Карпов Васильевич - Портрет лейтенанта
В тылах полка ни приговоренного, ни конвоира не оказалось. Гопанюк стал их искать. В санитарной части полка комиссар обнаружил раненого солдата, который видел старшину - командира комендантского взвода и лейтенанта Теремова. Солдат, жестикулируя одной рукой - другая представляла собой забинтованную подвешенную на шее культю, - рассказал:
– Я сам видел, товарищ батальонный комиссар, убило их обоих. Начисто убило. Рядом бомба ахнула. Мне тоже от нее осколок по руке врезал. Вот, видите. А они лежали на другой стороне воронки. Я подходил к ним. Думал: помощь нужна. Подошел, а они лежат все порванные на части. Кровища все залила…
Комиссар не очень-то доверял в таких случаях: уж если «кровища залила», да к тому же сам ранен, мог от испуга и напутать.
Придя на место взрыва, комиссар и солдат обнаружили там лишь свежую братскую могилу. На ней не было еще ни надписей, ни списка погребенных.
– Вот здесь и была та самая воронка, в ней и похоронили, видно, - сказал солдат, показывая на холм сырой земли.
Возвратясь в штаб, Гопанюк рассказал обо всем Теремову, тот даже немного оживился, на секунду вроде легче стало. «Все же не по моему приказу и не позорной смертью», - подумал он.
А с лейтенантом в тот день произошло следующее.
Командир комендантского взвода, пожилой украинец, старшина-сверхсрочник, взяв под охрану Теремова, вел его лесом. Старшина шел в полной растерянности. Выполнить приказ командира полка он был обязан. Но в то же время он любил своего командира и знал, что смерть сына для него будет непоправимой бедой на всю жизнь. Старшине очень нравился и молодой Теремов: деловитый, напористый, да и просто по-юношески чистый и бесхитростный. Нет, он не мог расстрелять такого человека! Старшина решил побыстрее увести лейтенанта в тылы полка и подержать его там, может, улягутся страсти, и простят. Он боялся только одного, чтобы не возвратили и не заставили расстреливать молодого Теремова перед строем. Поэтому старшина спешил. По правилам он должен был конвоировать арестованного, идя за ним сзади. Но старшина об этом и не думал, он шел впереди Теремова и поторапливал:
– Товарищ лейтенант, ходимте швыдче!
А Теремов, оглушенный случившимся, не торопился. Пытался разобраться, в чем он действительно виноват. Но с какой стороны ни подходил к событию, ничем не мог оправдать себя. «И приказ не выполнил - отступил. И полк подвел. И люди погибли. И отец, рискуя жизнью, сам ходил в атаку со вторым эшелоном, спасая положение. Отец! Как ему трудно было принимать сейчас решение о расстреле. Он будет всю жизнь мучиться, а ведь я действительно заслужил такое наказание. А мать? Перенесет ли она удар?»
Думать обо всем этом было так тяжело, что Александр остановился и спросил старшину:
– Куда мы идем?
– Та куда надо, туды и идемо. Ходимте швыдче!
– Ну, зачем далеко идти? Зачем меня мучить?! Товарищ старшина, расстреляйте меня здесь, пожалуйста. Не могу я больше ждать. Сил нет. Прошу вас.
Добрейший по натуре, старый служака едва не прослезился от таких слов.
– О чем вы просите, товарищ лейтенант?! Та рази ж можно таке просити? Ходимте. Мабудь, ще усе образуется.
Старшина и лейтенант почти добрались до тылов. Они шли просекой, по которой в сторону передовой и в обратном направлении двигались машины, повозки, упряжки с пушками и просто пешие.
В этот момент и началась бомбежка, в которой погибла мать Саши.
Пикировщики еще долго носились над лесом, обнаружив оживленное передвижение наших подразделений. Одной из бомб были тяжело ранены и старшина и лейтенант. После налета их подобрали санитары чужой, проходившей по дороге части и отправили в госпиталь. В госпитале старшина умер. А Теремова отправили дальше в тыл, на лечение. Пролежал он в постели больше месяца. Выписавшись из госпиталя, Александр просил направить его в свой полк, но в боях части перемещались почти ежедневно на десятки километров вперед, назад, куда-нибудь на фланги, в резерв. За месяц произошло так много перемен, что в тылу никто не мог определенно сказать, где находится полк Теремова, да и существует ли он вообще, мог ведь попасть в окружение или обескровел в боях и переформирован.
Невозможность вернуться в полк ставила Александра в очень затруднительное положение. Сказать здесь, в тылу, что есть приказ его расстрелять и просить исполнения этой кары, было просто глупо! Кругом незнакомые люди, никто не знает, в чем его вина, и вдруг лейтенант просит: расстреляйте меня! Чепуха какая-то! От своих однополчан Александр не скрывался - совесть его была чиста. Думал: разыщу полк по номеру полевой почты, а пока повоюю в другой части, постараюсь отличиться в бою, может быть, орден заслужу. Тогда и свои пощадят, и отец смягчится.
С твердым решением оправдаться в боях Александр лез в самое пекло и вскоре опять был ранен и вновь надолго попал в госпиталь. Отсюда он писал письма на полевую почту отца, но ответа не получил: видно, дивизия была переформирована. Не знал Саша ни о гибели матери, ни о судьбе отца.
На фронт он вернулся только в начале сорок третьего.
В тот день прикрепил он к гимнастерке недавно введенные погоны и, отправляясь на передовую, сфотографировался в Туле. Так и не успев заслужить ни одного ордена, лейтенант Теремов дал эту самую тульскую фотографию танкисту и просил рассказать о своей честной смерти майору с очень простой русской фамилией, которую никак не мог вспомнить Колосков-старший. А искать родных Теремов просил в Вязьме, где жил брат отца.
Войной опаленные
И вот через двадцать лет молоденький лейтенант Колосков, такой же юный, свежий и стройный, каким был когда-то Александр Теремов, рассказал полковнику о последнем бое и гибели его сына.
Они сидели в домашнем кабинете командира. В комнате было много книг. Стопки газет и журналов лежали на столе. Полковник и дома оставался верным себе, поддерживал строгий порядок. Не только в кабинете, но и во всех комнатах, через которые прошел Колосков, было очень чисто. И все же, несмотря на эту прибранность, в квартире чего-то не хватало, семейного уюта, что ли.
Так они и сидели некоторое время молча - полковник Теремов, весь ушедший в свое прошлое, и лейтенант Колосков, смущенный, что мало знал.
Теремов стал задавать вопросы, просил уточнить детали событий. Колосков охотно пересказывал, добавлял подробности, которые были ему известны.
– Повторите, пожалуйста, что он говорил вашему отцу, отдавая портрет? - возвращался полковник к главному.
– Он сказал: передай майору Теремову эту фотографию и скажи, что я погиб честно, за Родину.
Полковник думал. Хмурил брови. Лейтенанту казалось, что он недоволен. Конечно, Теремову хотелось знать все до мелочей, касающихся жизни и гибели сына, однако Колосков располагал только тем, что сам когда-то слышал от отца.
После разговора с Колосковым полковник несколько дней не мог работать. Все валилось из рук. Он был рассеян, чувствовал себя больным. Зная, что будет мучиться до тех пор, пока не выяснит все досконально, Теремов взял полагающийся ему за этот год отпуск и попросил лейтенанта Колоскова поехать с ним в Орел к его отцу.
В поезде полковник почти не разговаривал. В Орел приехали днем. У вокзала взяли такси. Гриша озабоченно думал: «Как бы отец не оказался в дальнем рейсе». Лейтенанту не хотелось проводить еще несколько дней в обществе мрачного, необщительного командира.
Встретила офицеров мать Гриши, полная пожилая женщина. На ее круглом лице так и засияла радость. Голубые глаза наполнились влагой. Быстро вытерев руки о фартук, мать обняла сына и прижала его к груди. Полковник стоял в сторонке, стараясь не мешать встрече.
Потом Гриша представил:
– Познакомься, мама, это мой командир, полковник Теремов Николай Петрович.
Мать неумело подала руку, не привыкла она к официальным знакомствам. Слегка и тоже не очень свободно поклонилась:
– Колоскова Катерина Сергеевна.
Полковник подержал ее пухлую шершавую руку, улыбнулся:
– Очень приятно.
– Папа в отъезде? - спросил Гриша.
– Нет, только вчера вернулся. Дня три отдыхать будет. Да вы заходите, пожалуйста, в дом, чего мы на крыльце стоим. В ногах правды нет.
В комнате было прохладно, пахло недавно вымытыми полами. Несколько старомодная мебель свидетельствовала о том, что родители Гриши люди простые, не располагающие большим достатком, но в то же время весьма аккуратные, любящие порядок. В доме не было ничего лишнего, светло, просторно, все пустые углы сияли желтой половой краской. В первой комнате стоял посередине стол, накрытый полотняной скатертью с бледно-синими цветами, у стены - диван с двумя валиками, у другой стены - комод, на нем телевизор «Рекорд». Над комодом висели многочисленные фотографии родственников… «Вот здесь был и Сашин портрет до ухода Гриши Колоскова в армию», - подумал Теремов, вспоминая рассказ лейтенанта.
