Вера, Надежда, Любовь - Ершов Николай Михайлович
— Старшая дочь — она что же, совсем редко приходит?
— Отрезанный ломоть!
— Редко, значит… Ну, а Люба в Лавру пойдет ли?
— Поведу!
Священник глянул на Иваниху строго.
— Пусть дети живут, как сами хотят.
— Батюшка! — спохватилась Иваниха. — Да нешто я их неволю?
Хлопнула калитка. Священник быстро встал и только после того глянул в окно. Оказалось, пришла из школы Люба — только и всего.
Сесть опять отец Александр счел для себя ненужным. Он наспех перекрестил Иваниху, сказав про ее грехи непременное «прощаю и отпускаю». Затем без суеты, но поспешно, однако, он снял епитрахиль, свернул и положил ее в саквояж — все спешно. Поддавшись невольно этому внезапному беспокойству, Иваниха сама, без подношения, торопливо поцеловала крест, евангелие и, как бы помогая священнику, положила святые предметы туда же — в его саквояж.
— Спасибо, батюшка, что пришли. Дай вам бог…
Они опять встретились на крыльце — отец Александр и Люба.
— Сплавную будку знаешь? За огородами. Приходи туда. Сейчас приходи.
И ушел.
«Что же это такое? — думала Люба. — Он ее зовет…» Вдруг, как ее ветер подхватил, Люба влетела в комнату.
— Мама! Платье в горошек! А-а, вот оно!
— Ты куда? — спросила мать.
Люба не ответила. Переменив платье, она схватила пальто в охапку, и в ту же минуту хлопнула дверь. Иваниха приподнялась глянуть в окно — что стало с дочерью? Мать ее не увидела. Только еще хлопала, никак не могла успокоиться, калитка.
Дощатая будка с железной бочкой, приспособленной под печь, стояла на крутом обрыве к реке. Будкой пользовались во время лесосплава — здесь был наблюдательный пост. С высоты открывался вид на излучину реки (гибельное место для сплавщиков), на новый город в Заречье и на дальние леса.
Отец Александр сидел у самого обрыва на стопке кирпичей. Люба увидела его еще издали. Ее несло сюда торжество: «На свидание! На свидание!» До чего же все переменчиво — еще час назад Люба хотела умереть. «На свидание! На свидание!» Первый раз. Неужели правда это — наступила ее пора?
В миг один она пересекла пустырь и остановилась за будкой. Надо было прийти в себя. Кто же является на свидание в таком распахнутом виде? Никто не является…
Со стройки доносилось радио:
«О, если б навеки так было!»
Люба постучала по будке и выглянула.
— Можно войти? — неожиданно пошутила она.
Александр обернулся к ней с готовностью, очень живо.
— Шаляпин! — кивнул он за реку. — А?
Затем он подвинулся, чтоб дать ей место рядом.
Шаляпин пел: «Кубок мой полн. Я вкушаю с вином и радость, и бодрость, и силу». И опять потом этот вздох: «О, если б навеки так было!»
Долго они так сидели рядом и слушали, пока голос не отнесло ветром. Угасло… Не слышно стало совсем.
— Песню вроде этой пел Соломон…
Люба притихла. Сейчас будут сказаны слова, ради которых ходят на свидания. Она поглядела на него с замиранием и сделала отрицательный жест: «Не знаю». Откуда ей было знать, пел Соломон или не пел.
— Я уверен! Прислушайся, то же чувство: «Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста! Пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих».
Так оно и случилось! Вчера только Люба читала «Песнь песней». Только вчера она подумала, что хорошо бы эти слова сказал кто-нибудь ей. Они ей сказаны. Как удивительно! Люба ждала поцелуя.
— А какая песня твоя? — спросил Александр.
Люба нетерпеливо мотнула головой:
— Не знаю. Никакая… — Она ждала поцелуя.
Александр закурил. Люба подумала: он оскорбился. Желая проверить свое опасение, она спросила:
— Ходите сюда каждый день?
— Ну, не каждый… Хороший вид!
Не оскорбился.
Благодарная за такое великодушие, Люба оглядела вид. Ничего нового в этом виде не было для нее. Леса и леса. И стройка эта за рекой тоже навеки. Всю жизнь, наверное, будут идти через мост самосвалы. Другое важно было сейчас — ее свидание.
— Песен я мало знаю, — сказала Люба очень нчино — так, по ее представлению, полагалось говорить на свиданиях. — Мы как-то без песен живем.
Ей казалось — она хорошо сказала, как надо. Но Александр посмотрел на нее с состраданием. В профиль она похожа была на Надежду.
— Без песен… — кивнул он.
Любе это не понравилось: жалеет ее. Калека она, что ли? Чтобы он ее не жалел, Люба сказала:
— Одну песню я очень люблю — мама пела. Она тогда молодая была. Мы отца с войны ждали, а он не пришел…
— Так ты отца и не видела?
— Нет. Никогда…
Опасаясь, как бы он все же не принялся ее жалеть, Люба преодолела неловкость и спела немного из песни. Голосок у нее был неуверенный. От неуверенности она сбилась с мотива.
Александр этого не заметил.
— Да, да… — кивал он сам себе. — Мама была молодая…
Ему представилась Иваниха молодая. Она похожа была на Надежду. Русская женщина так вот, как они сейчас, сидела лицом к простору. Ничего ей на свете не надо было. Ей бы только увидеть его одного. А он с войны не вернулся…
— Да, да… И песня мне нравится тоже. Очень хорошая песня.
Он говорил искренне, и Любу это ободрило.
Солнце уже коснулось земли. От его прикосновения кромка лесов на горизонте вот-вот должна была полыхнуть огнем. Цементная пыль над стройкой сделалась алой и стояла как зарево. Алым пламенем загорелась прибрежная полоса реки. Жарко вспыхнули окна какого-то барака, как будто в бараке случился пожар. А небо в той стороне стало зеленым…
Любе удивительно было, как преобразился надоевший ей вид. Праздник будто бы.
Александр слушал. Как много в памяти поднялось! Была тут любовь и боль. И верность, и ревность, и нежность. Все, чем жил, было время, и он, вернулось из прошлого, как на зов, от простенькой песенки. Явилось, чтобы уйти.
— Сейчас уйдет, — сказал Александр.
Люба не поняла.
— Я говорю, солнце сейчас скроется. Интересно уловить момент, когда оно скроется. Смотри… Ну вот! Опять прозевал!
Солнце ушло. Тотчас вечерние тени покрыли землю. Стало серо. Очень далеко в небе длинно и плоско растянулась оранжевая полоса — остаток зари. Она тихо гасла. День кончился. Как бы отмечая это, на строительстве вспыхнули огни, погасли, опять вспыхнули и остались гореть. Люба и Александр молчали. Над головами у них прошумели птицы. Ветер донес из Заречья вальс, грохот ссыпаемого гравия, рев самосвалов. Там был другой мир.
— Ситко! — отчетливо верст на двадцать кругом донеслось из служебного репродуктора. — У нас тут на высоте нет ни у кого спичек. Привяжи к балке коробок.
— Вира!
Послышался электрический зуд лебедки.
— Ситко!
— Ну шо?
— Застегни ширинку!
Смех. Вальс. Грохот щебня.
— Ты веришь в бога? — спросил отец Александр.
Люба ответила не задумываясь:
— Да!
При этом она повернулась к нему, чтобы он мог видеть ее честные глаза. Она не кривила душой. А кроме того, ей нравился он сам. Она не скрывала. Зачем?
— В прежние времена ходили в Лавру. Пешком — на моленье. Ты бы пошла?
— Да! — не задумываясь, ответила Люба.
Отец Александр посмотрел на нее с интересом.
— Что-нибудь случилось в школе…
— Откуда вы знаете?
Замечание его было неожиданно, как и сам он весь был такой же. Но как ни случайно было его замечание, Люба догадалась: за этим он ее и позвал. Он будет сейчас ее воспитывать, как Вера Владимировна. Все они заодно! Вспомнилась Вера: «Мне все хотелось, чтобы он меня обнял. А он…»
