Влас Иванов-Паймен - Мост
— Ради чего это вы аршинными буквами стали прославлять Чахруна? — Мурзабай снова удивил Анук.
«Что он несет, бедный. Не отвезти ли в больницу?» — забеспокоилась Анук.
— Ты это о чем, Павел Иванович? Я по своей женской глупости не могу попять, — попыталась Анук шутить. — Ты небось что-нибудь загадал? — Анук говорила с ним ласково, как с ребенком.
— Да вон, вы ни с того ни с сего написали: «Бедность не изъян». Лучше бы уж так призывали: «Долой богатство, да здравствует бедность!»
Анук поняла.
«Нет, в здравом уме этот несгибаемый человек. Наоборот, еще подсмеивается».
Она невольно обрадовалась и принялась охотно объяснять:
— Семен Тимофеевич измучился, когда переводил на чувашский слово «порок». Все он перебрал: вред, бесчестье, позор… А ты вон, одним махом перевел. Брось свое хозяйство, присоединяйся к нам! Будешь у нас главным переводчиком, или, если пожелаешь, можем назначить комиссаром земледелия…
Мурзабай совершенно спокойно и обстоятельно рассказал ей, что бросил свое хозяйство. Анук хохотала чуть ли не до потери сознания.
— Выходит, и ты, как царь Николай, отрекся. В честь выхода из богачей надо было бы манифест издать: «Мы-де, Павел Первый, отрекаемся от богатства и на свое место ставим Тимука Первого…»
Семен, когда узнал от Мурзабая все, что произошло, смеяться не стал.
Они всю ночь не сомкнули глаз, беседовали: Семен сразу же, как только Анук пришла в райком и сказала ому, что отвезла к нему Мурзабая, прибежал на квартиру. Увидев до неузнаваемости состарившегося за два года Мурзабая, Семен не стал раздумывать, взволнованно обнял гостя. Мурзабай размяк, не выдержал — и вдруг заплакал.
Во время беседы в течение всей ночи Семен сумел кое-что объяснить Мурзабаю, и новые порядки перестали старику казаться уж такими нелепыми.
Дядя и удивил Семена, и порадовал. Оказывается, он читал и Ленина. Много размышлял о будущем сельского хозяйства. Он отвергает коммуны, не как кулак, не от жадности и ненависти, а по другой — ошибочной, но глубоко продуманной причине. В Камышле он, как Ятросов, хочет выращивать небывалые ягоды. В меру своих сил хотел бы возделывать там землю, вывести такой сорт пшеницы, не поддающийся суховею. Посоветоваться обо всем этом он и едет к Ятросову.
— Стремление жить, принося пользу, окрыляет, — сказал Семен. — Когда в жизни находишь свое место, то и мир кажется краше.
Эти слова не были Мурзабаю откровением. Мурзабай и сам всю жизнь думал так. И пользу народу приносил. Однако эту пользу теперешняя власть не оценила, не одобрила…
— Ты, дядя, может, и сейчас не очень-то принимаешь Советскую власть и новые порядки? — продолжил Семен. — Книги Ленина, говоришь, читал с интересом. Насколько больше будешь понимать Ленина, порядки и законы Советской власти, ее политику, настолько лучше и поймешь сбой долг.
— Не для чего и не для кого, а лишь для себя ищу я сейчас покоя, — Мурзабай как бы уклонился от прямого разговора.
— Только если то, что считаешь нужным для себя, совпадет с тем, что нужно для народа, вот тогда и станешь на правильный путь!
«Хоть одна душа в мире старается понять меня», — порадовался Мурзабай.
15
Салдак-Мишши теперь, если бы пришлось заехать в Чулзирму, не стал бы брезгливо сторониться своего старшего брата. Совсем переменился Тимрук. И сельчане его теперь зовут почтительно — «Владимиром Наумычем». Он еще не совсем отвык от слова «замана» и от привычки говорить прибаутками, но все же стал совсем другим человеком. Бросил пить… Партийная ячейка не ошиблась, выдвинув Заману-Тимрука на советскую работу.
Воздух саманы в свое время на селе Тимрук почувствовал первым. Тогда даже принимал участие в общественных делах. В 1917 году, еще. до Октябрьской революции, его послали в город в качестве делегата на крестьянский съезд. Возможно, Тимрук тогда дошел бы и до Самары, однако на уездном съезде он проштрафился перед эсерами и несколько дней отсидел в каталажке. С тех пор он начал якшаться с куштанами, а от провозглашения политических лозунгов воздерживался.
Первые «камуны» не поняли его, чуждались… И даже родной брат отнесся к нему как к подкулачнику.
Тайманов сам, вернувшись ненадолго в село, познакомиться с ним ближе не успел. Лишь прибывший со стороны учитель хорошо понял Тимрука.
Среди крестьян-середняков авторитет Тимрука, оказывается, был очень высоким. Для них он не обертывался лишь только шутником и балагуром.
Тимрук водился с куштанами, а односельчане поговаривали:
— Наш Замана помалкивает о новой самане. Если бы он похвалил Советы, и мы бы тоже его поддержали!
Сам он свое небольшое хозяйство вел аккуратно. По характеру Тимук был добрым и честным. Немало хлеба давал в долг беднякам, вдовам-солдаткам, но никогда не ущемлял их, как какой-нибудь куштан. И это очень хорошо знали в Чулзирме.
Одним словом, и середнякам и беднякам пришлось но сердцу, что Тимрук стал главой села. Хаяр Магар, помня прошлое, пытался подпаивать его и склонить на свою сторону. Тимрук высмеял ого:
— Кумышкой будешь угощать — в каталажку посажу. А за перевод зерна на самогон продразверстку наложу. Пудов сто!..
Мирской Тимук не захотел признать нового руководителя села.
Но сам выслуживался как мог: поймав за варкой кумышки сноху Элим-Челима, написал на нее донос. Ловя самогонщиков, он, видите ли, помогает Советской власти.
Тимрук давно понял сущность Мирского Тимука. И однажды, при встрече, когда оказались вдвоем с глазу на глаз, сказал:
— Если еще раз вмешаешься, самого снова отправлю в тюрьму. А ведь сваренную Праски кумышку пили с Хаяр Магаром вдвоем! Почему же это ты не повел его к Чахруну?
Тимук, тяжело ворочая глазами, попытался поддеть Тимрука:
— Тебя пожалел. Он же твой сродственник…
— Его родственники — волк из Волчьей пади и сорока из Чук-кукри. Обоих вас с Чахруном выслежу в Чук-кукри и отправлю куда следует.
— У тебя нет права ущемлять батрака и бедняка, раз ты — Советская власть, — продолжал ершиться Тимук.
Тимрук посмотрел ему в глаза издевательски-насмешливым взглядом и тут же припугнул:
— Завтра еду в Камышлу. Пригласить Мурзабая на твою свадьбу, или свадьбу решили справить без него?
Сказав это, он не торопясь отправился своим путем дальше, насвистывая какую-то песню.
Тимук мелкой рысцой побежал следом.
— Владимир Наумыч, не шути надо мной… Не позорь бедного сироту. Дурную молву не принимай за правду.
Тимрук, прикинувшись, что не слышит его заискивающего голоса, засвистав еще громче, шел дальше.
Тимрук давно чуял, на что замахнулся Мирской Тимук. И его не удивило, когда «сирота» стал хозяином в доме Мурзабая.
Спустя три месяца после того, как Тимрук начал работать на общество, для жителей села слово «Совет» было равнозначно имени Тимрука-Заманы. Некоторые приняли это, другие его возненавидели. Больше всех Тимрук ругал Мирского Тимука и зареченского богача Фальшина. Они его боялись, но мечтали сжить со свету. Ненавидели и боялись они не только Тимрука, по и все его окружение.
Поэтому, когда в бреду Микки вспомнил имя Фальшина, Тимрук прислушался. Тот четко выговорил: «Нет у меня, Карп Макарыч! Документ у Тараса. Оп тебя и пристрелит…» Ревкомовская бумажка, о которой не забывал Фальшин и другие куштаны, сейчас в кармане у Тимрука.
Фальшин, выходит, не знал этого, по боялся, что подвернется случай и кто-нибудь воспользуется правом призвать к ответу и расстрелять.
И еще — Микки все время вспоминает Абрашкин Дол. До того как начать бредить, сказал жене: «Еле-еле выбрался из Абрашкиного Дола». Может, его там повстречал Фальшин, избил его и искалечил. Но не видно на теле ни синяков, ни крови. Ничего понять нельзя. Только время покажет.
Думает обычно Тимрук долго, но дело делает быстро. Он, не заходя домой, оседлал пегашку Анук и поехал по следу Микки. В Заречье он, провожая Гревцева в Вязовку за Ятросовым, заехал к Фальшину. Самого дома не оказалось, домашние сказали, что уехал в город.
Вернувшись к мосту и поговорив с Арлановым и Тоней, Тимрук поскакал к Абрашкину Долу. Когда-нибудь прежде, наверное, был здесь дол, а сейчас лишь неглубокая ложбина. Удивительно! След ведет из-под крутого берега Ольховки. А следа, ведущего к берегу, нот как нет. Сам ли Микки забрался туда, или же до снегопада кто-нибудь затащил его под обрыв? Далее Владимир Наумович стал рассуждать как настоящий следователь:
«Надо установить, в какое время пошел снег…»
В Ключевке Тимрук тоже решил кое-что разведать. В первую очередь навестил Семена. Тот не видел ни Микки, ни Фальшина. Нет, если уж начать какое-нибудь дело, — без женщин не обойтись — они гораздо наблюдательнее.
