Анатолий Рыбин - Люди в погонах
— Отрадно, — сказал комдив.
Зозуля опустил карабин и улыбнулся. Синие глаза его заискрились, лицо порозовело. За холмом заработали сразу два пулемета. Кто-то заметил в шутку:
— Салют в честь успеха.
Все засмеялись.
Перешли на соседнюю позицию, где мишень стояла в пятидесяти метрах от стрелка. И снова увидели все красноватую звездочку. Офицеры радовались. Жогин тоже повеселел. Взгляд его как бы говорил: «А может, и в самом деле приспособление ценное».
На третьей позиции опыт неожиданно затянулся. Здесь до мишени было семьдесят пять метров. Черное яблоко уже не выделялось отчетливо, а имело сероватый оттенок, поблескивая на солнце.
— Может, козырек поставить, чтобы лучи не падали? — послышался чей-то голос.
Зозуля помотал головой. Он опустился на колено, продолжая наводить карабин в цель. На лбу его выступали и скатывались к маленькому носу крупные капли пота. Ветер усиливался. Кое-где по стрельбищу вихрилась пыль. Лампочка не загоралась.
Жогин, увлеченный действиями солдата, волновался. В душе у него сейчас боролись два противоположных чувства. Ему очень хотелось, чтобы лампочка все-таки зажглась и командир дивизии остался доволен испытаниями. Но в то же время его подмывало другое. Ведь успех с испытаниями мог укрепить позицию Мельникова в глазах генерала, а это было бы весьма нежелательно.
Зозуля вздохнул и потер кулаком глаза.
— Нехай он сгорит, этот ветер. Ничего не бачу.
— Может, помощь требуется? — спросил комдив, обращаясь. к Мельникову. — Давайте лучшего стрелка.
Комбат послал за Груздевым.
— Он снова в чемпионах ходит? — опросил Павлов.
— Совершенно точно. Вчера выполнил упражнение лучше всех в батальоне.
— Молодец, свое взял.
— Он и раньше стрелял отлично, — заметил Жогин.
Павлов кивнул:
— Я знаю, что у него призы есть.
Жогин промолчал, явно недовольный тем, что генерал не понял его.
Пришел Груздев, широко расставив длинные ноги, прицелился, и в тот же момент карабин славно моргнул живым красным глазом. Зозуля взял у ефрейтора оружие, посмотрел на довольные лица офицеров и объявил:
— Все! Пока дальше не берет.
— Жаль. Ну спасибо на этом, — сказал генерал и долго смотрел на солдата, как отец на сына. Обняв, посоветовал: — Работайте, товарищ Зозуля, смелее работайте. Доводите дело до конца. В чем трудности будут, не сомневайтесь, поможем.
Зозуля так разволновался, что забыл даже, как надо вести себя, что отвечать на похвалу генерала. Пока он собирался с мыслями, комдив отошел в сторону и заговорил с офицерами.
Больше трех часов пробыл Павлов на стрельбище. Он расспросил Зозулю об устройстве фотоприбора и принципах его работы. Затем прошел за холм, посмотрел, как стреляют роты, поговорил с людьми. Перед отъездом сказал Мельникову:
— Верю, подполковник, прицельный станок мы скоро заменим новым приспособлением. Зозуля, кажется, человек настойчивый. Но помните: помогать, помогать и помогать.
Жогин стоял рядом и молчал. Его удивляло, что комдив так много внимания уделил испытаниям далеко еще не законченного приспособления. «Кто знает, получится оно или нет, — думал полковник, — а шуму наделали». И еще беспокоило его то, что генерал совсем забыл о разговоре в машине. Иначе он спросил бы у Мельникова о карточке Груздева. «Ну ничего, — успокоил себя полковник. — Получит комдив материалы, тогда спросит. И на Григоренко иначе смотреть будет. А то вон что: жалобы... партбюро...»
Павлов тем временем распрощался с Мельниковым и, повернувшись к Жогину, запросто взял его за локоть.
— Что же, Павел Афанасьевич, поедемте? — А когда уселся в машину, заметил с теплотой: — У Мельникова, видно, чутье на таланты есть.
Жогин поморщился.
— Не знаю, товарищ генерал, есть или нет, но Зозуля начал возиться с этим аппаратом задолго до Мельникова.
— А я вот не знал. Почему?
— Не шумели, скромничали. Это Мельникову декорация нужна. Вот мол. какой я умный. А на деле...
— Не согласен, — твердо сказал Павлов. — О скромности разговор, извините, ни к чему. Во-первых, потому, что надо пропагандировать подобные вещи, у других людей будить творческую инициативу. Во-вторых, скажем прямо, если старшие начальники знать не будут, значит, не помогут. А один Зозуля что сделает?
— Я понимаю, товарищ генерал, — совсем тихо ответил Жогин и, превозмогая самого себя, продолжал: — Может, в этом я не прав. Но Мельников явно хочет показать, что он первооткрыватель. Выходит, и Груздев до него не был чемпионом.
Павлов посмотрел на полковника:
— Вот вы как реагируете!
Чувствуя, что разговор не клеится, Жогин умолк.
* * *Остаток дня полковник провел на ногах. Он обошел почти весь городок, побывал в парках, где люди уже готовили машины и орудия к выходу. И то тягостное настроение, которое осталось у него после разговора с Павловым, постепенно исчезло. «Чепуха это: изобретения, испытания, — уверял себя Жогин. — Вот показать бы, на что способен полк на учениях, тогда и комдив заговорил бы иначе, не стал бы упрекать за невнимание к разным зозулям».
Предвечерний воздух был тих. От реки тянуло чуть уловимой прохладой, а с другой стороны — от леска — наплывал разноголосый птичий гомон, от которого приятно щекотало в ушах.
Жогину не хотелось идти в помещение, и он, усевшись возле штаба на скамейку, спросил у дежурного офицера, нет ли чего срочного. Срочного ничего не было. Одно лишь письмо с пометкой «заказное» уже полдня ожидало полковника. Писал ему какой-то Звягинцев из Калуги.
«Родитель солдата, наверно», — подумал Жогин и попытался вспомнить, есть ли в полку кто-нибудь с такой фамилией. Нет, не вспомнил. Посидев еще с минуту, он встал и нехотя прошел в свой кабинет. Полковник не имел привычки распечатывать письма где попало, тем более при подчиненных.
Письмо было небольшим, на одной страничке, и начиналось оно так:
«Товарищ полковник! Обращаюсь к вам, как к бывшему своему командиру, и очень прошу...»
Жогин опять перевел взгляд на фамилию: «Звягинцев, Звягинцев. Кто же такой?» И вдруг вспомнил: похожая на тоннель заснеженная балка, заиндевевшие кони и молодой капитан, только что прискакавший с тридцатью четырьмя конниками, вместо ста шестидесяти... «Да, да, он самый, Звягинцев. Значит жив, здоров. Значит...»
Жогин распахнул окно и расстегнул китель, точно ему не хватало воздуха. Он еще не знал, о чем просит автор письма, но почему-то тревожился и старался как можно подробнее вспомнить все, все, что произошло в балке в то морозное военное утро. Но прежде чем вспомнил, взгляд его успел пробежать по строчкам дальше.
Звягинцев просил своего бывшего командира, чтобы он помог ему разобраться в том, как был у него взят партийный билет представителем генштаба, фамилии которого он не запомнил и установить до сих пор не смог. Не получил он, оказывается, и обещанного тем представителем решения парткомиссии о своем исключении из партии.
«Ах, вон что, — вздохнул Павел Афанасьевич. — Все понятно. Бои сразу начались. Суета. Вот и не передал, видно, Ликов билет в партийную комиссию. Плохо, конечно. Теперь человек вроде и в партии, и не в партии. Положение скучное. Ну ничего: главное жив. А вот как помочь — не знаю. Тут с бухты-барахты нельзя».
Просьбу свою Звягинцев заканчивал настойчиво:
«Пожалуйста, напишите, товарищ полковник, или мне или прямо в ЦК, где занимаются моим делом. Надо же наконец внести ясность».
— Внести ясность, — вслух повторил Жогин. — Донос, значит, сочинить на своего начальника генерал-майора Ликова. Мудро, ничего не скажешь.
Он резко повернулся и захлопнул оконные створки. После того еще долго сидел, хмурясь и пощипывая подбородок. «Стало быть, Ликова не запомнил, а меня... И адрес полка нашел. В Москве, похоже, дали. Порядочек тоже... Бдительность...».
Взяв зачем-то красный карандаш из стаканчика, он постучал им по столу и бросил обратно. Потом вложил письмо в конверт, повертел его в руках, о чем-то еще подумал и, словно боясь, чтобы никто не увидел, быстро сунул в карман.
И весь тот вечер, как бы ни старался Жогин не думать о письме Звягинцева, он все время думал о нем. Не мог он представить себе, как это Ликов допустил такую непростительную оплошность.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
1
Вторые сутки полк, усиленный артиллерией и танками, был в движении. Колонны машин мчались по степи, преследуя изрядно потрепанные во встречном «бою» подразделения «противника». Встревоженная гусеницами и колесами пыль поднималась до самого неба. Сквозь ее густую коричневую завесу диск солнца казался бледно-желтым, а зеленые травы близ дорог превращались в сизые.
На коротких остановках шоферы и механики-водители еле успевали осматривать машины и докладывать о их исправности командирам. Солдаты, обняв карабины и автоматы, дремали прямо на бронетранспортерах, склонив головы на плечи друг другу.
