Анатолий Приставкин - Городок
На следующий день комиссия собралась у Шохова. Галина Андреевна, несмотря на теплый вечер, пришла в гладком строгом платье, с кофтой, накинутой на плечи. Темные блестящие волосы были собраны в узел.
Дядя Федя надел отчищенный после пожара костюм, а на полосатую сорочку повязал галстук. С левой стороны он приколол колодочку, заменяющую фронтовые награды.
Перед самым появлением Самохина едва не поспорили, как будут они все располагаться. Не провести ли, к примеру, весь разговор за столом, за стаканом чая. А то, не дай бог, обидчивый Самохин решит, что его здесь судят тройкой, как в каком-нибудь ревтрибунале.
Это предложила присутствовавшая при разговоре сердобольная Тамара Ивановна. Но упрямый дядя Федя категорически воспротивился всяческим застольям.
Он заявил, как рукой отрубил, что они не гостевать пришли и Самохина на чаепитие не приглашали. Разговор намечается общественный, почти что государственный. Тут форму выдержать нужно.
Галина Андреевна поддержала дядю Федю, считая, что примасливаться к Самохину не стоит. Он их доброту как слабость примет.
— Ну, а злить-то его зачем? — спросила Тамара Ивановна.
— Никто его злить не собирается. Но если, к примеру, он свои анархистские штучки выкажет, тогда что? Останется его конфетами кормить, да?
После таких препирательств было решено, что комиссия, как ей и положено, сядет рядком по одну сторону стола, а Вася Самохин напротив, но на некотором расстоянии у стенки. Председательствовать, разумеется, будет Григорий Афанасьевич. А Галине Андреевне сам бог велел вести протокол.
— Протокол? — удивилась она.— Но зачем протокол?
— Для самоуважения, — пояснил дядя Федя.— Чтобы Самохин знал, и каждый, кто поинтересуется (а интересуются все), что дело нешуточное.
В это время заглянул в комнату Петруха. Он будто бы забежал к Тамаре Ивановне за какими-то бумажками, но узнал, что тут собралась комиссия, и нельзя ли на ней поприсутствовать. Ну хотя бы в качестве зрителя...
Дядя Федя сказал сердито:
— У нас секретов от людей нет. Но для начала надо побыть с Самохиным наедине. Так оно откровенней будет!
— О чем, если не секрет, собираетесь откровенничать?
Петруха улыбался и ждал ответа. Вид у него был довольно придурковатый.
— Ну, Петр Петрович! Все знают, о чем будет разговор!
— Вы судить его собираетесь, да?
— В какой-то мере...
— А вы имеете право? Судить человека?
— Какое такое право? — подскочил на месте дядя Федя.— Право осудить поджог есть у каждого. И у вас в том числе!
— А откуда известно, что поджег Самохин-то? — спросил Петруха наивно. С ним было трудно спорить, такого дурачка он валял. А может, и не валял. Может, на самом деле был он таким непонятливым.
— Товарищи... Петр Петрович, не горячитесь,— сдержанно взывала Галина Андреевна.— Мы вовсе его не судим. Мы собираемся поговорить.
— Поговорить-то можно, — по-простецки согласился Петруха. И вдруг брякнул: — Но ведь все считают, что вы судилище тут затеяли! Выгонять из городка будто собрались?
— А что они еще считают?
— Ничего. Жалеют...
— Самохина?
— Ага.
Дядя Федя, резковатый, нервный, вскинулся опять:
— А вас что же, адвокатом прислали?
Петруха не смущаясь ответил, что он зашел попутно, он будто бы и не знал, что сегодня у них суд. Не комиссия, а он так и назвал — суд.
— Ну а раз так, идите, пожалуйста, по своим делам,— сурово попросил дядя Федя.
— Уходим! Уходим! — с улыбкой, пытаясь смягчить резкость последней фразы и даже чувствуя себя несколько виноватой за этот тон и разговор вообще, сказала Тамара Ивановна и увела Петруху.
Оставшиеся как бы немного даже расстроились. Занялись тем, что рассматривали квартиру Шохова, в которой, как выразился дядя Федя, в каждый приход можно открыть для себя что-то новое. Теперь всех, конечно, привлекла печь, изящно отделанная молочно-голубым кафелем. Стали спрашивать, где такой можно достать и сколько стоит штука. Но мысли-то всех были заняты другим. Галина Андреевна, как более непосредственная, первой вымолвила, что, может быть, все-таки Петр Петрович прав и люди думают, что они на какой-то суд собрались, а не для разговора.
— Не собрались, Галина Андреевна. Нас выбрали! — сказал дядя Федя.
— Но имеем ли мы право что-то решать?
— Имеем. Мы представляем весь городок.
— Судить имеем право? Приговор выносить, да?
— Решение!
— А что же мы решим?
— Увидим. Может, и решать нечего будет, если Самохин не придет.
В споре с Петрухой, как и дядей Федей, Шохов участия не принимал. Особенно же с Петрухой: у них давно сложились странные отношения. Они продолжали здороваться, но вместе с тем никак не общались. А если в последнее время Петруха стал бывать в шоховском доме, так все это из-за Тамары Ивановны, не желавшей считаться с мнением мужа. Между ней и Петрухой вообще сложились сразу доверительные, почти дружеские отношения, ставившие Шохова подчас в затруднительное, как сейчас, и даже в двусмысленное положение. Но он старался не вмешиваться и вообще никак их не замечать, пусть дружат, пусть встречаются. А лично ему, Шохову, Петруха с его прямотой и дурацкой наивностью, которую он выставляет напоказ, чуть ли не как добродетель, вовсе не нужен. Дружили, но мало ли что бывает. В старину, бывало, и собака с волком живала! Тамара Ивановна добра, но придет время, сама разберется...
Шохов не успел додумать о Петрухе: появился Вася. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что он чист как стеклышко. Был он в помятом костюмчике, в рубашке, расстегнутой у ворота, и поначалу вел себя независимо.
— Явился, не запылился! — произнес он от дверей заготовленную заранее фразу. Оглядываясь по сторонам и напряженно улыбаясь, добавил: — Звали, говорят, меня?
— Звали,— подтвердил вежливо дядя Федя и указал на стул.— Садись, Василий. Будем разговаривать.
— Василий Васильевич, — подчеркнул Самохин.
— Да, да. Садитесь, Василий Васильевич. А у нас есть кой-какие вопросы.
— У меня, между прочим, тоже есть вопросы,— сказал Вася и сел.
Села и комиссия: в центре Шохов, а по бокам дядя Федя и Галина Андреевна. Оттого, что все трое смотрели на Самохина и молчали, возникла странная пауза. Вася Самохин, опустив глаза, ждал.
Молчание нарушила Галина Андреевна.
— У нас не только вопросы. Мы вообще хотели с тобой поговорить.
— О чем же?
— О жизни.— Галина Андреевна смотрела прямо на Самохина, и голос ее был вполне доброжелательный.
— А чего вы знаете о моей жизни?
— Ничего не знаем. Но хотели бы знать.
— Зачем?
— Чтобы понять тебя, Вася.
— А вы уверены, что хотите меня понять? — вскинулся Вася, и глаза его заблестели.— Вы судить меня собрались! Я-то знаю! А что у меня за душой, так это вам, как говорится, плевать с высокой колокольни!
— Неправда, Вася.
Но он уже распалился. Все, что передумал перед этой встречей, одним залпом выстрелилось из него:
— Вы знаете одно, что Вася — халтурщик! Вася — рвач! Вася — поджигатель! И такой, и сякой, и немазаный. Еще жену бьет. Говорите! Выкладывайте! А про жизнь мне тут не врите! Я, может, ее не хуже вас знаю... эту жизнь. Я вот с таких ранних лет ее понял, если хотите знать. Вот тут домик один шишкоман построил, вчерась, кстати, на ваших глазах. Так он о жизни этим домиком мне больше сказал, чем вы все, вместе взятые! Да! Да!
Оборвал и голову опустил. Выдохся.
— Ты о Третьякове, что ли? — спросил дядя Федя.
— Небось сами знаете о ком! Его-то вы на суд не позовете?
— А что он такого сделал? — спросил Шохов.— Разве у нас запрещено строиться?
— Он за государственный счет строит. Там у него чуть ли не весь его трест работал!
— Ты его осуждаешь? — спросил опять Шохов. — А не кажется ли тебе, Вася...
— Василий Васильевич! — напомнил Самохин.
— Не кажется ли тебе, Василий Васильич, что ты-то не лучше его?
— Лучше! — прервал Вася.— Я своими руками халтурю. Я рабочих не использую...
— А технику?
— Ну, технику... Вы спросите, кто ее имеет, есть ли среди них хоть один человек, который не использует? Шофер на дороге мелочишку на пол-литру с попутчиков собирает! Бензином торгует... Проводник на пустующее место берет пассажира дорогой и деньги с него имеет... Водитель на казенной легковушке вместо таксиста в перерыв подрабатывает... В заправочной из государственной колонки частнику горючку для обоюдной выгоды заправщик льет! А про трактористов да бульдозеристов и говорить нечего. Все тащат. А если еще до конца не растащили, так это оттого, что государство богатое!
— Тащат,— подтвердил дядя Федя и, оглянувшись, зажег папироску.— Но не все. Тут ты врешь.
