Зултурган — трава степная - Бадмаев Алексей Балдуевич
Он охотно и немного загадочно улыбался, глядя прямо в лицо Онгашу. И старик, еще не остывший от спора со старостой, нелегкого для себя спора, вдруг поверил пришельцу, сказав:
— Бергяс не верит нам, красным!
— О, это любопытно! — заговорил поздний гость, подойдя вплотную к постели и вглядываясь в лицо хозяина дома — заострившееся, злое. Наконец Бергяс слабо ответил гостю на приветствие.
— Мендевт.
Мужчина, не раздеваясь, опустился на стул посреди комнаты и принялся объяснять причину своего появления здесь.
— Услышал я, что глава рода Чоносов приболел, и решил навестить…
Бергяс, похоже, не знал или не узнавал сейчас этого человека и молчал, поглядывая на Онгаша, будто прося его задержаться… Это озадачило старика. Не спуская глаз с незнакомца, он принялся звать Сяяхлю. Жена старосты куда-то запропастилась, ошибочно предположив, что словоохотливый Онгаш на какое-то время подменит ее у больного.
Онгаш помялся в прихожей и пришел в спальню снова.
— Чьим сыном будешь? — спросил Онгаш, потому что хозяин дома продолжал тупо смотреть в потолок, будто в покои наконец пожаловала сама смерть или ее подобие в офицерских хромовых сапогах.
— Разве вы забыли, аава, о заповеди предков: «Сначала утоли жажду путника, потом спроси о деле»? — И гость снова улыбнулся. На этот раз в глазах его промелькнула тревога.
— Ты прав, сын мой, — принял упрек Онгаш, между тем настораживаясь: «Пока не дождусь Сяяхли, никуда не уйду отсюда!.. Мало ли что на уме у человека, приезжающего навестить больного, когда на улице совсем темно».
Онгаш вспомнил: гость вошел в дом так тихо, что не залаяла собака… Правда, собака иногда увязывается за хозяйкой, если ей это позволят.
Оглядев еще раз приезжего, Онгаш предложил ему свою трубку. Тот принял трубку, соблюдая обычай.
Бергяс искоса поглядывал из-под насупленных бровей, ничего не говоря. Впрочем, и гость больше обращался к Онгашу, вероятно приняв его за ближайшего родственника или доверенное лицо хозяина.
— Я вижу, вы, аава, озадачены моим появлением здесь, но я не чужой человек Бергясу. С главой вашего рода мы свои люди, только давно уже не виделись. Он мог забыть меня, я не обижаюсь… Несчастная сестра Отхон погибла, и связи наши оборвались…
— Не брат ли ты покойной Отхон? — воскликнул Онгаш, вглядываясь в лицо приезжего.
— Он самый! — подтвердил гость.
— Так бы сразу и сказал! — наставительно заявил старик. — А то ведь какие слова: «Несчастная… погибла». Этак можно и обидеть весь род Чоносов!
Онгаш рьяно заступался за главу рода.
Старику все больше не нравился пришелец: после каждой фразы он воровато скашивал глаза в сторону или смотрел в пол, будто выискивая, чем бы ударить хозяина. И Онгаш понес гостю что было и чего не было, лишь бы отвлечь от возможного неприятного разговора до прихода Сяяхли.
— Твоя сестра сама наложила на себя руки, бедняжка… Болезнь души укоротила ее жизнь… Сначала Отхон отрешилась от всех, ушла с сынком в другую кибитку… Ее не оставляли без еды и ухода… Но не ровен час: ушла спозаранку в степь за кизяком и не вернулась… Сама себе нашла кончину.
— Все это мы, ее братья, осознали позже. А вначале разум помутился от горя и обиды… Ну и пришлось высказать все накипевшее Бергясу, — уже с видом провинившегося толковал гость.
— Твой отец, — изощрялся в красноречии, оттягивая время, Онгаш, — известный на Маныче зайсан и богач, Малзанов Гучин, был умным человеком, пусть возродится его образ в хорошей семье! Хороший сын никогда не позволит себе уронить чести своих родителей… Как твое имя, сын Гучина Малзанова?
— Долан! — представился охотно гость и опять-таки повел взглядом куда-то под стол, рядом с которым он сидел, все не раздеваясь. — Еще раз прошу — извините меня за прошлое…
А было так: прискакал в хотон Малзанова Гучина на взмыленном коне гонец и рассказал о страшной смерти Отхон… Шурины подкараулили Бергяса, когда тот ехал на ярмарку в Царицын, и навалились скопом. Отделали его знатно. Бергяс об этом вспоминать не любил.
— Бергяс добрый человек, небось давно забыл обо всем… — охотно поддержал приезжего Онгаш.
— Если я правильно понял, вы, аава, собирались идти куда-то, да я помешал, — проговорил, плохо скрывая свое нетерпение остаться один на один с Бергясом, сын манычского зайсана.
— Конечно, у всякого теперь полно забот, — согласился Онгаш, спрашивая глазами у Бергяса: как ему быть?
И Бергяс понял этот разговор.
— Найди Сяяхлю и вели ей скорее возвращаться домой! — повелительно, как встарь, произнес Бергяс, давая своим тоном знать гостю, что он остается старшим здесь в хотоне, и слово его твердо.
Онгаш вышел, прикрыв за собою дверь, но покидать дом не торопился. «Если этот сынок зайсана позволил себе подслушивать в прихожей, о чем мы толковали со старостой, почему бы и мне не уяснить таким же образом, зачем он пожаловал в такую позднюю пору?»
Сын зайсана, едва услышав стук двери за ушедшим из спальни стариком, переменил тон:
— Ну что, ахэ [64], молчишь, будто воды в рот набрал? Или язык у тебя отнялся от неожиданности?.. А может, ты глухой, как побитая кошка, которая в погребе сметаны обожралась?
Бергяс молчал, отсчитывая минуты, когда появится Сяяхля. Только она может избавить его от злого, как февральский волк, Долана. На Онгаша надежда слаба…
Долан продолжал, ярясь:
— Сестру довел до самоубийства!.. Молоденькой захотелось!.. И смерть Хемби — твоих рук дело!.. Отделаться двумя только поломанными ребрами за такое зло — мало, Бергяс! Совсем мало!.. И вот пришло время потребовать от тебя прибавки!
— Вон отсюда, стервец! — закричал Бергяс визгливо. Резким движением руки, откуда и силы взялись, он выхватил из-под подушки браунинг и направил в голову Долана.
Тот попятился, но, уловив шум в прихожей, решил разыграть из себя шутника.
— Ха-ха-ха! — зашелся Долан смехом, все время поглядывая на дверь. — С каких пор Бергяс стал таким трусливым? Не от собственной ли жены обороняться — держишь в постели браунинг? Боюсь, это не то оружие, если от женщины…
Долан то подходил к постели поближе, то отступал, разыгрывая из себя человека бывалого, и браунинг перед носом для него — игрушка.
— А не боишься, что красные тебя прихлопнут только за то, что хранишь дома оружие?
— Пока красные до меня доберутся, я тебя, стервеца, к Эрлык-хану…
— Хватит, Бергяс, дурака валять! — совсем миролюбиво предложил Долан. — Убери пушку, поговорим о деле… Не за тем, чтобы цапаться с тобой, я отмахал сто верст! Пора забыть обиды… Как бы всех нас, «бывших», как принято теперь называть, не смели в одну яму… Ты слышал, что старик толковал насчет обоза из Черного Яра? А ведь это все правда!
Бергяс пристроил браунинг у стены за подушкой и заворчал ожесточенно:
— Брешете вы все, как собаки!.. Так и норовит каждый вцепиться в горло… Вот и держишь дубинку в доме от своих же… Сгинули бы все разом!
Долана такая воркотня обессилевшего Бергяса устраивала. Он тоже не собирался мозолить здесь глаза всю ночь. Каждый лишний свидетель этой встречи — опасен!
— В Москве после смерти Ленина начинается борьба за власть. Скоро мы увидим все это и в наших улусах.
— Меня ничто больше не интересует! — слабо отходил перетрусивший от нежданной встречи с бывшим шурином Бергяс. — Мне дожить бы до весны, а по теплой поре… Тулум [65] за плечи — и в другие края, где поспокойнее…
— Конечно, — согласился Долан, придавая совсем иное значение словам старосты о заплечной суме. — Если тулум наполнен золотишком… А ты не думаешь, Бергяс, что нынешний тулум твой вытрясут за зиму?
— Легче странствовать будет! — в тон ему отозвался Бергяс, тронув на всякий случай браунинг.
В это время у Онгаша, прильнувшего к узенькой щелочке между косяком и дверью, запершило в носу. Он икнул, растирая переносицу, и отпрянул в глубь прихожей. В одно мгновение Долан оказался рядом.
