Владлен Анчишкин - Арктический роман
— Что вы мне суете, однако? — уставился он на парня.
— Афанасьев запрашивал… — начал было Гаевой.
— Катись отсюда к чертовой матери! — рявкнул на нею Батурин. — Чтоб твоего духу не было на припае!
Гаевой сжал челюсти, под белой кожей вздулись раздвоенные желваки, — повернулся, ничего не сказав, пошел за Шестаковым, умышленно или невзначай попадая ногами в его след. Батурин изорвал листок на мелкие части, размахнулся и швырнул в сторону берега; обрывки, скользя и кувыркаясь, оседали облачком — слились белизной, опустившись, со снегом.
Возвратясь с фиорда, я дважды звонил в больницу, Рая. Мне отвечали: «Раиса Ефимовна заняты, просили не беспокоить». Я звонил днем, звонил в конце рабочего дня — ты была занята. Мне не хотелось идти домой — встречаться один на один с пустой комнатой, я сидел в кабинете над механическими мастерскими, возился с документами, которые могли подождать, принимал полярников. Если тяжело на душе и не знаешь, что делать, ныряй поглубже в работу… Работа отвлечет от желания повеситься… но все останется так, как было.
Вечером позвонил из Кольсбея Батурин — попросил разобраться с Афанасьевым и Дудником, утром представить соображения, что с ними делать.
Афанасьев был в сапогах, нагольном полушубке, ушанке; стоял у берегового обрыва над фиордом, смотрел на широкие сходни, сбегающие с тротуара на квадратную площадку между клубом и общежитием № 6. В снегу возле глухой стены общежития дурачились шахтеры в ожидании киносеанса; касса еще не работала. Он стоял, утопив руки в карманы полушубка. Кто-то бросил в него снежок, рассыпавшийся в воздухе, — Афанасьев не посмотрел кто. Он глядел на сходни; лицо было перекошено, в глазах жила ярость.
Когда с тротуара сбежал Дудник, Афанасьев быстро пошел ему навстречу; притоптанный снег взвизгивал под каблуками. Он поднял руку, остановившись перед пожарником, показал что-то.
— Па-ап-ятый… этот?
Подбритые брови Дудника поползли вверх — Дудник изобразил удивление на лице. Афанасьев ударил его в подбородок: пожарник рухнул.
Выкрики и смех между клубом и общежитием оборвались. Снежок хлопнулся о стену, стало тихо. Дудник был крупнее Афанасьева, значительно превосходил силой…
Он оперся локтем о землю, привстал на колено, бросился на Афанасьева.
— За что?! — крикнул Афанасьев и вновь ударил…
— Головы поснимаю, мерзавцы! По тротуару к площадке бежал Батурин. Шахтеры бросились к Афанасьеву, скрутили его. Подняли Дудника. У Афанасьева из рук выпал жакан — приплюснутый сбоку, без пыжа.
Афанасьев не сказал, за что бил Дудника; Дудник отказался отвечать на вопросы, буркнул: «Мы потолкуем трошки — помиримся сами». Батурин торопился в Кольсбей, где по его приказанию мастерили специальные сани для перевозки по льду фиорда крупногабаритных деталей основного оборудования. Ему некогда было разбираться с «петухами», он велел им разойтись по домам.
Шахтеры видели: Батурин не сразу расстался с Афанасьевым — они вместе прошли к клубной пристройке, где размещались профбюро, радиоузел. Афанасьев шел за Батуриным по тротуарчику вдоль окон спортзала. Потом они стояли возле клубной пристройки; Батурин говорил что-то, Афанасьев молчал, стоял перед ним взбычившись, отвечал тихо, потом с вызовом. Батурин грозил Афанасьеву. А потом Афанасьев шел по улице словно пьяный: натыкался на встречных.
Мне не хотелось встречаться с Афанасьевым теперь: я не мог думать о нем спокойно; не хотелось разговаривать с Дудником: я знал, что буду выгораживать Дудника и обвинять Афанасьева. Да мне было и не до них. Я лишь оторвался от письменного стола, вновь почувствовал, что должен увидеть тебя, Рая, тотчас же. На Груманте не оставалось никого, с кем я мог быть откровенным, легко повздорить, легко примириться, но не мог бы порвать навсегда. Я должен был увидеть тебя, Рая, немедленно. Я искал тебя.
Из больницы мне ответили по телефону: «Раиса Ефимовна вышли». Через три минуты я был на Птичке. Тебя не было дома. Не было дома и твоих комнатных туфель… домашнего халата… исчезла книжка, которую ты читала… Ты вновь ушла в больницу, в оставленной на столе записке просила не беспокоить.
У меня и теперь живо стоят перед глазами сквозной больничный коридор с ковровой дорожкой, дверь изолятора — крохотной комнатушки с одним окном. Постель была разобрана. В халате, в комнатных туфлях ты сидела на койке, шлепала мокрой салфеткой, сложенной вчетверо, по подбородку, сгоняя жирок; на тумбочке стояла тарелка со слабым раствором поваренной соли, в которую макалась салфетка; лежали тюбики крема, которым ты смазывала лицо и руки на ночь… Ты повернулась к двери: глаза сделались больше очков — кто это посмел ворваться без стука?! — отвернулась и продолжала шлепать мокрой салфеткой так, будто никого, кроме тебя, в комнате не было. Я оторопел.
— Что это значит, Рая? — Ты поднялась на ноги, положила салфетку в тарелку с водой. — Что ты тут делаешь, я тебя спрашиваю?
— Мне надоело терпеть твои психопатические трансы, Романов! — Я шагнул в комнату. — Я не заставляла тебя ехать на остров заместителем начальника рудника по кадрам, Романов. Ты сам выбирал. Какое ты имеешь право теперь мучить меня?
Кровь ударила в голову: что ж, вернее женщины союзника нет… но и предателя более коварного не сыскать, не потрафь ей малость.
— Я дала радиограмму в трест: попросила, чтоб мне прислали замену первым пароходом… У нас общие дети, но мы разные люди, Романов: мы по-разному понимаем свои обязанности друг перед другом и перед детьми.
И это я знал. Я слишком многим жертвовал для тебя. Я расплачивался… Я вынул из кармана свой ключ от квартиры, бросил на койку.
— Возьми… Женщина должна иметь свой угол, а не бегать по изоляторам.
— Я знала, что для тебя все это будет легко. Ты уже давно живешь только собой, Романов.
— Если ты через десять минут не зажжешь свет на Птичке…
— Ты сделал из Птички сумасшедший дом для меня. На Груманте у меня нет дома. Уходи… Дай мне хоть здесь единовременное пособие на покой… Уходи!
— А мне больше нечего терять здесь!.. Через десять минут, если не вернешься на Птичку, я разнесу весь твой изоляционный курятник — слышишь?!
Из Кольсбея вновь позвонил Батурин, рассказал.
Последние три дня Афанасьев каждый день бывал в Кольсбее, что-то искал. Во вторник он приехал в порт вечером, ходил по поселку, рассматривал снег возле дорог, тропок. В среду появился в порту тотчас же после первой смены; ружье, как обычно (стволы отделены от ложа), висело на ремне, под плащом; цевье за голенищем. Он вышел из электрички и обошел поселок вокруг на большом от него расстоянии. Вечером зашел к Березину, положил ружье на табурет возле умывальника, примостился у батареи центрального отопления, отогревал руки, ноги. Березин спросил:
— Где твои куропатки, охотник?
Афанасьев курил, ответил не сразу:
— Я не стрелял, Жора.
Ружье отпотело. Афанасьев протер стволы, снял патронташ, ушел в поселок. Вернулся поздно. Жена Березина уехала на дежурство. Жора лежал на кровати, читал. Афанасьев разделся, сказал:
— Я па-ап-ереночую у тебя, Жора.
Березин заметил:
— Тебе завтра в первую… не опоздаешь?
— Я взял у Лешки отгул на четверг. Мне завтра нужно кое-что сделать.
Он вытащил из-под Березина один матрас, взял подушку, одеяло, устроился на полу, возле батареи: вскоре уже спал.
В шесть часов утра, в четверг, Афанасьев был в Колбухте. Со второго этажа строящегося многоквартирного дома Березин видел: Афанасьев ходил по бухте, рассматривал снег, потом пошел к мысу Пайла. В десять утра Березин поехал на самосвале к норвежскому домику; домик по распоряжению консульства и треста ремонтировали строители порта. В домике работали плотники, печник. Березин проверил их работу, возвратился к самосвалу, поджидавшему на льду, возле берега. Когда он садился в кабину, увидел с высоты подножки: из глубины бухты бежал Афанасьев, махал шапкой. Березин подождал. Афанасьев подбежал, залез в кабину. Березин заметил:
— Когда охотник теряет голову, он начинает искать работу для ног. Неужто ты думаешь, что куропатки могут пастись на льду?
Афанасьев ответил сердито:
— Ка-ак-огда теряется след, Жора, начинается подлость.
— Ты ищешь следы?..
— Подлеца.
— Что ты ищешь?
Афанасьев не ответил. За всю дорогу до поселка он не проронил ни слова. О чем-то думал, часто тер кулаком подбородок. У лесосклада Березин вышел из машины, направился к пристани: там работала бригада плотников и водолаз по ремонту швартовой стены пирса. Афанасьев шел с ним; было видно: он хотел спросить о чем-то, но не решался. Возле столовой вдруг придержал за руку Березина, заглянул в глаза, посмотрел пристально, опросил:
