Сергей Воронин - Две жизни
— Да ну тебя! — вырвалась Таня. — Только одно и знаешь! И не приходи больше! И не подходи ко мне!
— Ну и дура, — глухо сказал Колечка. — Я не подойду, кто еще-то подойдет...
«Чудесный, чудесный эпизод, — радостно думал Вениамин Александрович, возвращаясь домой. — Тут уж не так трудно и домыслить. И проблемка сеть. Правда, не первой свежести, но, однако, парней в деревне мало, вот они и набивают себе цену. А Таню жаль, искренне жаль. Хороша девица!»
Он долго думал, лежа в постели, как бы так половчее уложить сюжет, и уснул незаметно и так крепко, что и храп Елизаветы не помешал.
— Ну-ка, попробуй, — доставая из духовки противень с румяными ватрушками, сказала Елизавета. — Таких в городе не поешь. Разве такой творог достанешь... На-ко! — Она положила на тарелку несколько ватрушек и подвинула их к Вениамину Александровичу.
— А где же ты достала дрожжи? — полюбопытствовал он.
— Достала, мир-то не без добрых людей. Ешь. Я вот как-нибудь угощу тебя рыбником. Дай бог, разживусь лещом, вот где вкуснота!
— Никогда не пробовал.
— Ну! Был бы с бабой, могла бы спечь, а коли бобыль, так где уж.
Вениамин Александрович рассмеялся.
— Вот вбила себе, что я бобыль. Да есть, есть у меня баба! Больше тридцати лет, как женат!
— Ну, можа, и не врешь, — вздохнула Елизавета. — Если не в труд, сходи в магазин за хлебом. А я на огород...
В магазине продавалось все. Продукты, вина, парфюмерия, ткани, обувь, велосипеды, напильники, гвозди, пилы, стекло, электроприборы, часы, табак, стаканы, спички, расчески и многое-многое другое.
Как и всегда, к прилавку тянулась небольшая очередь. Несколько старух и два подвыпивших мужика, Николай Медведев и длинноносый пастух.
— Фантомас явился! — скосив на Вениамина Александровича тяжелый глаз, сказал Медведев и отвернулся, не желая его видеть.
— Не согласен, — сказал пастух. — Это мужик настоящий. Здоров! — он протянул руку Вениамину Александровичу, и тому ничего не оставалось, как ответно протянуть свою. — Ты знаешь, как он меня выручил? Не видал ничего, говорит, и точка! А сам все видел. А ты говоришь — Фантомас.
— Фантомас, Фантомас, — не согласился Медведев, — давай бери бутылку, и пойдем.
— Слушай, друг, — потянулся пастух к Вениамину Александровичу, — давай с нами, а? Портвейн. Годится?
— Нет-нет, благодарю, — поспешно отказался Вениамин Александрович.
— Пойдем, — попросил пастух.
— Да отвяжись ты от него, — махнул рукой Медведев и вышел из магазина.
— Ну, тогда так... А то пошли, а? — все еще надеясь уговорить Вениамина Александровича, сказал пастух.
— Нет-нет.
— Ну, тогда держи, — и пастух опять сунул Вениамину Александровичу руку и вышел.
В отличие от городских покупателей, сельские хорошо знают друг друга, поэтому магазин для них является еще и местом встреч, где они могут сообщить последние новости, посоветоваться, пройтись на чей-либо счет. Часто случается, что в разговор вступает продавец, и тогда все, кто есть в магазине, начинают слушать с преувеличенным вниманием, и ахать, и охать, и смеяться, чтобы как можно лучше выразить свое уважительное отношение к продавцу, хотя он может нести бог знает какую чушь. Потому что от продавца многое зависит. Он может нелюбимому человеку вместо хорошего хлеба сунуть обгорелый. Может до государственного часа продать бутылку водки, а может и не продать, смотря какой на него найдет стих. Продавец в деревне фигура серьезная.
— Эт все так, так, — говорил продавец старухе, навалясь грудью на прилавок. — Но, однако, Лукерья, и то поимей в виду, если и впредь так будет, то навряд ли Клавдея допустит его обратно. Не из таковых она, не из таковых, чтоб обратно в хомут лезть.
— Верно, верно, Василий Петрович, — угодливо соглашалась старуха, — тут уж так. Так, вот уж верно-то!
— Но бросим взгляд с другой стороны, — любовался сам на себя продавец. Был он в очках, с большими залысинами, круглый и крепкий. — А куда деваться Клавдее без него?
— Верно, верно... Вот уж истинно, — тут же согласилась старуха.
И все остальные старухи закачали головами, удивляясь уму и прозорливости продавца.
— Хотя, если опять же посмотреть с другой стороны-то... — продавец откинулся к полкам и поднял палец.
Но тут вмешался Вениамин Александрович.
— Вы бы одновременно с разговорами и работали, — сказал он.
Все обернулись к нему.
— А ты кто такой, что лезешь не в свое дело? — сказала одна из самых старых старух, с обвислыми плечами.
— Эт так, эт так, — согласился продавец. И этим словно дал команду — старухи накинулись на Вениамина Александровича.
— Ездют тут всякие!
— Гляди-ка, слова не скажи! Беженец, а туда же!
— Все вот такие и есть они! Тьфу!
— Эт так, эт так, — подкинул жарку продавец, но все же стал отпускать покупателей.
Одни уходили, другие приходили.
— Буханку хлеба, — сказал Вениамин Александрович, когда очередь дошла до него.
Продавец заглянул под прилавок и достал буханку с черной отвалившейся коркой.
— У вас что, все такие? — спросил Вениамин Александрович.
— Какие привезли, такие и есть.
— Тогда еще одну, — процедил Вениамин Александрович. Как он ненавидел сейчас и этого продавца, и старух, которые набросились на него, и пастуха, пожавшего ему руку. Он даже обтер пальцы. «Скобари!» — выругался в душе он.»
Продавец нагнулся и, пошуровав там, достал еще такую же горелую буханку.
— Безобразие! — вскричал Вениамин Александрович.
— Эт так, эт так, — неприязненно глядя на него, сказал продавец.
Дома Елизавета как увидала сожженный хлеб, так тут же и спросила:
— Ты чего, уж не повздорил ли с продавцом?
— Сделал замечание, чтоб не болтал, а работал.
— Да зачем же ты полез? Тьфу ты! Ведь теперь придется мне завсегда ходить самой, иначе доброго хлеба не едать. Да и то навряд смилостивится. Знает, поди-ка, что ты у меня живешь... Знаешь что, — Елизавета отчужденно взглянула на постояльца и часто-часто заморгала, — съезжай-ка ты отсюда!
— То есть как это? — растерялся Вениамин Александрович.
— А так, что съезжай от меня куда хошь... И чтоб сегодня!
— Да ты постой, постой...
— Нечего мне стоять. Давай отсюдова! К тебе, как к беженцу, пожалели, а ты тут... Ну тебя. Давай, давай!
— Но ведь я еще до конца месяца не дожил...
— А вот забирай свои и деньги, не больно-то и нужны. Давай, давай! Больно-то нужен ты здесь!
Вениамин Александрович криво усмехнулся.
— Ну что ж...
Через полчаса он шагал к автобусной остановке.
— Милый ты мой! — неожиданно донеслось до него. Это звал к себе Сиделец, но Вениамин Александрович только махнул рукой в его сторону. И потрусил к остановке. К ней подходил автобус.
Перед выездом из деревни дорогу пересек своим четким шагом Миша, свернул под прямым углом к телеграфному столбу и приложил ухо.
Это было последнее, что неприятно резануло Вениамина Александровича. «Слава богу, все позади», — облегченно вздохнул он. И подумал о том, что еще не конец лета, еще можно успеть в другую деревню, в хорошую. «Другие находят, и я найду. А эта плохая. Да, плохая», — утешал он себя.
За окном мелькали кусты, потянулось торфяное болото, его сменил лес, и вдруг открылись поля — просторные, покрытые свежей зеленью. Им не было конца и края. Они раскинулись по обеим сторонам дороги, и казалось, машина плывет в этом зеленом море. И все эти поля были того самого колхоза, из которого уезжал Вениамин Александрович. Да, это были его земли. Это он понял из оживленного разговора пассажиров. И тут его осенило, что кто-то же все это сделал: вспахал землю, засеял ее зерном, семенами. Ведь не само же взошло! А он не узнал этих людей, даже не полюбопытствовал, хотя и видел их фотографии на Доске почета. Конечно, надо бы познакомиться с ними, увидеть их в процессе труда, но откуда он мог знать, что они столько земли обработали... И тут Вениамина Александровича охватило чувство беспокойства, даже тревоги, — стало не по себе от мысли, а что, если сидящие с ним рядом в автобусе догадаются, кто он! Но нет, никому до него не было дела. И он успокоился.
А автобус шел и шел и все дальше увозил его от деревни с непонятным названием Кятицы.
