Владимир Битюков - Лесничиха
— Брешут, — улыбался он. — Так, маленько подсобляю. По пути.
— Худой ведь до чего, Порфирий!
Он смеялся белозубо:
— От любови эта сухота!
И Варя верила. Только все чаще просилась на работу.
— Потерпи до снегу, — обещал он. — До морозу…
Все шло хорошо. Лишь время от времени неслышно подкрадывалась к сердцу тоска не тоска — тревога какая-то. Чем больше денег набиралось в тайнике, тем скучнее становилось жить в лесу, тем сильнее угнетала тишина. Тянут деньги куда-нибудь в город, где можно погулять, пожить красиво. Петрунин крепился и, чтобы все казалось по-прежнему безоблачным, доставал свекольной самогонки, забывался.
Однажды, ослабев, рыгая перегаром, он возвращался домой. Ходил по деревням, собирал последние долги и — это было утром — возвращался. Похрустывали в карманах скомканные деньги, потрескивал снег под сапогами, позади поскуливала Боба. Было холодно. Речка застывала. На ее углаженной поверхности кружились, сцепляясь друг с другом, снежинки. Лишь на перекатах по-прежнему булькали буруны, и от них шел пар. Скоро и эти живые места накроются льдом. И тогда — все. Скучно будет в лесу. Скучно…
Порфирий привычно огляделся и свернул к необъятному старому дубу. Вскарабкался, скользя, по его ребристой коре сажени на две вверх, засунул руку по самое плечо в мягкую теплую гниль дупла и вынул завернутую в тряпку пачку денег. Спрыгнул громко, взметывая снег, и, чуть прихрамывая, зашагал к темневшейся за кустами сторожке, которая, как никогда, показалась ему нищей и растерзанной. Подошел, отворил дверь.
Варя лежала на кровати — лицо бледное, какое-то озябшее. Но глаза смотрели радостно, светло. Улыбнулась укоризненно:
— Ждала тебя всю ночь. Ушел и не сказал куда.
— Дела тут были… Выпил я, — предупредил он. — Вота…
Сел на табуретку. Бедная изба: даже чистота, порядок не могут ее сделать обжитой. Одна лишь постель и выручает…
— Захворала, что ль? Лицо вон, гляжу, как вроде мутное.
— Мутит меня что-то…
— Может, рак? — испугался Порфирий, недавно услыхав о новой на земле болезни.
Варя покраснела, засмеялась:
— Дурачок… Подойди-ка сюда. Обниму тебя, родненький, что-то скажу… Сама не верю… Ой, как пахнет от тебя, не подходи!
— Варя… — шептал он, обжимаемый теплыми руками. Чувствовал, как подступает прежняя тоска. — Давай уедем… Куда-нибудь подальше.
Она смеялась тихонько, счастливо.
— Пьяный ты. Потом поговорим. Сейчас не хочу.
— Нет, слушай, женка! — совсем потерял голову Порфирий. — Я тверёзый. Я поднял палец к губам: — Тс-с… Я тут, пока ты домовничала, тебе подарок приготовил. Гляди! — И, рванув на груди пуговицы, выпростал из-под шинели сверток. — Во! И дом обставим, и коровку заведем…
Варя приподнялась над подушкой и непонимающе глядела на сверток. Развернула, понюхала зачем-то деньги.
— Откуда? — спросила удивленно.
Петрунин опустился на колени.
— Расскажу тебе все как на духу. Потому как… — Он стукнул себя в грудь. — Одна ты тут! — И, путаясь, кашляя, объяснил, откуда столько денег: — Сроду не работал с такой силой! Раньше я — что? Только брал от природы. А теперь я сам, сам, вот этими граблями! — Глядел на руки с гордым изумлением.
Варя отодвинула деньги, поднялась, натянула платье. Походила по избе, тиская ладонями виски. Остановилась.
— Так один все и делал?
— Один! — восхищенно ответил Порфирий. И тут же начал ее успокаивать: — Да ты не больно убивайся. Не сломался ведь, живой!
Она все думала о чем-то, сжимала виски.
— Как же так? От силы — ну штук восемьдесят ты мог бы наготовить в тех местах. Если выборочно, как и полагается в поречьях… Или, может, все подряд голил?
— С головой работал. С выбором.
— Откуда ж столько денег?
Петрунин нерешительно прокашлял:
— Плотят, значит, так…
Она смотрела на него впервые с недоверием. Петрунин видел, как пересыхают, трескаются — только что такие сочные — губы.
— Нет, в глаза гляди! — потребовала Варя. — Откуда?
Она щупала его лицо тревожными глазами, и, пока он молчал, ее взгляд становился все жестче, прямей. И вот она и вовсе глядит На него, как тогда, при встрече, когда он шутки ради дотронулся до ее ружья.
— Пойдем! — сказала Варя, хватая ватник, платок и засовывая ноги в сапоги.
— Куда? — растерялся Петрунин, машинально затискивая деньги за пазуху. — А, Варя?
— На вырубку!..
Раздобревшая телом, большая, она шагала впереди, придерживая на животе не сходившийся ватник. Петрунин продвигался позади, сбиваясь с размашистых следов, сутуло придерживая деньги. Обиженно сопел. Ощущал себя совсем чужим, ненужным в этом вымершем, продутом сквозняком лесу.
Вот и колхозная делянка… Кругом торчали аккуратные пеньки. Чуть выше, по склону, пеньков было меньше. Стройные, живые даже в лютый холод сосны будто убегали от людей, взбирались на вершину косогора и уже оттуда, густые и синие, смотрели на Петрунина и Варю.
— Прямо не узнать эти места, — вздохнула Варя, словно жалуясь озябшему Порфирию. Помолчала перед мертвыми пеньками, посчитала их вроде, а может, и просто прошептала им какие-то слова: по губам только и было заметно. Сказала строго: — Не больно выбирал!..
Глянула дальше, туда, где кончалась делянка и начинались другие, уже заповедные, участки:
— И там почему-то никак не узнаю.
— Зима… — поежился он. — Поэтому.
— Зима тут ни при чем, — раздумчиво сказала Варя и двинулась в ту сторону. Порфирий — за ней.
— Домой айда. Ну ее к шуту!
Варя молчала. Растерянно осматривалась по сторонам, словно заблудилась. В заповеднике не было пеньков, и дальше тоже не виделось порубок, но что-то сильно тревожило ее, волновало. И она металась, скользила по снегу, пытаясь что-то вспомнить, — и никак не могла.
— Погоди… — Прикрыла глаза. — Вот тут вот вроде стояло дерево. — Топнула ногой. — Нет, вот здесь, чуть ниже.
— Да ты что?
— Нет, погоди. — Она раскидала ногами снег — внизу был мерзлый сероватый грунт. С размаху, носком сапога стала сковыривать землю.
— Идем! — приказал Порфирий злясь. — Сбесилась, что ли? — Схватил ее за руку.
— Нет, погоди… — Она сама сцепила его руку, больно стиснув запястье.
В комке земли засветились опилки. Еще стукнула, еще!.. Показался желтый, как денежка, торец…
— И вон там! — Варя потащила Петрунина шагов на двадцать дальше. Теперь она вспомнила все, до последнего кустика. Часто била сапогами по земле, летели комья. И все крепче сжимались на петрунинском запястье ее обжигающие пальцы.
Так и двигались вдоль речки по горе. У Варвары разбились, зубасто ощерились сапоги, но она продолжала колотить по земле, требуя какого-то признания. Догнавшая хозяев собака испуганно жалась к ногам Порфирия. Он не выдержал:
— И дальше валил! Аж до самого всполья!
Варя остановилась, выпустила руку. С минуту разглядывала его светлые, угрюмо-откровенные глаза. Протянула изумленно:
— Выходит, ты, Порфирий, вор!..
— Брось таки слова, — попросил он съеживаясь. — Вор — когда берут чего чужое. А это… — махнул рукой вдоль дикого берега, — ничье… Что людьми не рощено — ничье! — повторил он с нетвердой убежденностью.
Во влажных, исхлестанных ветром Вариных глазах дышали напряженные зрачки: они то узились остро и гневно, как жало пчелы, то расширялись с сочувствием и болью, словно Варя смотрела на калеку.
— Что ж теперь делать? — спросила она со стоном, озираясь. — Горе-то какое!
Он ласково дотронулся до Вари.
— Не казнись. Зароем снова, никто не догадается.
— Не воровство, а прячешь!
«От закону. Которому дерево дороже…» — хотел пошутить он, но не смог. Уныло, зябко глянул на пеньки. Варя настороженно ждала.
— А то — и хрен с ними, снегом занесет. Хоть до весны, — шепнул он, тяготясь безмолвием. — А мы с тобой — в другой лес… А то и в город махнем, в круговерть. Затеряемся… Там не то, что в лесу. В одном доме живут тыщу лет и не знают друг друга.
— Замок на душу! — выдохнула Варя. — Зачем ты это сделал, Порфирий?
— Для тебя. Неуж не понимаешь…
— Эх ты, глу-упый! Разве плохо жили? А было б еще, еще, может, лучше… Что ж теперь делать? — Она бессильно опустилась на снег, но тут же встала. Будто наступила на Порфирия: — Говори!
— Уедем, — тихо просил он. — Я уж и заявление подал. На расчет.
— Вон что-о… — с болью усмехнулась Варя. — Все обдумано! А как отвечать за преступность, подумал?
— Ничего тут такого, — пробовал он сопротивляться. — Такого самого… Война вон скоко всего понагубила. И это… можно на нее списать.
— Губили фашисты! — прямо в лицо ему бросила Варя. И неожиданно заплакала. — Ой, Порфирий, Порфирий… Что же ты натворил…
