Галина Николаева - Жатва
Он посмотрел на нее снизу. Широкие русые брови ее были светлее загорелого лица. Привыкшие к солнцу глаза не щурились от весенних лучей, и этот открытый свету взгляд придавал всему лицу выражение спокойной смелости.
Василий снова взглянул на поле.
Как нарядный убор порой кажется неотделимым от девичьей красоты и трудно бывает определить, где начинается красота убора и кончается красота девушки, так и ровная, словно расчесанная, гребнем земля с ее прямыми, как туго натянутые струны, бороздами казалась Василию неотделимой от Насти, и трудно было ему самому определить, к земле или к Насте отнес он свое мысленное восклицание: «Эх, хороша!..»
В последнее время давняя дружба Василия и Насти стала еще глубже. Вдвоем они несли ответственность за будущее колхоза, и каждый из них был рад тому, что у него именно такой, а не иной напарник.
«Кто, кроме моей Дуняшки, для меня самый дорогой человек в колхозе? Настюшка же!» — думал он. — Ну, так как же? — нетерпеливо повторила она.
Ему нравилось, что эта сильная, спокойная женщина так нетерпеливо ждет его оценки, и он медлил с ответом: «Пошутковать, что ли, над ней? Сказать, что не все ладно?» Но так хорош был сев, что язык у него не повернулся.
Он встал, вытер платком руки, запачканные землей, и, улыбаясь, ответил:
— Так держать!
— Ничего землица, — сказал Ёфимкин. — Прирезалабы нам половину поля, чтобы на нас трактористы не обижались!
— Маленькое облако кбольшому пристает, а не наоборот. Пристраивайтесь к нам, мы не возражаем.
— Как это «пристраивайтесь»?
— А так! Пашни к пашням, луга к лугам. Говорят, большому кораблю — большое плаванье, а я скажу: большому хозяйству — шире дорога…
Казалось, он пошутил, сказал первое, что пришло в голову, но Настя заметила боковой, скользящий, как будто едва коснувшийся Ефимкина, в действительности же цепкий и зоркий взгляд.
— Ох, и жаден же ты, погляжу я на тебя! — сказала она, по-своему объяснив этот взгляд.
Он шевельнул темными бровями, прищурил густые ресницы, посмотрел куда-то в даль за перелесок и ответил небрежно:
— Чего там жаден? От ихнего хозяйства какая прибыль? Какая в них корысть?
Потом перевел на нее уже смеющиеся глаза и добавил:
— Людей жалко! Его да вот тебя, Настюшка, я жалею. Вижу, замучились вы с малыми загонками!
Он уже откровенно смеялся ей в лицо, как бы говоря: «Хотела поймать, да и не поймала!»
— Не примечала я в тебе такой жалостливости! — сурово отозвалась она.
— Стало быть, не приметлива! А я — беда какой жалостливый! Я всех жалею, а уж тебя, Настюшка, и подавно, — продолжал смеяться Василий.
Знавшая его лучше других Настя была близка к истине— не о ней и не о Ефимкине думал Василий в эту минуту: красноватые глины, те самые глины, залежи которых узким углом выходили к первомайцам, а глубоким массивом уходили на земли колхоза «Всходы», стояли перед глазами Василия.
Глины те были удивительны; кирпичи, сделанные из них, еще до обжига держались и звенели, как обожженные, специалисты из области посылали образцы этих глин в Москву.
Новая идея увлекала Василия: представлялся ему механизированный, работающий на электроэнергии и снабжающий кирпичом весь район кирпичный завод. Мысль эта пришла ему в голову совсем недавно, из осторожности он еще ни с кем не поделился ею, но уже побывал у оврага, где помещались желанные богатства, прикинул в уме, где ставить завод и как вести электросеть. Он еще не знал, на каких началах получит соседские глины, но, шутя с Ефимкиным, он прежде всего представил себе недавно исхоженный овражек, с топкими склонами, с большой рыже-красной ямой, из которой колхозники брали глину для своих надобностей.
Валентина также заметила особый оттенок его как бы мимоходом сказанных и шутливых слов и, не поняв их подоплеки, думала о них, продолжая путь и покачиваясь на пружинном сиденье: «Пашни к пашням, луга к лугам». Как будто в шутку, мельком сказано, а ведь нет в этом ничего невозможного! Трудно, конечно. Перепланировать севообороты, перестраивать фермы… Трудно. По когда-нибудь, это, наверное, будет и необходимо, и возможно».
Навстречу попалась тракторная бригада, переезжавшая из одного колхоза в другой.
Три трактора шли гуськом, волоча за собой прицепные орудия. На первом из тракторов горел красный металлический вымпел — знак первенства, а на последнем, рядом с трактористом, на сиденье, лежал серый ящичек рации.
Бригада везла в колхоз не только машины, но и этот вымпел, и это радио, и боевые листки МТС, и почасовой график — она везла с собой новизну. И, перекинувшись мимолетным приветствием с трактористами, Валентина подумала:
«Может быть, необходимость и возможность придут скорее, чем мы думаем… Наша жизнь обгоняет нас, и сами мы обгоняем свои стремленья… Не так ли получилось с Первомайским колхозом? Он обогнал все наши планы и чаянья. А сколько новых людей поднялось и в колхозе и на МТС».
Любомудрова исключили из партии и сняли с работы. Моторную бригаду возглавил молодой токарь Лобов. Через месяц ожидали возвращения Высоцкого из командировки, и Валентина с волнением думала о встрече со своим учителем.
Как всегда, утренний путь от дома до МТС был для Валентины путем наблюдений и размышлений, и когда она вошла в ворота, она была полна нетерпеливыми мыслями и желаньями.
Прежде всего она прошла в диспетчерскую, чтобы посмотреть сводку по работе МТС за минувшие сутки, которую к шести утра составлял диспетчер.
Беленые стены большой и светлой, как фонарь, комнаты были увешаны таблицами. Два телефонных аппарата и микрофон возвышались на письменном столе. Возле них сидел диспетчер, занятый разговором по радио.
Посередине комнаты стоял большой стол, на котором пестрой скатертью расстилалась карта района. Валентина знала каждую стежку в своем районе. В Первомайском она росла, в Угрене кончила десятилетку, в Молотовском гостила у подруги, в «Заре» жил ее дядя, вдоль реки она часто ходила в пионерские походы, по холмам бегала на лыжах, тренируясь перед комсомольским кроссом. Теперь и детство и юность приходили ей на помощь: оживляли пестрые квадраты на столе, воскрешали множество дорогих подробностей. Многочисленные разъезды по району, которые Валентина делала за последний месяц, завершили впечатления прошлых лет рассказами о сегодняшнем и завтрашнем днях района. Растительность, рельеф местности, особенности почвы и ее обработка, люди, населявшие район, — все стояло перед глазами, когда она смотрела на многоцветную карту. Зеленый, голубой, желтый разлив, казалось, колыхался в глазах Валентины. Нежно зеленели озими, дышали под солнцем пары, сосны тянулись к небу, и лесные реки подкатывали темные волны к топким берегам.
Крохотные металлические пирамидки с флажками, воткнутыми в их деревянные сердцевины, возвышались на карте. Они обозначали тракторы, и по цвету флажка сразу можно было определить, работают они, остановлены ли для технического ухода, или терпят аварию.
Беспокойные глаза Валентины прежде всего поискали белый флажок — знак аварии и простоя.
«Нету белых!» — она готова была улыбнуться и вдруг заметила белый флажок у самого края карты. Она
взяла вахтенный журнал и прочла еще не просохшую запись:
«6 ч. 40 минут. В бригаде № 4 расплавились шатунные подшипники».
«6 ч. 55 минут. Выехала ремонтная летучка».
Ремонтную летучку на МТС в шутку называли «скорой помощью», а к старшему разъездному мастеру, с легкой руки Валентины, привилось прозвище «профессор Склифасовский». Прозвище это вошло в жизнь МТС, и случалось, что трактористы по радио не шутя требовали «Склифасовского», считая эту фамилию за подлинную фамилию мастера.
Ознакомившись с записями вахтенного журнала, Валентина подошла к большим листкам, развешанным по стенам. Здесь диспетчер с любовью и старанием ежедневно выводил кривые выработки, выполнения почасового графика, экономии горючего. По этим кривым ещё издали можно было увидеть, лихорадит МТС или работает нормально, и Валентина говорила шутя:
— Это вроде температурных кривых, что ведут врачи, ко шиворот-навыворот. У нас чем здоровее МТС, тем выше поднимаются кривые.
Все было здесь наглядно, и очевидно, и, едва ступив через порог диспетчерской, Валентина сразу же определяла, как прошел день на МТС. Именно здесь, где сходились все нити, где, словно в зеркале, отражалось движение каждого агрегата, все приобрело волнующую цельность, и Валентина ощущала МТС как подлинный завод на земле. Десятки машин шли в эту минуту по точно заданным маршрутам на тысячах гектаров земли, они останавливались для технического ухода и заправки в точно назначенные часы, они засыпали в землю точно отмеренные центнеры семян, и каждое движение их было продумано, размечено и предусмотрено. Диспетчерская была любимым местом Валентины, ее гордостью и отрадой, и никто так полно не разделял ее чувств, как старший ди-спетчер Виктор Ребров.
