Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том второй
— Я же шинель подстелю...
— О чем это вы говорите? — сказала вдруг Люда, резко изменившись. Голос ее прозвучал возмущенно.
Вот те на! Видно, не поняла моих первых слов. Я опять растерялся, не зная, что ответить. Кажется, невнятно что-то бормотал.
— Я не думала, что вы такой. Считала, что ходим, как хорошие товарищи. А вы, выходит, тоже, как другие, об одном только и думаете.
После этого отношения наши изменились, Я тупо смотрел в землю от стыда и не мог сказать ни слова. Хотя с виду я сильный и уверенный, на самом деле я ужасно нерешительный. Выражение лица Люды так и не потеплело. Мы расстались молча. Я не пошел сразу в госпиталь, а еще долго бродил по улице. Нужно прийти в себя после такого удара. Оставшись один, стал оправдывать себя и рассердился на Люду. «Вы тоже, как другие...» Ну и что же? Да, как другие! Ничем не лучше. Что ж, теперь я должен ходить влюбленным по уши в эту пухленькую чернявую девушку? А война будет ждать? Завтра начнется штурм Крыма. Там погибнет множество людей. У меня нет пуленепроницаемого панциря. А если даже выйду невредимым из Крыма, то по дороге в Берлин меня ждет немало других крымов. Тоже мне! Ну, нет, ведь больше часа искали уединенное место. Сама не понимает, что ли? Можно подумать, мы выбирали место для огорода. Конечно, хорошо, что она честная, пусть будет счастлива, но...
Достоинство не позволило мне идти мириться с Людой. Да и чувствовал, что занятие это бесполезное. В нашем госпитале служила сестра Валя. Кажется, она ко мне неравнодушна, Не ломая долго голову, я потянулся к ней. Что делать, если первая любовь оказалась неудачной. Придется стать дон-жуаном, решил я.
Фамилия Вали — Черник. И сама она смуглянка. (О-о! Опьянев от любви, я даже не спросил фамилию Люды). Валя ширококостная взрослая девушка с крупными чертами лица. Даже года на два старше меня, если не больше. Сейчас в госпитале всего около десяти человек, и у Вали почти нет работы. Мы с ней не разлучаемся с утра до вечера. А вечером я провожаю ее домой за километр. Но взаимоотношения наши своеобразны, Мы, как давние друзья, тянемся друг к другу. Нам нравится сидеть рядом, ходить вместе. Но ни разу не обнимались и не целовались. Все, чего я пока достиг, это раза два вечером гордо прошел мимо Люды под руку с Валей. Замечаю, у меня, кажется, нет сил увлечь девушку, влиять на нее. Вожжи в руках у Вали. Она может заставить меня пойти, куда ей угодно. Чувствую, что она относится ко мне, как к человеку родному и близкому. От этого у меня теплеет внутри. Но дальше она меня не пускает. «Обжегшись на молоке, дуют на воду», и у меня язык заплетается сказать прежнее: «Испытаем блаженство любви».
Наконец, продержав месяц, в один из понедельников главный врач выписала меня из госпиталя. С Валей мы расстались, пообещав писать друг другу. И потом в одном из писем, которое я получил под Севастополем, она меня «обрадовала»: «Возле нашего госпиталя расположился большой аэродром. Летчики оказались симпатичными и веселыми ребятами. Каждый вечер хожу к ним на танцы. Очень весело...»
Удивительно, как на фронте находят нужную им часть солдаты и младшие офицеры. Неизвестны ни район, ни место, где стоит часть, нет указателей, нет карты с обозначенной точкой. Даже направление неизвестно. Но, пересаживаясь с одного грузовика на другой, иногда на телеге, иногда на своих двоих, — словом, как бы то ни было, находишь свою часть. И я таким же способом отыскал политотдел фронта, потом армии. В политотделе армии отклонили просьбу послать меня в свою дивизию. Офицеров во всех частях хватало. До начала наступления меня оставили в резерве.
Офицеры резерва расположились в большом селе Южной Украины. Белые саманные хаты. Три раза в день все вместе питаемся в одной столовой, остальное время каждый находится в своей квартире. Меня поселили у одной солдатки, муж которой находился на фронте. Она — бездетная молодая женщина, с ней — свекор.
Жил тут еще один человек, освободившийся из плена, бывший политработник. Восстановят ли его в партии, вернут ли прежнее звание, неизвестно. Ждал он уже давно. Это рыжеватый человек высокого роста. Крупный, как верблюд, и движения медлительные, как у верблюда. Хоть и говорит нехотя, но при случае не прочь побеседовать. Видимо, из-за неизвестного будущего вид у него печальный. Человек этот старше меня на добрый десяток лет, много повидал в жизни, испытал немало лиха. Расстояние меж нами изрядное. Правда, по пословице «умеючи и с отцом шути», я умел близко сходиться и перешучиваться с людьми постарше него. А вот к нему не смог подступиться. Делать нам совершенно нечего, целый день сидим вдвоем дома. Я не избегаю его, но и не тянусь к нему. Хоть и не могу понять до конца, но чувствую в его душе какую-то стужу и стараюсь держаться от него в стороне. Как и у всех рослых и медлительных людей, на лице его нет ничего резкого, отталкивающего, наоборот, оно спокойное и открытое. Но при всем этом кажется, что он таит за своим спокойствием что-то лютое.
Однажды, когда мы стояли на солнцепеке, мимо нас, звонко смеясь, прошли две девушки. Их смех зажег гнев моего соседа.
— Уу, с-суки! — сказал он, посерев от злобы.
— Они же смеялись не над нами. Зачем вы их ругаете?! — спросил я удивленно.
— Знаю я их. Немцы выгоняли нас на работу, а сами обнимались с этими.
— С этими двоими?
— Да нет. Какая разница? Все они одним миром мазаны, — махнул он рукой.
Я не знал, что сказать. Конечно, в плену ему, видно, пришлось не сладко. Упаси бог от такой напасти. Немало мук, наверное, перенес. И, может быть, распирала бессильная злоба при виде девушек, обнимавшихся с врагами. Но почему из-за этого он возненавидел весь женский пол, я не понял.
Еще один человек в этом доме — свекор хозяйки — скуластый худой старик с красным лицом. У него щуплое тело, длинный острый нос, козлиная бородка. Он настолько худ, что плечи и кости суставов выпирают из-под одежды. Всегда чем-то недоволен, всегда что-то ворчит себе под нос. Вначале мне показалось, что мы ему не понравились. После же заметил, что ничего плохого он о нас не думает, но уважает не особенно. Кого он любит вспоминать — это людей интендантской службы, которые жили у них раньше.
— До вас туто жили. Кажись, интенданты. Они здорово харчились. Ох, и харчились же они! — цокает он, покачивая головой.
И, что удивительно, говорит об этом не один раз, а словно в упрек нам, питавшимся в столовой и ничего не приносившим домой, повторяет одно и то же по четыре раза в день. Старик этот напомнил мне учившегося год назад курсанта Филиппова. Такой же скуластый, остроносый и краснолицый. Правда, обличием они мало походили друг на друга. Но одинаково жадно блестели их глаза. Паек курсантов в тылу был не очень большой. Особенно трудно удовлетворить аппетит солдата, с утра до вечера проходившего учебные занятия в поле, на чистом воздухе. И Филиппов на каждом перекуре говорил о еде. Раньше он побывал на фронте, Блестя глазами, глотая слюни, рассказывал, как в одном бою захватил много немецких галет, и как долго ел их досыта. Будто бедняга не пробовал на своем веку ничего, кроме этих галет, на каждом перерыве только и говорил о них. Теперь, вернувшись на фронт офицером, наконец, наверное, насытился или все еще тоскует по давно съеденным галетам...
Уж кого ничем не проймешь, так это нашу молодую хозяйку. Живя с ней в одном доме, я никогда не видел, что она ела. Тем не менее — кругленькая, полненькая. К тому же беленькая, как очищенное яйцо. Вроде ничем не обеспокоена, ни о чем не грустит. Когда ни увидишь, улыбается ласково. Видимо, во мне от рождения мало порядочности: в мою голову опять закралась греховная мысль. Конечно, живя в одном доме с хорошенькой молодицей... Дом-то — одна комната. И в этой комнате спим четверо: старик, хозяйка моя, сосед и я. Старик раньше ложился спать на печи, но дня через два после моего приезда (везет же мне!) стал уходить на ночную охрану. И все же я не решался слова сказать, робел, потому что она старше меня. Ей двадцать шесть лет. К тому же мой мрачный сожитель, кажется, заметил мои вожделенные взгляды на хозяйку и запугал меня множеством рассказов.
Однажды, когда я вошел с улицы, она беседовала с другой женщиной. Видимо, подруга или соседка. Та женщина, ничуть не смущаясь моего присутствия, продолжала говорить на всякие щекотливые темы: «У меня в доме живет офицер, грузин. Такая у него красивая фигура. А усы такие пышные... И настоящий кавалер», — захлебываясь расхваливала она.
О-о, пропади все пропадом! Даже после этого я ничего не сумел. Видно, такой уж я нерешительный. Дней через пять к нам поселили еще одного офицера, стройного смуглого парня моего возраста. Мы с ним сразу же подружились. С утра до вечера ведем разговоры. Разумеется, говорим о девушках. Замечаю, друг куда проворней меня. За свою коротенькую жизнь он успел познакомиться не с одной девушкой. И всегда не с какими-нибудь, а с хорошенькими. Может, потому, что симпатичный, ни одну из девушек он просто так не отпускал. И в этот раз, возвращаясь из госпиталя, оказывается, познакомился в Москве с несказанно красивой девушкой, дочерью какого-то большого профессора. Она без тени смущения повела его к себе домой и, сказав: «Это мой друг Алеша», познакомила со своими родителями. Огромная квартира. И девушка заставила Алешу погостить у себя целых три дня.
