Эльмар Грин - Другой путь. Часть первая
Все это Арви показывал Рикхарду на бумаге, а тот высматривал в бинокль. Когда немного смерклось, Муставаара взобрался на крупную елку и оттуда еще раз внимательно прощупал биноклем каждый кусочек своего будущего пути. А ночь мы провели в лесной хижине спятившего охотника. Это был старый человек с белой щетиной на широких челюстях. Глаза его смотрели мимо людей, но видели каждого, сверкая недобрым блеском из-под серых бровей. Утром он посмеялся негромко нам вслед и сказал, глядя в сторону:
— К ночлегу опять всех прикажете ждать, почтенных господ, или кое-кто затеряется, хе-хе?
Ему никто ничего не ответил. Но он словно предвидел для кого-то из нас конец этого дня, задавая свой нелепый вопрос. Он имел, конечно, право на любопытство, потому что наружность Рикхарда Муставаара совсем изменилась в это утро. Над его ртом нависли крупные желтоватые усы, а над глазами — такого же цвета брови. Волосы на голове стали русыми, и отдельные их пряди вылезли на лоб из-под затасканной серой кепки. Пиджак и брюки на нем появились тоже серые и затасканные, как и сапоги с просмоленными брезентовыми голенищами, которые доставали ему до колен. Поверх пиджака он подпоясался ремнем, засунув за него топор, за плечами приспособил мешок, а в оба кармана брюк положил по пистолету.
В первой половине дня мы опять пробрались к линии границы, избегая наших пограничных постов, и на этот раз остановились километра за два в стороне от вчерашнего места. Здесь тоже был высокий бугор, но почти голый, если не считать двух-трех сосен, росших на склоне, обращенном к русским. Прячась вместе с Арви в кустарнике, Муставаара сказал мне:
— Пройди по этому склону до первого дерева. Позади него остановись на десять минут. От него пройди ко второму дереву и тоже остановись. А через полчаса придешь назад.
Я сделал как он велел. В середине дня он послал меня на тот же склон еще раз. А во второй половине дня заставил спуститься в сторону русских по самой открытой части склона. При этом он сказал:
— Притаись там внизу и сиди до ночи. А с темнотой можешь вернуться в избушку охотника. Туда и Арви придет. Вместе уедете домой. Понял?
Это все я понял, конечно, и опять сделал как он велел, хотя мне и не очень приятно было чувствовать. На себе невидимые взгляды русской пограничной охраны. Зато густой лозняк внизу укрыл меня не только от русских глаз, но и от страшных глаз Рикхарда Муставаара. И это позволило мне снова углубиться в раздумье. А в раздумье я снова задал себе вопрос: зачем он собирается туда идти? Я уже догадывался, что его необычный наряд был продолжением тех секретов, что творились под крышей его дачи на финской земле в Кивилааксо. Но зачем он собрался к русским?
Времени у меня до темноты было много, и постепенно я понял также, для какой надобности он отправлялся в Россию. Не для хороших дел он туда пробирался. Это было слишком понятно, если принять во внимание пистолеты, засунутые в карманы его брюк. И, кроме того, я очень хорошо помнил все его пьяные речи, которые он произносил наедине со мной. Ничего хорошего эти речи России не сулили. Но что сулили они моей Суоми? Вот о чем тоже надо было как следует подумать.
Времени у меня для таких мыслей было вдоволь. Никто не мешал им роиться в моей умной голове, пока я лежал на траве у самой русской границы, укрытый кустарником. И, лежа так в одиночестве, я постепенно понял все, что нужно было понять. Нет, не обещали в Суоми ничего доброго его речи, как не обещали его дела. Кто был тот финн, который приезжал к нему через озеро в ночной темноте? Почему он не приехал к нему открыто через Алавеси? Потому что то дело, с которым он к нему приехал, боялось финских глаз. А если оно боялось финских глаз, то ничего хорошего для финнов оно в себе не заключало. Да и не могло заключать в себе ничего хорошего дело, за которое взялся Рикхард Муставаара. И можно было только удивляться, что оказался в Суоми хорошо одетый финн, тоже связанный с этим делом.
А кто был тот второй ночной гость, который объяснялся с чужим господином на его же языке без переводчика? Почему его появление на даче Муставаара тоже нуждалось в секрете? Он был чужим для Суоми, как был чужим пожилой господин, перед которым он стоял навытяжку, И дело, которое они затевали, было для Суоми чужим, а может быть, и опасным. То, что делается скрытно от народа, никогда не сулит народу добра.
Я лежал укрытый зеленью и ворочался с боку на бок в ожидании темноты, и мысли мои тоже ворочались и ворочались в голове. Получалось так, что один я знал про эти подозрительные секреты. Никто другой в Суоми из четырех миллионов финнов про них не знал, кроме разве Арви Сайтури. Но не готов ли был Арви Сайтури сам привести Финляндию к повторению той беды, что она уже претерпела? Что ему до того, что снова не вернутся в свои семьи люди или вернутся без рук, без ног? Зато у него была надежда прибрать опять к рукам карельские леса, а может быть, и русский чернозем. Он сам составлял одно с этими людьми и потому не мог быть назван финном, видящим все это со стороны.
А видел все это со стороны один я. Так у меня складывалась жизнь, что я всегда видел больше других. Из всех тех финнов, что не желали повторения общей беды, один я видел эти секретные встречи чужих людей на финской земле, за которыми таилось что-то чужое и страшное для Суоми. Но не означало ли это, что я должен был скорей сказать кому-то об этих встречах и о том, что за ними последовало? Через финскую землю проносили в Россию зло, а я лежал и молчал. Разве Россия будет знать, что это не финское зло пришло к ней? Как может она это знать, если оно пришло к ней с финской земли? Видя, что оно пришло к ней с финской земли, она и гнев свой направит не против кого-нибудь иного, а против той же финской земли. И опять может произойти то, что уже происходило и против чего всегда так горячо предостерегал Илмари Мурто. Предотвратить надо было это скорей, пока еще не было поздно.
Я лежал и ворочался, поглядывая в ожидании темноты сквозь листву ивы на небо. Илмари Мурто пришел мне на ум и уже не собирался уходить. Разве Илмари Мурто вел бы себя так на моем месте? О, бог мой, что произошло бы здесь, будь Илмари Мурто на моем месте. Что ему Муставаара с его страшными глазами, зияющими чернотой? Мокрое черное пятно осталось бы от Муставаара вместе с его двумя пистолетами, если бы на месте меня здесь оказался Илмари Мурто. Перед судом финского народа был бы он поставлен за все свои черные дела, если бы вместо меня здесь оказался Илмари Мурто.
Но не было здесь Илмари Мурто. Был один я, маленький Аксель Турханен, и никого больше. Один я из всех финнов, населяющих Суоми, знал о том, что здесь происходило, и один я мог это предотвратить. И разве при всем этом простил бы мне Илмари Мурто равнодушие и бездействие? Не хотел бы я видеть тот взгляд, каким он одарил бы меня, узнав, что я так постыдно упустил Рикхарда Муставаара. До конца жизни остался бы на моей совести этот взгляд…
Темнота очень долго не опускалась на землю, а я не хотел выбираться из своей засады засветло, чтобы опять не оказаться видимым для русских. Я уже понял, зачем был сюда послан по открытому склону бугра. Муставаара сделал меня приманкой для русских пограничников. Пока я оттягивал на себя внимание русских на этом участке, он собирался перебраться к ним через другой участок. Я уже знал, где он готовился это сделать, и с приходом первых вечерних сумерек выбрался из своей засады, взяв направление в ту сторону.
Я торопился, чтобы успеть застать его на вчерашнем месте. Но пройти в сумерках два километра по густому лесу, да еще осторожным шагом, в обход наших пограничных постов было нелегко. Приходилось переходить мелкие заболоченные лощины, перелезать через камни и продираться сквозь густые заросли ивы и молодого ельника. Когда я наконец вышел к знакомому лесистому бугру, в сапогах у меня уже хлюпала болотная жижа, натекшая за голенища. Но у бугра было тихо.
Я прошел немного в сторону русских и опять прислушался. Но тихо было кругом. Значит, я уже упустил его. Он ушел, не дожидаясь полной темноты. Ругая себя за промедление, я продвинулся еще немного на восток. Здесь уже пошла русская земля, но она так густо поросла кустарником, что я рискнул пробраться сквозь него еще немного, пока не вышел к тому месту, откуда дальше растекалась открытая непроходимая топь. Где-то здесь он собирался перейти, и если еще не перебрался, то сюда он и должен был выйти в конце концов. А искать его в темноте среди деревьев и кустарников не было никакого смысла. Может быть, я сам заставил его притаиться, слишком шумно пробираясь сквозь кустарник, и начать мне следовало с того, чтобы замереть самому.
Так я подумал, а подумав, замер у подхода к открытым трясинам, поглядывая внимательно вправо и влево вдоль зарослей. И оказалось, что я правильно поступил, хотя это и стоило мне по крайней мере часового стояния на месте. Он еще не успел уйти. Он видел, что на небо наползают дождевые тучи, и ждал, когда они усилят ночную темноту. И когда они ее усилили, он появился из кустарника примерно в двадцати метрах от меня. В руках у него была длинная, тонкая жердь. Отделившись от кустарника, он приблизился по кочкам к непроходимой части болота и потыкал в нее жердью. Мешок на спине делал его горбатым. Он взял с собой пищи по крайней мере на две недели. Я ждал, что он пойдет в мою сторону. Но он пошел прочь от меня вдоль края трясины, продолжая тыкать палкой в болотную жижу.
