вот гад что пишет! — вскричала Нюська. — Какая еще любовь?! На весь госпиталь опозорил…
— Да постой ты, подруженька. Дальше вот слушай:
«…А пишу я к вам, товарищи военные врачи, а не к ней прямо, потому как сам нахожусь сейчас на сложном ремонте и не знаю, на чем еще буду ходить. А потому прошу Ане об этом не сообщать…»
Два дня думала Нюська, как лучше отшить осрамившего ее перед самим начальником госпиталя матроса. И надумала, написала письмо на его госпиталь. Все расписала про него: и как в Москве при людях приставал к ней, и что вовсе она ему никто, а он все выдумал и позорит…
Написала, вложила в конверт, заторопилась: успеть добежать, пока не ушла почтовая машина.
Земля после вчерашнего холодного дождя еще не просохла. Бронзовые, красные листья берез и кленов густо устлали протоптанную лужайкой тропинку, мокрую от росы жухлую траву, поблескивающую в стороне лужами выбитую, исполосованную шинами и гусеницами дорогу. Серое ноябрьское небо опрокинутой солдатской миской легло на облетевшие леса, холмы, пологие безлесые горы, словно бы спрятав, защитив от войны, от далекого орудийного гула небольшой, чудом еще сохранившийся кусочек природы. Где-то там, за этой серой алюминиевой миской — фронт.
Нюськины кирзухи хлюпают в коричневой жиже, разметывая во все стороны липкие глиняные ошметки. Серая, уже латанная шинель быстро мелькает в пестрой колоннаде стволов, в облепившей их густой поросли. Только бы успеть, думает Нюська. Хоть на день да раньше дойдет ее отповедь приставале. Пускай покрутится, когда все узнают про его штучки! Еще и от командования влетит…
Вон и старый домишко штаба виден уже. И полуторка возле него, с белой наискось полоской на кузове. Не ушла еще почта…
А Фенька хороша тоже! Заступается за нахала: любит! Перископом ласково, звездочкой называет… Ну и писала бы ему… А она, Нюська, не позволит над собой изгаляться! Моряк ли, кто — мало ли кому что вздумается… Пускай обсудят его поступок, а то и накажут: лычку снимут или выговор в приказе объявят… Жалко, конечно, что раненый только…
Тяжелые Нюськины кирзухи зашлепали размеренней, тише, минуя лужицы.
— А что, если в самом деле разжалуют? Ведь раненый он, сам же пишет: не знает, на чем ходить будет… Да и говорят же, что иная любовь людей с ума сводит. А может, и у него такая вот… Эх, не напишет же вот ей Ромка! Где он, жив ли он? А то, может быть, тоже, как этот матросик, в госпитале лежит безногий и ей, Нюське, боится написать, глупый…
Кирзухи свернули с тропы, вяло, нехотя прохлюпали травой до комля старого дуба и застучали по нему подкованными носками, сбивая с подошв желтую тяжелую глину.
Нюська видела, как сбросили в машину мешки, бумажные рулоны, ящики, как вскочили в кузов три автоматчика — и полуторка, затарахтев, покатилась по рытвинам, лужам, разбрызгивая в обе стороны жижу.
6Госпиталь кишел, как муравейник. То и дело подвозили раненых с передовой, отправляли «обработанных» тяжелораненных в глубокий тыл. Маскировали домики, копали в лесу землянки и щели, а после бомбовых и штурмовых налетов латали брезенты, ремонтировали, чинили, чистили полевые палатки. День и ночь стучали движки, горели огни в операционных.
Серым холодным утром в госпиталь привезли раненного в грудь старшего лейтенанта. Искаженными от боли черными глазами офицер уставился на склонившуюся над ним Червинскую, с усилием улыбнулся:
— А, доктор!.. Вот теперь-то ты, милая, доктор… А Топтыгин-то того, кроликом оказался…
Ольга похолодела. Только сейчас она узнала в раненом своего бывшего преследователя.
— Вам лучше помолчать. Сестра, что же вы стоите? Откройте рану!..
Червинская, избегая неотступно следовавших за ней выпуклых нагловатых и теперь глаз офицера, умышленно торопила сестру.
— А ты все хорошеешь, Оленька…
Обильный пот выступил на побледневшем, болезненно ухмыляющемся лице раненого. Червинская, стараясь не слышать болтовни, осмотрела, ощупала рану.
— На стол! Сестра, позовите санитаров!
Уже на операционном столе старший лейтенант спросил:
— Сестричка, кто резать будет?
— Хирург Червинская. Нехорошо вы с ней поступаете, товарищ старший лейтенант. Она женщина строгая…
— Строгая — это лучше. Ты-то, сестричка, строгая?
Вошла Червинская. В марлевой маске, держа перед собой руки.
— Даша, что вы возитесь! Время идет!
Санитары пристегнули ремнями к столу руки и ноги оперируемого, сестра придвинула к его подбородку, приподняла скатанный конец простыни.
— Сестрица, отодвинь простыню… Убери, говорят!.. Вот так, я на доктора смотреть буду.
— Вы мне мешаете, больной. Даша, тампон! Зажимы! — Ольга снова почувствовала на себе неотвязный, пристальный взгляд офицера. — Закройте лицо больному!
— Не смей! — Офицер поймал зубами марлю, рванул в сторону. — Убери, говорят!.. Ты, Оленька, не мудри… Ты свое делай, а я на тебя полюбуюсь… Я ведь правда люблю тебя, Оленька…
— Перестаньте!
— Люблю, слышишь? А после того… еще пуще. Вот при всех говорю…
— Замолчите!.. Или я позову подполковника!
— Не дело, товарищ старший лейтенант, — вступился за Червинскую санитар.
— Молчи, дед! Что ты в настоящей любви смыслишь!.. Оля, Оленька!.. Да скажи ж ты мне хоть одно слово!..
— Общий наркоз!
— Это что, усыплять? Нет уж, сестричка, дудки! А ну, брысь от меня с этой дрянью! Брысь, а то я те в морду плюну!.. — Раненый задергал головой, вырываясь из крепких рук санитаров, завертел, запрыгал всем корпусом, бередя рану.
— Прекратите! Даша, остановите кровь!.. Это хулиганство!.. Макар Иванович, сбегайте за подполковником!..
Офицера оставили в покое. Хлынувшая из раны кровь залила простыню, стол. Сестры спешно накладывали зажимы. Прибежал подполковник. Испуганно глянул на Червинскую, на раненого.
