Вера, Надежда, Любовь - Ершов Николай Михайлович

Окружающие успокоились.

— Лешк, а ничего! Ей-богу, хорошо!

— Двойку по географии исправил?

Вопросов Лешка не слышал. Он был до того удивлен своим умением, что все другое шло мимо него.

— Ну вот. Это дело другое, — сказал дядя Ваня. — Сейчас я малость подправлю…

Он малость подправил шов, отключил аппарат и вместе с другими вернулся к своей работе. Когда Надежда пришла, Лешка кинулся к ней.

— Теть Надь! Я шов сварил!

Ну хоть бы капельку она удивилась — так нет же! Вместо того чтоб выразить свой восторг, она со скучным видом повернула Лешке фуражку козырьком вперед.

— Пойди поищи Степана. Я его не нашла. На подстанции его нет, сказали: у котлована. Да постой же! Ты возьми у Степана двадцать пять рублей. И вот что: отнеси их Любе, я тебя прошу. Пожалуйста, Леша.

Котлован был далеко. Отдаленность ничего не значила для Лешки. Если она и могла что значить, так только то, что это прекрасно. Пусть бы котлован был еще дальше. И пусть бы границы Лешкиных владений простирались как можно шире — до Горелой Засеки, за реку, и даже, если хотите, до самых Бугров, где Лешка сам еще никогда не бывал. Глаза у него были завидущие и руки загребущие. Этой землей и этой стройкой Лешка владел с непринужденностью миллиардера.

Котлован был не слишком обширен, но глубок. Целый этаж будущего корпуса со всеми машинами должен был расположиться под землей. Лешка был горд за людей, решившихся так дерзко разворотить землю. Недавно тут случилась авария: прорвались грунтовые воды. Двое суток без перерыва работали все насосы и все пожарные помпы, которые только нашлись на стройке и в городе. Из котлована, как из преисподней, вылезали смертельно усталые люди все в липкой глине от сапог до касок. Наконец прорыв залили жидким стеклом и бетоном. Лешка два дня не ходил в школу и тоже почти не спал. Он был тут. Степан и Надежда даже не пытались его прогонять.

Авария, которая случилась сейчас, была так себе, никакого сравнения. Лешка еще издали это понял. Под стрелой экскаватора бессильно болталось несколько тросов. Тяговый барабан был вскрыт. Степан и двое слесарей разбирали шестерни. Лешка поднялся на гусеницу экскаватора и прошел по тракам вперед к лебедке. Ого! Как тут все изменилось. Сверху фигурки людей в котловане виднелись уже маленькими. Котлован был еще не дорыт, а в другом его конце уже поднялись арматурные решетки. Позавчера, когда Лешка был тут, он этих решеток не видел. Значит, скоро пойдет бетон. Вон уже от растворного узла и дорогу ведут.

Все это Лешка увидел, едва только глянул с высоты, и все учел. Конечно, он не забыл и про поручение. Он сказал брату, что пришел взять у него двадцать пять рублей, чтобы отнести их Любе — все в точности. Правда, Степан денег ему не дал, но то уж его дело, ему видней.

Степан вытер руки ветошью и прыгнул с гусеницы вниз.

— Пойдем! — сказал он Лешке.

Лешка прыгнул тоже. Пожалуйста, это даже лучше. Лешка шел сюда мимо главного корпуса, а Степан, конечно, махнет напрямик через территорию подстанции, откуда Лешку недавно турнул прораб и куда он один ходить опасался. Побывать на подстанции Лешке было необходимо. Ему надо было поглядеть — подвесили на мачтах высоковольтные изоляторы или нет?

Оказалось, не подвесили. Изоляторы, эти красивые и дорогие вещи, лежали тут же, полузанесенные снегом с грязью. Лешка проникся к прорабу презрением. Ругаться да палкой гонять — это он умеет. Прораб называется: до сих пор изоляторы в снегу.

— Степан, я шов сварил, — неожиданно вспомнил Лешка.

Он забежал вперед, чтобы видеть, как Степан удивится. Степан тактично удивился:

— Да ну?

— Я сначала не умел. А дядя Ваня показал…

Узкоколейный паровозик-кукушка обогнал их. На хвостовой вагонетке, пользуясь даровым транспортом, стояло человек восемь.

— Здоров, космонавт! — махнули Лешке.

— Дядя Гриша, я шов сварил!

— Сварил? Ну и ешь на здоровье!

На вагонетке смеялись, но это было совсем не обидно, потому что весна-то кругом, весна какая! Влез бы куда-нибудь повыше и принялся бы орать — так просто, абракадабру какую-нибудь, без всякого смысла. Ручьи уже пробивали пути среди битого кирпича и всяческого строительного мусора. Маленькие проталины уже являлись вблизи железных балок, вокруг случайной скобы или гайки, оброненной в снегу. А на пригорках с солнечной стороны земля уже чуть парила. Людей вокруг было не больше, чем во всякий иной день, но отчего-то казалось, будто их больше. И будто бы всем им надоело строить этот лесохимический комбинат. Они как бы сказали себе: «Ну его, этот комбинат!» И все, как один человек, ударились в легкомыслие.

Одному Степану было не до весны. На парткоме Степан высказал идею начать бетонные работы, не дожидаясь окончания земляных. Начали. И, конечно же, на четвертый день должен был выйти из строя самый большой экскаватор. Раньше он выйти из строя не мог. Черт бы его побрал совсем, этот экскаватор вместе с теми, кто его делал. А бетонщики — им что? Знай прут. Через неделю начнут наступать на пятки.

— Ты знаешь, бетонщики прут, — сказал Степан жене. — Скоро начнут наступать на пятки.

Надежда отрицательно покачала головой, как бы спрашивая: «Ничего не выходит?» Степан сделал жест: «Ничего не выходит».

— Две шестерни полетели, — добавил он. — Взять негде.

— Ну все. Теперь ты пропал! — поддакнула она нарочито.

Надежде хотелось добавить, что так, мол, ему, Степану, и надо. Наперед будет осторожнее. «Предложил этот свой непрерывный цикл и сам же его провалил», — вот что ему теперь скажут.

— Теперь ты пропал, — повторила Надежда с удовлетворением, будто в этом была ее цель. Улыбалась она очень тихо.

У Степана колыхнулось внутри, и он услышал, как остро пахнет талой водой, как радостно воскликнул где-то поблизости паровоз. День сиял.

Перед тем как поцеловать жену, Степан предусмотрительно оглянулся.

Лешка стоял рядом и все понимал.

— Вместо себя ты его к Любе не посылай, — сказал Степан. — Не надо. Сама сходи.

Лешка великодушно отвернулся.

А Степан подумал с невольным стыдом, что на всех его не хватает. Про Лешку он забывает, про Любу он забывает… «Нехорошо», — подумал Степан. Этой самокритичной мыслью он себя успокоил.

От поцелуя Надежда тихонько ахнула. И опять Степан признался, что нужна ему только она одна. Как же другие-то люди — видят ее каждый день, и ничего… Что же они, слепые? Не может этого быть!

VI. ВИД С ОБРЫВА

У постели Иванихи сидел отец Александр. Тканная золотом епитрахиль была на нем поверх рясы, рядом, на столе, лежали крест и евангелие.

— А еще, батюшка, утаила я деньги, что накопила для пожертвования. Дров хотела купить. Хоть потом и отдала я деньги-то… До копеечки отдала все, устыдясь перед господом. А все же грех тяжелит.

Священник кивал, как бы отмечая в памяти каждый грех или ведя им счет. Он глядел в окно. То ли было у него ожидание какое, то ли тут, в доме, не на что было глядеть… Изредка, когда он поднимал глаза, Иваниха успевала заметить в них тайную звездочку: горечь и боль ума.

— Возноси молитвы, и простятся тебе прегрешения. Сколько денег-то? Кому отдала?

— Сидору — как же! Тридцать пять рублей…

— Пьяница он, Сидор. Может пропить. Что еще?

— Божьи деньги пропить?

Иваниха приподнялась, но силы изменили ей. Священник терпеливо дождался, пока она отдышится.

— Что еще? — повторил он, рассматривая щели в полу.

— Надумала, батюшка, пешком иттить — в Лавру. Вот как поправлюсь. Любу с собой возьму…

Священник глянул в окно, никого не увидел там и прикрыл глаза.

— Деньги в церковь больше не носи. Дров купи.

— Так, так… — с готовностью закивала Иваниха. — Как же так — «не носи»?

— Я за тебя помолюсь, бог простит. А дров купи.

Он знал: будет так, как он скажет. От власти своей было ему скучно. Власть скучна бывает — это знают многие.