Эльмар Грин - Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана
Обзор книги Эльмар Грин - Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана
Эльмар Грин
Другой путь
Часть вторая
В стране Ивана
1
Но я не предполагал, что поеду к ней так скоро. Это пришло как-то слишком неожиданно, хотя мысль о поездке уже плотно угнездилась в моей голове. Но не сам я проявил к тому торопливость. Другие люди меня подтолкнули. Вызванный как-то под вечер в контору треста, я узнал там, что имею право получить отпуск. Меня только просили сказать, когда возьму его и на сколько дней. Вот за чем стояло дело. За мной оно стояло. Но я не собирался быть помехой такому делу, хотя сам еще даже и не подумывал об отпуске. Я спросил:
— А когда я должен взять отпуск, извините в резонности, пожалуйста?
И мне ответили:
— Когда угодно. Хоть сегодня. Хоть сейчас. Только укажите срок. Мы вам даем две недели оплаченных. Можем прибавить недельку за ваш счет, если желаете. А если вам нужно куда-нибудь съездить…
— Съездить?
— Да. Ведь вас же не может не интересовать наша страна, не правда ли? Небось и маршрут поездки давно разработан?
— А?
— Небось уже давно наметили, куда ехать?
— Вот и поезжайте. А мы вам накинем еще недельку на дорогу. Двадцать восемь дней вас устроят?
— Двадцать восемь дней?
Я знал, что мне на поездку нужен был всего один день, и поэтому не нашел даже, что ответить на такое предложение. Но пока я раздумывал, все было сделано, и оттуда я вышел, неся в кармане справку о месячном отпуске и деньги, выплаченные за половину этого срока, сверх тех денег, что я получил за работу.
Но я никуда не собирался съездить. Очень-то мне это надо было! Никто меня никуда не звал. И даже письмо, которое я получил, никак не было похоже на приглашение. Скорее даже наоборот. А если так, то зачем было мне навязываться кому-то не желающему меня знать? Нет, я никуда не собирался ехать. Выпив у Марии Егоровны две чашки кофе, я прошел в свою комнату, где меня ждала недочитанная книга русского писателя Гоголя.
Но на этот раз читалась она почему-то плохо. Не знаю, что было тому причиной. Красивые слова Гоголя не шли мне в голову, как ни старался я вчитываться в них, склонясь над книгой у открытого окна… И скоро я встал из-за стола, оставив книгу раскрытой на той странице, где было сказано про их Россию: «Эх, тройка! птица тройка…». А чтобы не пропадало даром время, я примерил на себе обновки, купленные за последнее время: новый серый костюм, желтые туфли на кожаной подошве, шелковую рубашку в серо-голубую полоску и синий галстук с огненными крапинками.
Конечно, я никуда не собирался, но просто так мне захотелось проверить, как бы это все выглядело на мне, если бы я вдруг действительно взял да и поехал куда-нибудь. И надо сказать, что оно неплохо выглядело. Довольный этим, я вышел на кухню, чтобы показаться Марии Егоровне. Я сказал ей:
— Вот, Мария Егоровна. Все это вашего производства.
Она, прищурясь, окинула меня взглядом и сказала:
— Ништо! Мы всё можем производить. И в крупном и в мелком хошь кого за пояс заткнем. Только бы не мешали нам. Только бы войной к нам опять не полезли.
— Кто же теперь может полезть на вас войной, Мария Егоровна?
— Мало ли кто! Мы и раньше думали: кто? Вроде и некому. А ведь нашелся же! Да еще какой! Мирных людей целыми миллионами в печах сжигал! Это как расценивать?
— Да, это страшное дело делалось.
— Еще бы не страшное. Оно, конечно, и раньше бывало, что люди убивали и кромсали друг друга на войне. Но чтобы мирных людей, стариков, детей, женщин да в печь миллионами — этого еще не бывало. В лютого зверя надо выродиться, чтобы такое изобрести. Да что там — в зверя! Рядом с этим и зверь — ангел.
— Да, пожалуй…
— А каково тому народу, который это у себя допустил! Горько тому народу.
Так сказала Мария Егоровна, маленькая русская женщина с проседью в русых волосах, собранных в узел на затылке. У нее никто не погиб на войне: ни муж, ни сын. И все-таки брови ее сердито сдвинулись над серыми добрыми глазами, когда она это сказала, и грозно звякнули в ее руках тарелки, обмываемые теплой струей, бегущей из крана. А если бы о том же заговорила мать, потерявшая близких? Но я не стал додумывать про это и молча попятился к двери, чтобы вернуться в свою комнату, где меня ждал недочитанный томик Гоголя, раскрытый на словах: «Эх, тройка! птица тройка…». Мария Егоровна заметила, что я ухожу, и сказала:
— Погулять собрались, Алексей Матвеевич? Хорошее дело. В такую погоду да при таких обновах — в самый раз на Невский идти.
Пришлось идти. Как было не идти, если меня к тому подтолкнули? Неудобно было не идти, и я пошел. Погода стояла ясная, и солнце еще виднелось над крышами домов, несмотря на поздний час вечера. Перейдя Дворцовую площадь, я вышел на Невский проспект, как посоветовала мне Мария Егоровна, а по Невскому зашагал куда пришлось. Мне было все равно, куда идти. Мария Егоровна посоветовала мне показаться на улице в новом костюме, и я выполнял ее совет.
Но, шагая по Невскому проспекту куда пришлось, я почему-то очень скоро очутился перед Московским вокзалом. Не знаю, как это получилось. Делать мне на вокзале было нечего и ехать было некуда. Никто меня нигде не ждал, и мне тоже никто и нигде не был нужен. Поэтому даже непонятно, почему меня вдруг вынесло к железнодорожным кассам. Просто я задумался, должно быть, больше, чем следовало, — вот и подошел к ним. Народ меня к ним потянул. Он вливался туда сквозь ворота непрерывным потоком, застревая временно у касс, и потом растекался дальше по платформам. Не мудрено, что и меня подхватило этим потоком.
Кажется, я тоже подошел к одной из касс и даже купил билет куда-то. Непонятно, зачем я это сделал, но помнится, что именно так и было. Черт его знает, что это на меня вдруг нашло такое! Может быть, ясная и теплая погода подействовала на мою голову и в ней получился какой-то заскок? А может быть, просто захотелось глотнуть загородного воздуха? Что ж в этом особенного? Пришло лето, наступила теплая погода. Неудивительно, что меня потянуло куда-то за город, к зеленым просторам и к солнцу.
Так с билетом в кармане я походил некоторое время туда и сюда по залу ожидания. Потом вышел на перрон и побродил по перрону, пока не подошел поезд. Не знаю, зачем он мне понадобился, этот поезд, но я сел в него, а когда он тронулся, попросил постель на ту полку, которая была указана в моем билете. Я даже лег в постель, сняв туфли и аккуратно сложив у себя в изголовье костюм, рубашку и галстук, чтобы не помять их во время сна. И в конце концов я даже заснул в этой постели, а проснулся от прикосновения руки проводника, который сказал:
— Гражданин, вам на следующей выходить!
— Почему выходить?
— Потому что следующая — Балабино.
Вот тебе раз! Это что же такое значит? Выходит, что я взял билет до Балабина? Ну и ну!.. Странно. Для какой же надобности мне Балабино? Неужели я так и сказал кассиру? Или он просто по ошибке выбил мне этот билет? Узнал меня, вспомнил, куда я покупал в прошлом году, и выбил. Хе-хе, здорово получилось! Вот чудак-то этот кассир! Но делать нечего. Балабино так Балабино. В конце концов, мне ведь все равно, где выходить, лишь бы воздух был свежий. Выйду в Балабине. Здесь тоже есть зелень, цветы и деревья.
Я встал и оделся. Мыться мне не очень хотелось в тесноте вагона. Но жалко было оставлять нетронутым полотенце, приложенное к постельному белью. Как-никак за него тоже были плачены деньги. Пришлось помыться, чтобы не оставлять его в нетронутом виде. И пока я этим занимался, поезд подошел к станции Балабино.
И я вышел на этой станции и увидел перед собой то, что уже видел не один раз. День здесь был короче ленинградского дня, но все же солнце поднялось уже довольно высоко над горизонтом, несмотря на пять часов утра. Чистое небо предвещало хорошую погоду, и она была бы мне очень кстати, будь у меня надобность куда-то далеко идти. Но у меня не было такой надобности. Без всякой надобности я дошел до той дороги, которая пересекала железнодорожную линию. Мне, конечно, не обязательно было выходить на ту дорогу. На что она мне сдалась? И уж совсем не обязательно было идти по ней в ту сторону, куда я ходил в прошлом году. Я мог с тем же успехом пойти в противоположную сторону.
Однако что-то у меня опять перепуталось. Должно быть, я слишком задумался, что ли, не знаю, но как-то так получилось, что ноги сами понесли меня именно в ту сторону, куда мне совсем незачем было идти. А когда я спохватился, то оказалось, что они унесли меня от станционного поселка по крайней мере на полкилометра. Вот и доверяйся после этого своим ногам! И откуда только набралось в них столько дури — непонятно! Вечно напутают что-нибудь.
Но делать было нечего. Не идти же мне было обратно к железной дороге. Ради чего стал бы я к ней возвращаться? Ради того, чтобы перебраться через нее на другую сторону? А чем лучше была та сторона железной дороги в сравнении с этой стороной? Здесь простирались такие же поля и росли такие же деревья, что и там. Я мог одинаково хорошо нагуляться и по эту сторону железной дороги, а потом вернуться в город, чтобы успокоить скорей Ивана Петровича с Марией Егоровной, которые, конечно, беспокоились обо мне, не видя меня дома.
