Николай Чаусов - Сибиряки
К вечеру мороз спал, но зато подул легкий ветер. Небо на северо-западе заволокло хмарью. Пора, давно было пора отдохнуть, но люди продолжали работать настойчиво, дотемна торопясь соединить дорогу с идущими навстречу сельчанами.
— Метелью запахло, бабоньки, езжайте. Мы уж одни доделаем, — не раз обращались водители к женщинам, опасливо поглядывая на тучу.
И машины уже пришли из Жигалово, ждут, когда народ отшабашит, но бабы не уходили. И не ушли, пока на свороте реки не показались из ближайшего села люди, пока не сошлись, не смешались с сельчанами. Рябая подошла к пыхтевшему, как паровоз, Николаеву, сунула ему свой узелок в руки.
— Ha-кося, пригодится. А мы уж вечерять дома будем.
Николаев замахал руками:
— Что ты, бабонька! Не время сейчас продуктом разбрасываться. У самой, поди…
— Да бери ты, медведь этакой! Не хлебушек даю, картошек немного, капуста квашеная. У меня ее в подполье на всю войну хватит. Бери, говорят! — И сама запихала узелок Николаеву в полушубок.
Водители распрощались с бригадами, и колонна тронулась в путь. Бабы, стоя на брустверах, кричали:
— Счастливо вам!
— Не поминайте лихом!
Смеркалось. Поднялась, заплясала на расчищенном льду поземка. Проплыли и скрылись позади последние избенки приткнувшегося к самой реке селенья, и опять потянулись глухие, необжитые берега Лены.
Николаев включил свет, задумался. Какова она теперь, эта новая частичка дороги? Успели ли ее пробить дальше?
От неустанной дневной работы наливались свинцом тугие мускулы, ныла спина. Так бы и забрался в тулуп, уткнулся головой в угол — и спать, спать. Но нельзя. Бежит навстречу дорога, заметает, заносит ее проклятая поземка. Такой труд вложен! Вон ведь как работали бабы!.. Николаев нащупал узелок, улыбнулся. Вспомнил, как завизжала рябая в его руках, а потом гостинцы ему сунула на дорожку. Люди — они завсегда люди. И немец, поди, кабы Гитлер не гнал, войной не пошел бы. Много ли рабочему человеку надо?.. И опять вглядывается в ночную мглу, трет рукой стекла. В неистовой дикой пляске вырвалась на дорогу метель. В белом месиве растворились сугробы обочин. Все смешалось, спуталось, переплелось в один ревущий клубок. И уже не бежит — тащится на ощупь машина, тычется вправо, влево, буксует и снова ползет вперед, в ночь, в месиво.
— Спишь? — Николаев на миг глянул на уткнувшегося в уголок слесаря.
— Не сплю я. Нешто уснешь тут.
— Вот-ка что, парень… — голос Николаева приглушенный, неспокойный.
— Что, дядя Егор?
— А, черт!.. — Николаев круто вывернул руль, чутьем вывел на правильный путь машину. — Вот-ка что, парень, погляди, наши там не отстали?
Щелкнул запор, и в тот же миг с воем, с хохотом ворвался в кабину ветер. Будто обрадовался найденному им теплому уголку, влетел, швырнул снегом в лицо и скрылся за дверцей.
— Едут, дядя Егор. Ну и ветрище! Чуть башку не сорвал!
Мотор взвыл, затряслась, буксуя, машина. И стала.
— Вылазь, парень. Ступай, кажи дорогу. Ни дьявола не видать.
— До утра бы дождаться, дядя Егор.
— Вылазь! — громыхнул во весь бас Николаев.
И снова рванулся в кабину ветер, закружил снег. На свет вынырнула из темноты съежившаяся фигурка. Махнула рукой. Николаев тронул за ней машину. Ветер рвал полы, перекашивал, гнул поводыря к насту, толкал в сторону, злился и снова налетал, силясь повалить, забросать снегом. И ползла, содрогаясь всем своим стальным корпусом и буксуя, машина, до воя заходился в реве мотор. Все чаще терялась, расплывалась во мгле, сгорбленная фигурка. В кабине запахло гарью…
Николаев остановил полуприцеп, дал немного остыть, успокоиться двигателю и заглушил вовсе. Выбрался из кабины в метель.
— Чего встал, дядя Егор? Дорога кончилась?
Николаев перелез по сугробам к подошедшей машине.
— Дорога-то есть, парень, а что толку. Ты по моей колее едешь, а я все одно, что целиной. Где Рублев? Давай Рублева сюда, решать надо!
Через несколько минут водители уже толпились у николаевского ЗИСа. Пришел Рублев, посмотрел впереди путь, вернулся к товарищам.
— Ну вот, а кто-то за две недели хотел доехать. Не расчистим — к утру начисто заметет дорогу. Валяй за лопатами, братцы, расчищать будем!
В мутных лучах фар вместе с крошевом бури полетели в сугробы снежные комья. А ветер подхватывал их, рвал в куски, швырял в мокрые потные лица, выл, хохотал, плакал…
4— Алексей Иванович, радость какая! Радость!..
Поздняков удивленно поднял на влетевшую в кабинет секретаршу глаза: что еще за радость такая?
— Вот смотрите, письмо Гордееву с фронта… Видите: это пишет его сын, его сын, Алексей Иванович!..
Обратный адрес был короток: полевая почта и роспись: А. Гордеев. Партизанское письмо…
— Хорошо, спрячьте пока письмо, я вам позвоню, что с ним делать.
Гордеева Поздняков застал в литейном цехе. Сидя на корточках рядом с Житовым, главный инженер держал в руках новую опытную отливку алюминиевого поршня. Белый, еще не успевший окислиться в воздухе металл искрился в холодных лучах вечернего солнца, переливаясь, как в призме, всеми цветами радуги. Рядом лежала свежевыбитая опока. Парила обуглившаяся формовочная земля. Вторую неделю добивается Житов хорошей отливки поршня, а все неудачно. Вот и сейчас, наверное, что-то не ладится. Ишь ведь как головы опустили. Вот и сообщи радость. Из холода в жар старика бросить — не выдержит…
Поздняков подошел, попросил показать отливку, подивился: поршень — как поршень, только обточить поверху да канавки нарезать. Удача, выходит?
— Можно вас поздравить, товарищи?
— Плохо, Алексей Иванович, не дается отливка.
— Что же тут плохого, Евгений Павлович?
Житов торопливо пояснил:
— Видите паутинки, Алексей Иванович? Это трещины.
Поздняков, щурясь, вгляделся в поршень. И в самом деле, тончайшие, трудно различимые на глаз паутинки разбегались по многим уголкам и скривлениям, казалось бы, безукоризненной отливки. Неужто трещины?
— Скажи, пожалуйста! Но глубоки ли они, Евгений Павлович? Сдается мне, что колупни ногтем — и не будет всех этих ваших трещин.
Гордеев молча взял у Позднякова отливку, обвел одну из паутинок карандашом, показал Позднякову:
— Видите? А теперь… — И, взяв с полу молоток, с маху ударил по звонкой юбке поршня. Белый металл погнулся, лопнул в месте удара, обнажив сероватую неровную зернистую щелку.
— Вот, пожалуйста, убедитесь, — Гордеев вернул поршень Позднякову.
Металл лопнул строго по трещине-паутинке, обведенной карандашом Гордеева.
— В чем же дело, Игорь Владимирович?
Гордеев пожал плечами.
— Если бы я знал. Если бы хоть кто-нибудь в Иркутске отливал такие же поршни! Евгений Павлович уже десять раз переделывал стальную шишку — и десять раз все то же самое. Как найти удачную форму шишки? Думается, что причина все-таки в неравномерной усадке металла при остывании… а вот в практике не встречал, не приходилось.
Гордеев постоял, еще раз осмотрел испорченный поршень и передал его Житову. Поздняков внимательно следил за Гордеевым. Сказать или не сказать?..
— Игорь Владимирович, я вот зачем ищу вас. Сейчас звонили из Усть-Кута, просят кого-нибудь направить к ним на прокладку ледянки для жигаловской автоколонны. Специалистов у них таких нет…
— Ну что ж, понимаю, — не дал договорить Позднякову Гордеев. — Опять инженера, опять на месяц… — И, обратясь к Житову: — Вы ведь у нас специалист по ледянкам?
Поздняков запротестовал:
— Нет-нет, в Усть-Кут поеду я сам. Кстати, и в Осетрово что-то не клеится на транзите. Евгений Павлович пусть заканчивает с поршнем… — Он достал из кармана телеграмму, показал Гордееву. — Что это за благодарственная грамота такая из треста? Разве мы обещали ему наши детали?
Гордеев прочел:
«Иркутск Ирсеверотранс Позднякову Гордееву.
Ваше предложение помочь другим управлениям Северотранса чугунными отливками гильз зпт поршневых колец зпт изготовлением поршневых пальцев зпт ряда деталей газогенераторных установок является огромным патриотическим вкладом общее дело тчк Лично благодарю вас вашем лице коллектив мастерских тчк Прошу уточнить количество сроки поставок деталей Уралсеверотрансу зпт Баргузинзолототрансу зпт Аямзолототрансу…»
Гордеев вернул телеграмму Позднякову, сбросил пенсне.
— Да, мы имеем сейчас такую возможность, Алексей Иванович. Я говорил с товарищами, они готовы постараться… Ведь это тоже помощь фронту, не так ли? Мои мальчики отдали свои жизни родине, а что сделал я?..
— Позвольте, Игорь Владимирович, — взял Поздняков руку Гордеева, — вот вы сказали: мои мальчики. А если…
Худое лицо Гордеева залили белые пятна.
— Что вы этим хотите сказать?!
— Успокойтесь, Игорь Владимирович… Ну что вы, право, так… Я просто думал, что часто мы рано хороним своих товарищей. Ведь бывает же: придет извещение, приняли его как должное, а следом идет письмо заживо погребенного…
