Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 5
— Рад! Очень рад, отец, что вижу тебя в своей квартире! В Холмогорской-то тебя не поймать. Сколько раз бывал в станице, а повидаться с тобой не мог.
— Нахожусь в степу, при тракторе.
— Знаю, знаю! Ну вот и хорошо, что нашел время и приехал. Только почему один, без матери?
— В дальнюю дорогу одному ехать сподручнее, — уклонился отец от ответа. — Да и при хате кому-то надо быть.
— А мы с уловом! — похвалился сын. — И главный рыбак — вот он, перед нами!
Дмитрий подвел к отцу худенького паренька лет двенадцати, в свитере и в коротких штанишках. Чубчик у него вихрастый, такой же, как и у Дмитрия, глаза большие, по-детски задумчивые.
— Вот какой у тебя внук! Вырос, а?
— Да, вытянулся.
— А как умеет ловить рыбу! — Дмитрий привлек сына. — В деда пошел, рыбак заядлый! И за руль уже садится, вот подрастет и станет управлять машиной… Гена, обними и поцелуй дедушку Василия.
— Зачем же нам обниматься и целоваться? — спросил Гена, и бледное его личико порозовело. — Можно и без этого. — Он протянул деду руку. — Здравствуйте, дедушка!
— Вот оно, молодое поколение! — воскликнул Дмитрий. — «Можно и без этого» — надо же придумать!
Василий Максимович обнял внука и сказал:
— Молодец, Гена, нам, мужчинам, нежности ни к чему. — И участливо спросил: — Знать, любишь рыбачить?
— Люблю.
— Молодцом! Сколько поймал?
— Штук двадцать.
— Какая рыба?
— В озере хорошо идет на крючок серебряный карп. Его там много!
— И большие попались?
— Во какие! — Гена широко развел руки.
— Да неужели такие? — искренне удивился старый рыбак. — А не брешешь, парень? Рыбаки, они мастера разводить руками и брехать.
— Что такое «брешешь»? — спросил Гена.
— Разве не знаешь этого слова? Знать, говоришь неправду.
— Верь ему, отец, — сказал Дмитрий. — В самом деле карпы попались очень крупные. Я уже сказал, чтобы их поджарили на завтрак.
— Ка-а-ак ударит хвостом! — сказал Гена. — А я его сачком — и готово!
— Гена действительно умеет работать сачком, — подтвердил Дмитрий. — Мастер!
Вошла Галина, ласково улыбнулась мужчинам, сказала:
— Василий Максимович, для вас приготовлена ванна.
— Обойдусь, зачем же, — возразил отец. — Ни к чему.
— Никакого беспокойства! — тоном приказа сказал Дмитрий. — Следуй за мной, отец! Примешь ванну, и будем завтракать.
— У нас в Холмогорской…
— Что там у вас в Холмогорской, — перебил Дмитрий, — меня сейчас не интересует. Пойдем, пойдем!
После ванны Василий Максимович был облачен в пижаму цвета увядшего камыша, тесную в плечах, с узкими рукавами, и это несколько смущало старика. Сидя за столом, с еще влажным седым чубом, зачесанным на косой пробор, он не переставал чувствовать жавшую в плечах и под руками чужую одежонку. Все так же мило улыбаясь гостю, Галина предложила ему отведать салат из помидоров под майонезом.
— А это — старание наших рыбаков, — добавила она, положив на тарелку свекра кусок поджаренного карпа. — Можно сказать, наглядное доказательство правоты вашего внука.
Тем временем Дмитрий налил вина в высокие, из зеленого хрусталя, бокалы, поднялся и сказал:
— Дорогой отец, с прибытием! Мы так рады видеть тебя в своем семейном кругу. Выпьем за здоровье твое и мамы!
— Спасибо, дети, — ответил Василий Максимович.
Выпили вина, за столом стало оживленно, и Екатерина Астафьевна, придерживая пальцами свои не в меру шустрые сережки, рассказала Дмитрию, как она приняла Василия Максимовича за Гайворонского. Как бы желая подтвердить свою мысль о том, что Гайворонского не мудрено принять за кого-то другого, она припомнила забавный случай, который произошел на животноводческой ферме, когда там снимался художественный фильм. Подвыпившие скотники признали загримированного Гайворонского за своего заведующего и начали угощать водкой.
— Ну, и что артист? — спросил Дмитрий. — Не растерялся?
— Нисколько.
Все добродушно рассмеялись, и только Василий Максимович был грустен. Отчего бы? Может, оттого, что пижама цвета увядшего камыша не переставала жать в плечах? Ведь то радушие, с которым он был принят в семье сына, не должно было огорчать. А на душе тоскливо. «Холмы сидят в моей голове, вот через них и тоскую, — думал он. — Дмитрий помалкивает, сам разговор о холмах не заводит. Придется мне начинать. А где? И как? Может, тут, за столом, и начать без всяких обиняков»…
Старик немного повеселел, когда сидевший с ним рядом внук сказал:
— Дедушка, поедем на рыбалку?
— Охотно бы с тобой порыбачил, да не могу.
— А почему не можешь? — удивился Гена. — Папа отвезет нас на машине.
— В станице ждут дела. Завтра я уже буду дома.
— Поедем сегодня! — стоял на своем Геннадий.
— И сегодня не могу.
— Отец, вот так всегда: «Не могу, ждут дела», — вмешался в разговор Дмитрий. — Останься у меня, погости хоть с недельку. Вот и на рыбалке побывали бы…
— Не привык жить гостем, — ответил отец. — Да и прибыл к тебе по важному делу. Нам потолковать требуется.
— Успеем, успеем! Вот позавтракаем и поговорим.
Перед тем, как начать тот важный разговор, ради которого и приехал к нему отец, Дмитрий решил показать родителю свою новую квартиру, при этом не без гордости сказав:
— Дом построен по моему проекту. Мое, так сказать, последнее старание в городском строительстве, — добавил он, открывая дверь спальни.
Это была просторная комната с двумя низкими, стоявшими в ряд кроватями, убранными цветными покрывалами. Платяной шкаф с большим зеркалом был сделан под белую карельскую березу. Затем они осмотрели комнату Геннадия, чистенькую, устланную ковром, с кроватью, стоявшей в углу, и столом, который был завален книгами и тетрадями.
— Не умеет мой Геннадий следить за собой, — сказал Дмитрий, глазами указывая на стол. — Книги, учебники, тетрадки никогда не убирает.
Рядом была гостиная, обставленная новой мебелью, с балконом, выходившим на тихий, затененный деревьями переулок. В открытую балконную дверь заглядывал высокий, с поредевшими листьями тополь. Дмитрий похвалил недавно купленный телевизор, стоявший на высоких ножках, как козел на привязи, и при этом заметил:
— Цветной, последняя модель.
— Добрая у тебя жилища, — похвалил отец. — Окромя тебя кто в этом доме проживает?
— Люди живут, советские граждане, — Дмитрий пододвинул к дивану столик с сигаретами и пепельницей. — Прошу, отец, присаживайся. Как же хорошо, что ты приехал! — Он уселся рядом с отцом. — Кури, сигареты болгарские… Да, сложность нашего быстротекущего времени состоит, между прочим, в том, что в суматохе повседневных дел мы забываем и повидаться вот так, запросто, по-родственному, и поговорить по душам, — продолжал Дмитрий, слегка поглаживая пальцами светлые усики. — Вот и теперь, не успев заявиться ко мне, ты уже успел объявить, что тебя ждут дела и что ко мне приехал не в гости, а по важному делу.
— Да так оно и есть.
— А почему нельзя приехать без дела, просто так, к сыну в гости?
— Так ведь без дела мы не можем…
— Вот-вот, не можем. И я догадываюсь, какое у тебя ко мне дело.
— Прислушайся к моим словам, сыну…
— Нет, отец, погоди!
— Гляжу на тебя, Митя, и головой качаю: ничего станичного у тебя уже не сохранилось.
— Что же в этом плохого?
— А что хорошего? Не узнаю: мой сын и не мой сын… Переводится род Бегловых, вот что обидно.
— Чего же тебе обижаться?
— И Григорий, мой последыш, и тот пошел по той же дорожке.
— Кстати, о Грише, — заговорил Дмитрий своим ровным голосом. — Ты с ним повидаешься, но я обязан предупредить. Ты меня не узнаешь, а я Гришу. Как брат, я добра ему желал и желаю, мне хотелось, чтобы он жил у меня, квартира, сам видел, просторная. Нет, отказался, поселился в общежитии, ко мне даже не заходит.
— То, что живет он не у тебя, хорошо, одобряю, — сказал отец. — Пусть пребывает средь людей, как все. Но вот что вы, братовья, живете не в ладу, этого понять не могу. Что вы не поделили?
— Удивительно как изменился наш Григорий, стал непокорным, грубым.
— Что ж за причина?
— Думаю, что всему причиной является то, что в станице — ты это знаешь — осталась его школьная любовь. Вот он и бесится. А ему надо забыть и станицу, и все, что было в станице.
— Зачем же ее забывать, станицу? — возразил отец. — Этого делать нельзя.
— Григорий рожден не для Холмогорской, и он обязан…
— Хватит о Грише, — перебил отец. — Что у тебя еще?
— Хотел поговорить о твоем жилье.
— Это зачем же?
— Видишь ли, та хатенка, в которой ты живешь, — это же, извини, ветхая халупа под старой соломенной крышей, — продолжал Дмитрий тем же спокойным голосом. — И в этой халупе проживает не кто-нибудь, а дважды Герой, да к тому же еще и отец архитектора!
