Владимир Курочкин - Избранное (сборник)
– Да, как будто бы, люблю.
– Ну, вот уже, значит, вы меня капельку поймете. Как много у нас иногда тратится времени на то, чтобы доказать самому себе, что произошло что-то сложное, а на самом деле все это выеденного яйца не стоит. Путаемся, малодушничаем, выдумываем… Ну, почему муж с женой не могут говорить о чем-либо запросто? Без горечи и обид решать, что хорошо и что плохо. Без подковырок и злобствующего желания обязательно оказаться наверху, победителем. А на самом деле правым оказывается ни тот и ни другой, а кто-нибудь посторонний. И вот наплетается, наносится на любовь-то из года в год разный хлам. Ну и не под силу тащить тогда такой груз. Сваливают его где-нибудь по дороге на произвол судьбы. И бросаются в разные стороны. И наплевать им тогда и на годы жизни, и на труды свои, и на слезы, и на радости. Простите Варвара Николаевна, но как же только не стыдно выдумывать, что все это очень сложно. По-моему, это все очень просто! Не надо всего этого наносного, вот и вся недолга. Вот вы, наверное, тайгу не видели… Ну-ну я же знаю, что Вы не бывали в тех краях. Так поверьте мне, как величаво и степенно живет она. И шумит-то не громко и не тихо, но как-то внушительно, навек ее не забудешь. Вот и человек, по-моему, должен жить, ну если уж не всегда величаво, то вот степенно, солидно. Ведь, конечно, можно и помальчишествовать, пошутить, походить на руках вверх ногами, но внутренне-то, внутренне-то про это, про общее-то никогда не должен никто забывать. Понимаете? О, житье-бытье помнить! Варвара Николаевна, все это я, наверное, глупо говорил. Но, поверьте, ну, правда, что за ерунда все эти ссоры. Сколько крови они нам портят. И зря совсем. У Вас-то, конечно, ссора ничтожная, наверное. Я так думаю. И то больно смотреть. Алеша там носится. Вы здесь грустите… Ведь горюете, не правда ли? Бросьте Вы это все, помиритесь… Я ведь Вас обоих за идеал почитал. Вот Вам честное слово, обоих, ну Вашу пару… На все равнение брал… Конечно, все это чепуха, я, наверное, на дурака похож, что к Вам с какими-то глупостями лезу. Но все это от чистого сердца. Честное слово… Как-то у меня всегда получается нескладно. Ехал, хотел многое сказать, а рот раскрыл и конфуз получился. Вот я теперь и не знаю, о чем же еще говорить?
– Н-ничего не говорите больше. Ничего не говорите, Костя. Не надо. Все было хорошо у Вас, я Вас поняла, вот Вам честное слово, все поняла. Было бы очень хорошо, если бы Вы об этом же сказали и Алексею Федоровичу. По-другому, может быть, по-мужски, то есть, для мужчины покрепче в выражениях, что ли. Да… Ну, а я Вам, Костя, очень благодарна. Вот ведь и не знала, что Вы такой умный. Нет, нет, это я глупо сказала. Вы не обижайтесь, Вы и раньше тоже для меня умным были. Но сейчас Вы как-то глубже мне кажетесь.
Варвара Николаевна, хотя еще и не была целиком убеждена Костиными словами, но ее подкупили его необычайная искренность и вера в то, что он говорил. И она тоже захотела верить этому. И она запомнила все, что он сказал, чтобы потом разобраться в этом наедине и начать верить. Впрочем, она и сама в этом же духе думала раньше, но Костя как-то освежил и сделал острее ее старые, но незабытые мысли. Сейчас же, сегодня, она была все-таки готова клясться, что муж ее обманывает, хитрит и неспроста беседовал с Костей. И грустно ей стало от того, что Костя, может быть, и не знает, что их любовь, которой он, наивный и добрый мальчик, завидовал, обросла уже, по его выражению, хламом. И кто-то старается ее спихнуть в канаву. Или нет, нет, не так! С ее стороны ничего не обрастало хламом. С ее стороны любовь все так же чиста и преданна, как и была все эти годы. Как они промелькнули!..
– Как быстро идет время, – сказала Варвара Николаевна.
– Что?
– Я говорю, как быстро идет время. Не успеваешь замечать. Вот совсем недавно была весна, а теперь уже совсем осень…
– Да что с вами?.. Дорогая Варвара Николаевна, что с вами? Да зачем вы? Не надо… Какая осень? Ведь сейчас самое, что ни на есть распрекраснейшее лето. Правда, африканское, но все же лето.
В это время пронзительно загудела сирена электрички. Костя Переписчиков испуганно вскочил, но мимо станции проехал массивный и тяжелый электровоз. За ним тянулся длинный состав платформ с лесом. Электровоз тащил свой хвост к Москве.
– Ну, теперь, наверное, скоро и мой приедет. Поеду А то предъявит еще обвинение… – сказал он.
– Скажите, Костя, – спросила Варвара Николаевна, – Алексей Федорович, действительно, был очень сильно расстроен?
– Честное слово. Я просто потом даже испугался. Мне показалось, что у него и походка-то стала неуверенной, заплетающейся.
– Ну, это, может быть, от того, что Вы выпили.
– О, это уже пасквиль! Честное слово, ничего в рот не брали. Я сказал бы Вам прямо. Зачем же мне говорить вам неправду. У него был очень и очень расстроенный вид. Почему же я и приехал сюда. Вижу, дело плохо. Уж если, думаю, он в таком виде, то Вы и подавно должны были скиснуть.
– Но это, положим. Впрочем, конечно, мне очень все это неприятно. У нас действительно вышло что-то вроде ссоры, и я, право, не знаю даже, чем она кончится… А вон и Ваша электричка. Видите, светится?
– Да, да. Очень хорошо! Но, Варвара Николаевна, что же это? Значит, все мои слова впустую? Значит, мне здесь до утра нужно будет оставаться?
– Нет, нет, ни в коем случае. Я все поняла и уяснила.
Электричка была уж совсем близко. Ее фонарь слепил глаза.
– Варвара Николаевна, настоящая жизнь, это… Это без этих, ну то есть, без шелухи. Понимаете, честное слово… Вы простите меня, что я так нескладно говорю.
Электричка быстро подошла к платформе. Желтые прямоугольники света опять упали на грязные доски. Костя направился к дверям среднего вагона. Варвара Николаевна пошла за ним. Они остановились у вагона, пожали друг другу руки и, посмотрев пристально в глаза, поцеловались впервые в жизни.
– Вы приезжайте, Костя, во что бы то ни стало. И с женой.
– Очень благодарю. Спасибо. Простите за визит. В следующий раз расскажу о Владивостоке. Уже поскладнее.
– Не выдумывайте. Вы говорили сегодня очень хорошо, а главное честно, не как другие… Так Вы, Костя, говорите, что Леша был расстроен?
В ту же секунду раздался свисток, короткий рев сирены, и электричка тронулась. Костя на ходу крикнул:
– Да, да, очень!
И прошел в вагон. Варвара Николаевна пошла рядом, так как электричка двигалась довольно тихо. Костя стоял у закрытого окна и силился его открыть. Он что-то говорил ей, но Карташова его не слышала, только видела, как он за стеклом округлял губами гласные буквы, чтобы ей было понятнее. Но она так ничего и не поняла. Потом Костя улыбнулся счастливой улыбкой человека, выполнившего свое дело, махнул рукой и сел на сиденье. Электричка стала удаляться, и Варвара Николаевна остановилась.
Она долго смотрела, как двумя красными пятнами горели из тьмы хвостовые огни электрички, и ей было приятно, что она неожиданно обрела друга, правда старого, но по-новому старого друга. «Не знаешь, что найдешь и что потеряешь» – мелькнула у нее мысль. Потом она спустилась с платформы и пошла к дому.
Ее растрогала беседа с Костей. Эта горячая и наивная речь человека, незнакомого с позднейшими событиями ее жизни, потрясла Карташову И совсем не тем, что он ей говорил, хотя и это тоже было волнующе, а другим. Тем, что Костя, так отдалившийся за последние годы от их семейства и свалившийся теперь, словно с луны, внезапно ощутил пропасть, образовавшуюся между ней и Алексеем Федоровичем. И он, не превратившись в обычного, соболезнующего слушателя, кинулся львом на защиту чужих интересов, как на защиту собственного дела. Это был настоящий человек и друг! И как-то вскользь, нехотя, словно обманывая себя, Карташова подумала, что ее муж не был бы способен на такое. И еще она подумала, что без людей, подобных Косте, было бы тяжелее жить, и много бы делалось глупостей и даже преступлений… Варвара Николаевна, вздрагивая, повела плечами. По ее спине пробежал холодок. Она вспомнила, как полчаса назад, не отрываясь, смотрела на зловещий красный сигнал и потом на рельсы, недобро блестевшие во тьме, словно хорошо отточенные ножи…
Когда она вышла на свободное от станционных построек и деревьев пространство, то увидела на западе над горизонтом яркую звезду. «Вот она, Венера, – как бы убеждая себя в этом, подумала Варвара Николаевна. – Что-то она вроде как потускнела и стала меньше. Ведь до конца месяца еще далеко… Скорее, скорее, надо идти спать… Так Алексей был очень расстроен. Правда ли это?.. Как пахнет сеном… Уснули я сегодня?»
4Карташов доехал на метро до Охотного ряда. Все еще мечтая взять такси и поспеть на Северный вокзал к последнему поезду и одновременно поддразнивая себя, что он этого никогда не сделает, Алексей Федорович выскочил из вагона, поднялся на эскалаторе и вышел на улицу Горького. После яркого освещения метро, вечерняя Москва казалась темной, и это особенно подчеркивалось огромным пространством вновь образовавшейся площади между гостиницей «Москва» и Манежем. На Историческом музее еще не зажигались прожектора, освещающие площадь, и в центре ее шевелились неясные тени. Алексей Федорович посмотрел на то место, где совсем недавно стояло мрачное, похожее на коробку, здание «Экспортхлеба» с примыкающим к нему очень узким домом, напротив которого, как вспомнил Карташов, когда-то помещалась редакция журнала «Крокодил» с большой смешной вывеской. Теперь на этом месте лежали груды кирпичей и стояли тягачи для «корчевания» огромных каменных глыб фундамента.
