Анатолий Приставкин - Городок
— Чем крепят плитку? — спросил Шохов Валерия с ходу.
Тот помолчал, он вообще-то был молчалив, коротко ответил, что плитку надо крепить цементным раствором или бустилатом. Можно, конечно, и масляной краской, мастикой...
— А чем лучше? — настаивал Шохов.
Валерий продолжал терпеливо отвечать, что все зависит от поверхности, насколько она ровная.
— Ну, а если она как у нас, то есть не очень ровная? А если на печку?
— Тогда раствор нужен.
— Приготовь,— предложил Шохов.
— Одну часть цемента нужно смешать с тремя — пятью частями песка, потом развести водой до консистенции очень густой сметаны. В воду для увеличения прочности...
— Ты не говори, ты делай,— сказал Шохов.
И уже перед тем как класть плитки, снова спросил:
— Откуда облицовку кладут? Снизу аль сверху?
— Не знаю,— буркнул Валера.
— Не знаешь — учись. А не сердись. Облицовку кладут снизу, чтобы плитки не сползали. Смотри.
Шохов привычно мастерком бросил на кирпич раствор, разровнял его и ровным рядком положил плитку, удаляя выступающий раствор влажной тряпкой. Лепил и еще успевал поучать:
— Приехал сюда, у меня и был-то в чемоданчике кроме белья инструмент каменщика: мастерок да кирочка, да отвес с уровнем. А еще кругляш! Видел в углу? Это отпил от моего деревенского дома. Где, значит, я родился.
— А зачем он нужен? — спросил Валера, пристально наблюдая за дядей Гришей, что и как он делает.
— Как зачем? Память!
— Кругляш-то?
— А что же... Вот смотри, как режут плитку. Стеклорезом проводишь, поглубже, значит, до основания глазури. А потом ударом...
— Можно, я попробую,— попросил юноша.
— Пробуй, — сказал Шохов. И добавил как бы мимоходом: — А кругляш все-таки память. Его дед мой ставил, когда избу строил. А мне чего ж забывать об этом, да?
После разговора с Васькой Шохов сходил к Галине Андреевне и к дяде Феде и предупредил, что назавтра они встречаются с, как он выразился, «поджигателем войны».
— Объявился? — спросил дядя Федя строго. Он копался у себя на огородике, в кепчонке, в рабочей куртке и со своей вечной потухшей папироской в зубах.
— Да, приходил...
— Будем разговаривать,— сказал дядя Федя, никак не отрываясь от своего занятия.
С Галиной Андреевной разговор затянулся. Дело в том, что Шохову отказали в ходатайстве по поводу Кучеренко Николая. Ссылались на то, что его тут никто не знает и неизвестно, что он за работник. Пусть о нем пекутся там, где его судили.
Все это Шохов и передал на словах Галине Андреевне. Она приняла новость очень спокойно. Только спросила:
— Это окончательно?
Шохов пожал плечами.
Разговор происходил в ее домике, за столом. Она предложила чаю и поставила перед гостем на столе вазочку с конфетами.
— Ну что же,— сказала, опустив глаза.— И на том спасибо, Григорий Афанасьич. Простите, что мы вас затруднили своей просьбой.
— Ну, зачем же так! — воскликнул Шохов. — Я же на самом деле ничего больше не могу сделать.
— Я понимаю, — сказала Галина Андреевна.— Я искренне вам благодарна, что вы откликнулись на письмо Николая.
— Да что там... Может, на Усть-Илим написать?
— Нет, — сказала Галина Андреевна,— Там его тоже не помнят. Все сменились, я уже пробовала писать. Случай еще помнят, а кто, что... Да уж сколько лет прошло! — И неожиданно спросила: — А как вы думаете, Григорий Афанасьич, может, ваше начальство право, что боится взять на поруки заключенного?
— В чем же оно право?
— Ну, в том хотя бы, что ответственность на них ложится...
— Так мы всегда за что-нибудь отвечаем,— резонно отвечал Шохов, не очень-то понимая, к чему клонит его собеседница, и только чувствуя себя ужасно неудобно, досадно, что пришлось вести этот разговор.
— Вы отвечаете за свою работу. Так это мы все делаем. А тут особая ответственность! Не правда ли?
— В общем-то, да.
Тогда Галина Андреевна спросила, взглянув на Шохова мельком, но очень выразительно:
— А если бы от вас это зависело? Лично от вас?
— Я бы не задумывался, — сразу же сказал Шохов.
— Так вот это все и напишите,— предложила Галина Андреевна.
— А вы думаете, что это может...
— Милый Григорий Афанасьич, — промолвила с какой-то мягкой грустью Галина Андреевна.— Каждый из нас что-то может. Я уверена, что каждый, понимаете? И если бы Николай Анисимович был бы на свободе, а вы бы «там»,— «там» она подчеркнула выразительным жестом,— я уверена, что он бы сделал именно так.
— Я почему-то об этом не думал,— смог лишь произнести Шохов подавленно.— Я, честное слово...
— Не торопитесь, у вас есть время,— так же миролюбиво, но и твердо сказала Галина Андреевна и встала.— А завтра я обязательно приду. Мы все тут друг за друга отвечаем. И за Васю тоже. До свидания, Григорий Афанасьич. Поклон Тамаре Ивановне. Скажите ей, что я всегда рада ее здесь видеть.
Возвращаясь от Галины Андреевны и пребывая в некоторой задумчивости, Шохов не сразу увидел, что на соседней, недавно возникшей улице Вор-городка происходит необычное событие.
На крохотной площадке у последнего дома появился автокран, бульдозер и два грузовика. Целая бригада рабочих в считанные часы поставила фундамент, на него взгромоздила коробку, из отборного строительного бруса, потом чердак и крышу.
Начали строительство они, по всей вероятности, во второй половине дня, а к вечеру, к тому времени, когда Шохов проходил по теплой, пахнущей сухой пылью улице, дом в основном был готов. Шустрые парни-электрики тащили провода к ближайшему столбу и на длинном шесте, растянутом тросами, крепили телевизионную антенну.
— Вот, Григорий Афанасьич, как надо строиться! — произнесли за его спиной. Любопытствующих, подобно Шохову, в этот час оказалось немало. Хотя, казалось бы, кого можно удивить в Вор-городке постройкой дома!
— Кто строится? — спросил Шохов, оглянувшись на глазеющих.
— Вам лучше знать! Вы у нас, говорят, тут главный!
Произнесено было уважительно, но как бы и с насмешкой. Шохов ответил вполне серьезно, что он не знает.
— Какой-то Третьяков... Говорят, шишка на ровном месте!
— Жулик, видать?
— Почему жулик?
— Да потому... Не из своего же кармана строит?
— А ты бы на его месте как поступил?
— А я и на своем могу не хуже. Однако совесть имею.
— Сейчас все воруют!
— А ты?
— При чем тут я? Ты вон туда смотри: пионер — всем пример...
— Кстати, у нашего Самохина хлеб отбивает.
— А Самохин-то чего тебе дался? Он здесь свой.
— По-свойски пятый дом отгрохал на продажу!
— По крайней мере своими руками, не то что этот...
— Каждый тащит в меру своих возможностей, друг мой. А этот, как бишь его...
— Третьяков?
— Тоже не величина, если в городе квартиру не оторвал!
— Время покажет.
— Верно.
Весь этот скоротечный разговор происходил у Шохова за спиной, будто его и не было.
Но знали, что слышит, и не пытались как-то придерживаться. Да и чего им бояться. На чужой роток не накинешь платок!
Конечно, ему досадно было, что не посчитался Лешка с ним (хоть формально, как говорят, прописался) и так вот, нахально, на глазах у всего народа чужими руками возвел себе хоромы.
В другое время и при других отношениях Григорий Афанасьевич бы не преминул зайти и поговорить. Внушить по возможности, что здесь, за Вальчиком, иная атмосфера, чем, скажем, в городе, где все скрыто. Что здесь, как в большой деревне, люди живут на глазах друг друга, да и народ хоть с бору по сосенке, но не настолько испорченный, чтобы оправдывать такие вызывающие действия. Пожалуй, тут произошло то же, что в истории с Шоховым, когда Третьяков его лично не собирался унижать. Но унизил как работника. Теперь же, к этим, окружающим его домам он не относился никак, потому что это было бы личное отношение. А он и сам-то, в личном плане, не жил, а существовал. И можно предположить, что, встречая одних и тех же людей на работе, он мог бы с ними здороваться и притом в городке вовсе не замечать их. Трудно его в чем-то обвинять: он такой человек.
Шохов был уверен, что Третьяков его не поймет. Сам увидит. Сам дойдет. Сам все почувствует. А если не почувствует, то ему же хуже...
Григорий Афанасьич еще раз, с прикидкой, оглядел складненький, удобно спланированный домик Третьякова. Но и отметил сразу, что террасу поставили неудобно, да и двор не рассчитали, скомкали площадку. А на подходе к себе окинул взглядом свой дом, чтобы еще раз увериться: построился интересней, лучше.
На следующий день комиссия собралась у Шохова. Галина Андреевна, несмотря на теплый вечер, пришла в гладком строгом платье, с кофтой, накинутой на плечи. Темные блестящие волосы были собраны в узел.
