Илья Лавров - Галя Ворожеева
— Послушай! Не прибедняйся, — заспорила Галя. — Видела я этот фильм-спектакль. Мало ли как могут приукрасить в опере да в кино. В жизни эти испанцы да цыгане, если хочешь знать, нищенствуют и так не поют. Это наши артисты из Большого театра поют и пляшут. Наши! Понял? Это, выходит, мы поем и пляшем. В опере — контрабандисты, они воруют, пьют, режут друг друга, а ты… ты сеешь. А кирзовые сапоги, телогрейки… Ну что же — рабочая форма.
Стебель слушал Галю, приоткрыв рот, так ей почудилось в темноте.
— А я вот… Мне вот нравится здесь, ребята. И пахать нравится, и бегающие в колках зайцы, и этот полевой стан.
— Ну, развела антимонию, — проворчал Шурка, — начиталась всякого!
8Стеблю исполнился год, когда мать сдала его в детдом и куда-то исчезла. Появилась она только через несколько лет. Валерка пришел в восторг, когда узнал, что и у него есть мать. Бегая по саду, играя в песке, он выкрикивал:
— А у меня мама есть! Она скоро придет ко мне!
К одним детям матери приходили, к другим — нет. Не приходили обыкновенно те, которые часто меняли мужей, вели разгульную жизнь. Они заглядывали в детдом раз-два в год только затем, чтобы проверить, не отданы ли их дети кому-нибудь на воспитание. Они надеялись под старость получить кормильцев. К таким принадлежала и мать Валерки.
Многие брали детей на воспитание. Приглянулся людям и Валерка, но мать не отдавала его.
— Вот еще, нашли дурочку! — кричала она. — Я рожала, мучилась и вдруг ни с того ни с сего дитя свое родное чужому дяде отдам! Я еще пока не чокнулась!
— Да какой он вам родной, — хмуро говорила заведующая детдомом. — Спихнули его на руки государству!
— Я — мать-одиночка! И я имею право. Закон есть, — выходила из себя Валеркина мать.
Каждое воскресенье Валерка ждал маму, а она не приходила. Он плакал и все спрашивал у нянечек, где она.
Мать Валерки сначала работала продавцом в универмаге, а потом официанткой в ресторане скорого поезда. Почти каждый год она выходила замуж или расходилась с очередным мужем. Возвращаясь из рейса, она обыкновенно устраивала попойки. Это была развязная женщина, с накрашенными щеками и с бело-золотистыми от перекиси водорода волосами.
Заведующая детдомом не раз ходила к ней, объясняла, что Валерка тоскует, ждет ее. Мать всплескивала руками, восклицала: «Ах, он, птенчик мой, кровинушка моя», — и клялась, что придет.
Но пришла она только через год, когда Валерке исполнилось шесть. В первую минуту он так и вспыхнул от радости. Золотистые волосы матери показались ему просто дивом. Она принесла синего мишку и кулек конфет. Ребенок влюбленно смотрел на нее и спрашивал:
— Почему ты так долго не приходила? Я каждый день тебя ждал, ждал. Я даже забыл твое лицо.
Глаза его были серьезными, а губы вздрагивали.
Мать начала так фальшиво разговаривать с ним, так неумело и глупо забавлять его, что Валерке стало тоскливо и скучно. Он не понимал, почему ему сделалось тоскливо и скучно. А от притворного прощального поцелуя стало еще тоскливее.
— Мамулька твоя очень занята, — тараторила мать, — но она скоро снова придет. Она маленькому сынулику подарочек принесет.
Валерка пощупал ее диковинные волосы и пошел в другую комнату, забыв на стуле мишку и конфеты.
И опять ее не было целый год. Валерка уже не говорил о ней ребятишкам.
Однажды няня погладила его вихрастую голову и сказала:
— Я сегодня схожу к твоей маме, я приведу ее к тебе.
— Не надо, — совсем по-взрослому попросил Валерка. — Не надо, чтобы она приходила. Она меня не любит.
С детства его окружало все казенное: классы, мастерские, клуб, общежитие с установленными в ряд кроватями, с одинаковыми одеялами и желтоватыми бязевыми простынями в дегтярных печатях, тумбочки, плакаты, лозунги на стенах…
Проходя по улицам, Валерка с интересом заглядывал в освещенные окна квартир. Через прозрачные тюлевые шторы видел он жилища, полные розового или голубого света; видел стены в коврах; среди неведомых вещей бегали дети, мелькали красивые, смеющиеся женщины, мужчины. Как они там живут? О чем говорят?..
И вот как-то в училище появилась новая преподавательница литературы: в талии тонкая, на ногу легкая, как в старых романах — синеглазая, пахнущая духами. Все девушки и молодые женщины Валерию казались прекрасными. А особенно ему нравились женщины, пришедшие с мороза. Их лица всегда пылают, а на ресницах висят росинки от растаявшего инея.
Привязчивый, ласковый, он влюбился в учительницу, которая с увлечением читала на уроках стихи и рассказывала о поэтах.
Однажды Валерка доверчиво попросил:
— Наталья Яковлевна, вы пригласите меня как-нибудь к себе!
Сначала учительница не поняла его, но, когда Валерка объяснил, что он еще ни разу не был в обыкновенной квартире, где живет какая-нибудь семья, она сразу же позвала его к себе в дом.
Валерка с любопытством бродил по комнатам. Вещи в них не были одноликими, они сверкали, разноцветные и нарядные. И стояли они в комнатах по-всякому, а не с унылым однообразием, по предписанию завхоза.
И дети, одетые в пестрое, необычное, разное, бегали, как хотели и где хотели. Их было двое: Коля лет восьми и трехлетняя Нелли.
Коля показывал альбом:
— Вот бабушка, а это дедушка. Здесь тетя и дядя. Двоюродная сестренка.
«Ишь ты, и бабушка, и тетка есть у пацана, и еще кто-то», — удивился Валерка.
— А это что? — спросил он.
— Это сервант, — ответил Коля.
Валерка с удовольствием провел рукой по светлому, полированному дереву. За толстыми стеклами на стеклянных полочках стояла диковинная посуда.
— А этот шкаф как называется?
— Шифоньер.
— А это?
— Трельяж. А вот телевизор.
— Телевизор я знаю.
А сколько было книг на полках! Как в библиотеке.
Валерка с нескрываемым восхищением разглядывал и трогал все эти полированные, крытые лаком, сверкающие вещи. В трех комнатах было так уютно и необычно, что не хотелось уходить. Острая тоска поразила Валерку.
Но самым удивительным здесь была жизнь людей.
Свои семнадцать лет он скоротал в общежитии. И хотя хорошо к нему относились няни, воспитательницы, педагоги, но все это было не то, что крылось за словами «мама, папа, братишка, сестренка». И сытый был парень, и одетый, и учили его, и заботились о нем, но все же не было той родственной душевности и ласковости, которые согревают в семье.
Валерку пригласили обедать. Это впервые в жизни его пригласили.
Да разве можно сравнить большущую, гудящую столовую с семейным обедом за круглым столом в нарядной комнате?
И вкус домашней еды был совсем другой, чем у варева на столиках с шаткими алюминиевыми ножками и пластмассовыми столешницами. Совсем, совсем другой!
За круглым столом сходились не просто торопливо поесть. Это было место встречи всей семьи, здесь отдыхали, шутили и рассказывали друг другу о своих делах.
Девочка сразу же почувствовала доверие к Валерке, забралась к нему на колени. И когда он коснулся руками теплого чистого ребенка, когда по лицу защекотали волосики-паутинки, он даже зажмурился от небывалого прилива нежности и тоски. Неужели и он когда-нибудь так же будет жить?..
После окончания училища Валерку направили работать на строительство новых корпусов сельхозинститута. Теперь он жил в рабочем общежитии.
Тут к нему и заявилась полупьяная, дряблая, с какими-то гнедыми волосами женщина.
Нет, не мог Валерка почувствовать к ней что-то родственное. Она требовала, чтобы он переехал к ней. Валерка отказался. Через месяц его вызвали в суд.
— Зачем же вы это?.. — спросил у матери удивленный и расстроенный Валерка. — Я бы и так помогал вам.
— Это еще вопрос: помогал бы или нет, — ответила она, — а тут уж верняк, — бухгалтерия будет с тебя как с миленького высчитывать. Ты обязан, я твоя мать!
Валерка смотрел на нее пораженно.
После этого он не смог не только встречаться, но даже и жить с ней в одном городе. Денег на большую дорогу не было, и поэтому он просто уехал на электричке в ближний совхоз трактористом. Здесь он сразу же подружился с Шуркой Усачевым и стал жить у него.
9Крепкий, большой дом с голубыми наличниками стоял у самого леса. Улица была пустынная, заросшая травой, облепленной белым гусиным пухом. Среди улицы росли сосны — она упиралась прямо в бор.
— Вот помру, хозяином будешь, — как-то сказала мать Шурке. — Дом-то хороший. И хлев, и сарай. Куры, поросята — все тебе, сынок. Женился бы ты скорее.
— На черта он мне, этот дом, — ответил грубоватый Шурка. — Сейчас время не то!
— Как это на черта? — изумилась мать. — Что за хлебороб без дома? Где ему приткнуться? Как жить? Дом — сердцевина жизни.
