Карпов Васильевич - Портрет лейтенанта
Через открытую дверь в следующей комнате виднелись две никелированные кровати и зеркальный шкаф для одежды. По многим мелочам было видно, что живет в доме мастеровой человек, умелец. Пол, несомненно, покрывал сам хозяин: хорошо растер краску, тщательно прошпаклевал щели, поэтому и сияет он, и цвет у него свежего яичного желтка. И столик на кухне, и табуретки, и сундучок - все было свежевыкрашено. Вешалка для одежды в прихожей, новые пороги, хорошо обитые для утепления на зиму двери - все это, видно, сработано своими руками, добротно, как не делают наемные мастера. И с металлом хозяин тоже, наверное, дружен. Проходя двором, полковник приметил верстак с тисками, множество каких-то железных мелочей, аккуратно разложенных на самодельных полках над верстаком.
Узнав, что отец не в поездке, а просто вышел прогуляться, Гриша забеспокоился: как бы он не выпил с дружками. Говорить о столь серьезном и печальном деле с нетрезвым человеком просто оскорбительно.
Мать Гриши уловила беспокойство сына и тоже разволновалась, только ее переживания были совсем по другому поводу. Она думала: «Произошло что-то нехорошее, неспроста к нам пожаловал сам командир». Седой неразговорчивый полковник показался Екатерине Сергеевне сердитым.
Заметив настороженность матери, Гриша достал из бокового кармана знакомую ей фотографию и объяснил:
– Мама, Николай Петрович - отец этого лейтенанта. Он тот самый майор, которого не мог найти папа.
Екатерина Сергеевна всплеснула руками, жалостливо воскликнула:
– Ой!
Ей мгновенно стали понятны и строгость, и седина, и неразговорчивость полковника. Доброе сердце женщины переполнилось состраданием и жалостью.
Как и опасался Гриша, отец пришел навеселе. Увидев в доме сына и гостя, он без долгих церемоний принялся их обнимать. Старый танкист вообще был неравнодушен к военным, не без его внушений и влияния Гриша выбрал профессию офицера.
Щадя сдержанность своего командира, не привыкшего к такому вольному обращению, Гриша поспешил полковнику на выручку:
– Папа, мы приехали по делу.
Отец стал серьезным.
– По делу так по делу. Садитесь. Будем говорить, - сказал он, приглашая к столу, а жене на кухню крикнул: - Катя, давай-ка собери нам закусить!
Полковник с любопытством разглядывал человека, который последним видел его сына. Был Колосков коренастый и уже несколько оплывший. Щеки, подбородок, нос, загорелый и немного облупившийся, полукруги бровей, выгоревших и густо разросшихся, - все было в каких-то круглых очертаниях.
Немолодой уже, видно, наживший немало болезней человек. От такого ждешь степенности, неторопливых движений, немногословного веского разговора. Но Колосков, несколько притихший после делового предупреждения сына, скоро опять стал говорливым и веселым. И не потому, что выпил, - он всегда был таким.
Познакомившись с ним поближе, Теремов понял: старший Колосков на всю жизнь остался отчаянным танкистом, каким был четыре года на войне. Он и сейчас, несмотря на годы и тучность, дай ему танк, перемахнет вброд речку, врежется в колонну противника и разнесет ее в пух и прах, промчится по горящему мосту, а надо - и на таран пойдет, не дрогнув. Оттого, что этот располневший человек был в душе по-прежнему сержантом, полковник проникся к нему уважением и почувствовал себя в родной и близкой военной среде.
– Мне бы хотелось поговорить с вами, товарищ Колосков, на трезвую голову, - сказал спокойно полковник. - Дело такое, что требует светлой памяти, так что не беспокойте Екатерину Сергеевну. Вот если у вас крепкий чай найдется…
Полковник не успел договорить. Екатерина Сергеевна поспешила на кухню, воскликнув на ходу:
– Найдется, конечно, найдется.
Колосков нахмурился из-за того, что военные не хотят с ним выпить и что в его гостеприимной семье все происходит не так, как бы ему хотелось: с ним вроде бы даже не считаются! Сержант уже намеревался было грохнуть ладонью по столу и настоять на своем, как вдруг сын сказал ему такое, что хмель разом вылетел из головы:
– Отец, полковник Теремов тот самый майор, фамилию которого ты не мог вспомнить…
Колосков от неожиданности даже рот приоткрыл. Он секунду сидел ошеломленный, потом закрыл глаза и, крепко постучав большим коричневым кулаком себе в лоб, несколько раз произнес:
– Теремов! Теремов! Вот она, простая русская и такая заковыристая фамилия…
Открыв глаза, Дмитрий Васильевич абсолютно трезво посмотрел на полковника, подтянулся, даже складки на клетчатой ковбойке расправил привычным движением, как это делают все военные.
– Извините меня, товарищ полковник, после рейса, сами понимаете, бывает… Но теперь я в полном порядке. Сейчас еще умоюсь и все вам обскажу и про бой и про слова, которые меня просил передать вам товарищ лейтенант.
До позднего вечера рассказывал Дмитрий Васильевич. В заключение снова вернулся к непонятной просьбе лейтенанта искать Теремова в городе среднерусской полосы:
– Назвал он мне этот город, а он такой простой, что спутался в голове с другими простыми названиями - Рязань, Воронеж, Брянск или вот наш Орел, - убейте не помню. Да и как искать, если фамилия начисто вылетела из головы.
– Он говорил, наверное, о Вязьме, - подсказал Теремов. - Там брат мой живет. Работает на железной дороге. Я хоть и редко, но все же с ним переписываюсь. Он знает обо всех моих переездах, связанных со службой. Наверное, Саша хотел, чтобы вы нашли меня через него.
– Точно! Теперь припоминаю, он действительно говорил что-то о железной дороге. Ах да! Адрес, говорит, не запомнишь, да и сам я его не помню, ищи, говорит, по этой же фамилии на железной дороге. А я, сундук, фамилию забыл! Кого искать? Да и в каком городе, тоже точно не знаю.
– Ну, ничего, - успокоил полковник, - теперь я сам нашелся. Может быть, вы вспомните поточнее, какие слова он просил мне передать? Вот еще одна деталь сейчас выяснилась, я имею в виду железную дорогу. Может быть, он как-то иначе сказал или вы что-то забыли?
– Уж тут полный порядок, товарищ полковник, - уверял Колосков, - как сейчас его голос слышу. Передай, говорит, майору Теремову, что я погиб честно, сражаясь за Родину.
– А он не сказал, кто я ему?
– Не сказал. Я только теперь узнал, что вы отец.
Колосков видел, полковнику неприятно, что сын не назвал его отцом, однако кривить душой Дмитрий Васильевич не хотел, говорил так, как было. Да и лейтенант, видно, в свои слова какой-то смысл вкладывал.
Спать легли рано. После того как Гришин отец все рассказал и вопросы у Теремова иссякли, полковник опять стал неразговорчив. Поэтому и легли пораньше, чтобы дать человеку возможность все обдумать как следует наедине.
Теремову постелили в столовой, на диване. Гриша лег на свою кровать. Хоть и далеко теперь он служил и едва ли вернется домой, кровать его не выносили, она стояла на прежнем месте, всегда прибранная. Екатерина Сергеевна, оставаясь дома одна, часто подходила к этой постели, поправляла подушки, вздыхала: когда-то по утрам, убирая ее, она чувствовала в одеялах и подушках сохранившееся после ночи тепло сына. Бранила ласково Гришу:
– Как ты спишь? Кувыркаешься, что ли, ночью? Гляди-ка, все перемесил.
Теперь кровать всегда была чистая, нетронутая и холодная.
Утром за завтраком полковник попросил Дмитрия Васильевича:
– Не смогли бы вы уделить мне два дня и съездить к месту боя. До Смоленска недалеко. Мне бы очень хотелось побывать там. Может быть, могилу найдем.
Колосков оживился:
– Как же это я раньше не дотумкал! Давно надо было там побывать. Обязательно поедем, товарищ полковник.
– Вот и отлично. Я готов ехать хоть сейчас. Найдем такси…
– Зачем такси? - перебил Колосков. - Я мигом на автобазу смотаюсь и достану машину. У нас на базе фронтовиков много. Сам директор - бывший подполковник.
Дмитрий Васильевич надел на голову кепку и поспешил к двери:
– Вы ждите, я сейчас.
Вскоре он подъехал на небольшом автобусе, голубой корпус которого был смонтирован на раме полуторки, на боку и над передним стеклом автобуса написано: «Техпомощь».
– Вот «кабриолет», товарищ полковник, - весело сказал Колосков. - Вы, наверное, не привыкли на таких ездить, но ничего, машина надежная. Я как сказал завгару, по какой надобности, так он без звука выделил машину. Он тоже из наших - танкист, у маршала Рыбалки воевал.
Колосков выглядел помолодевшим, видно, чувствовал себя в эти минуты прежним лихим механиком-водителем, которому все под силу и все нипочем.
Доехали до Смоленска. От города двинулись по большаку Смоленск - Духовщина.
Места со времени войны очень изменились. Дмитрий Васильевич едва узнавал их. В те годы рощи стояли иссеченные осколками, стволы многих деревьев были обломлены. Теперь все весело шелестело зеленой листвой, будто никогда и не проносилась здесь война. Земля, изрытая траншеями и воронками, обновилась, поля были покрыты огромными квадратами посевов пшеницы, ржи, картофеля. Траншеи исчезли, только у самой дороги местами оставались их края, да и те обвалились, их затянуло землей почти до верха. Лишь одинокие братские могилы на холмах да на опушках леса свидетельствовали о том, что здесь шли тяжелые бои.
