Влас Иванов-Паймен - Мост
Больше сказать не успел, его позвали к Ильину.
Страшно подумать: на Уральском фронте — полсела из Чулзирмы и полсела из Сухоречки. Самые отважные, самые умные, самые здоровые. Многие погибли раньше: Спирька, Поликан, Нюра, Ундри, Киргури… Всех остальных касались слова, что сегодня Тражук услышал от Илюши. В этих словах — жизнь нескольких сотен людей. Если вспоминать каждого в отдельности — сердце не выдержит. Можно с этого балкона броситься вниз головой. Перед глазами встают один за другим — знакомые, близкие люди, на душе становится как-то тесно. Вспомнился самый дорогой друг. Румаш!.. Улыбается, слегка скривив губы. Нет, не может смерть его одолеть!
Мысль о Румаше внезапно успокоила Тражука.
Новая самана, новый мир рождается в кровавых битвах. Тысячи отважных сынов народа отдают жизни за светлое будущее. Веками народная кровь орошала поле брани, но не становилось от этого легче жить. Даже прославленным героям. Теперь народ поднялся на борьбу за то, чтобы навсегда покончить с несправедливыми войнами, утвердить свою волю, закрепить свое счастье. И снова вспомнились слова торжественного гимна:
Это есть наш последний И решительный бой.
С Интернационалом Воспрянет род людской.
Война кончится нашей победой. Тысячи погибнут — завоюют миллионам счастье. Забудут ли оставшиеся в живых тех, кто погиб? Нет, никогда не забудут. Словно яркие звезды, будут звать имена погибших все вперед и вперед…
Опять разволновался и долго не мог успокоиться Тражук. Даже в омуте не остудить охваченное пламенем сердце. Только разве можно утопить горе в кровавой реке? Вспомнился потемневший от мрачной вести Илюша. Счастлив ли он? Хоть на настоящее дело пошел. Водь не берут же его, Тражука, в Красную Армию. Уж не убежать ли на фронт самому?
Нет, так не годится! Если взвесить все по-серьезному, побег отсюда — то же дезертирство. Ильин и сам готов быть на фронте, но ведь партия поставила его воевать здесь, в тылу. И Тражука разве не партия поставила?
Теперь ему уже не кажется детской игрой то, что задумали Семен и Анук. Оказывается, Семен понял свой долг, нашел истинное призвание. Он для борьбы за дело партии нашел иное, но очень действенное оружие.
Разве не наши заботы заставить и городской театр работать как следует? Завтра же надо поговорить об этом с товарищем Ильиным. Смотреть спектакли пока больше ходят женщины в шляпах. Пусть он, театр, служит рабочему народу…
Тражук и на самом деле заговорил как-то с секретарем укома о городском театре. Ильин откинул назад свисавшие на лоб волосы и окинул парня добрым взглядом.
— Словно угадал ты мою мысль, очень нужный вопрос поднял, — одобрил он и тут же напугал: — Не назначить ли тебя, товарищ Петров, агитпропом? После отъезда Семыкина этот отдел у нас прихрамывает. Безрукова — хорошая коммунистка, однако одна работу агитпропа, пожалуй, поднять не в силах.
— Не смогу я, Тихон Семенович. Еще слишком молод.
— Ты слишком молод, а я слишком стар… Не горюй, что молод. Ты будешь еще таким, как я, а мне уж не стать как ты. И все-таки я не сетую. Молодые люди, вроде тебя, в Красной Армии полками да бригадами командуют. Не отставай от них. Через год оставлю тебя работать на своем месте. Если согласишься — открою тебе один секрет…
Последние слова Ильин произнес хрипло, почти шепотом. Ухватился за грудь и глухо закашлялся.
Его «секрет» удивил Тражука. Секретарь укома Тихон Ильин, оказывается, пишет книгу для молодежи. Он целые ночи напролет не спит — работает в кабинете. Другую его тайну Тражук узнал от Безруковой.
— Товарищ Ильин проживет недолго. Болеет легкими.
Ильин после разговора Тражука с Безруковой почему-то показался еще больше похожим на Горького.
«Хотя и к концу подходят дни его жизни, он все же старается для людей, не о себе думает…» Тражук позавидовал выдержке и воле старшего товарища, ему хотелось быть похожим на Ильина.
11
За что Тражук любит Уксинэ — он не знает, но все-таки любит до сих пор. Иногда казалось, что нет, не любит. Но неправда это! В разлуке скучал, а встретились — растерялся, не только до ее руки дотронуться, заговорить с ней не посмел.
И Тражук решил: «Лишь та любовь подлинная, когда любишь сердцем, а плотская любовь просто развлечение, прихоть». К такой мысли он пришел после того, как однажды в театре встретился с Сафо Пулькиной. Встреча эта всколыхнула в нем добрые воспоминания, и он сам не заметил, как его потянуло к этой красивой женщине. Они стали встречаться почти каждый вечер, по так, как он скучал по Уксинэ, он не скучал по Сафо, хотя ему казалось, что он полюбил ее. Особенно он так думал, когда долго ее не видел. Во время же свиданий Сафо казалась ему прелестной, а может быть, и любимой. Иногда он невольно сравнивал Сафо с Уксинэ. Дело дошло до того, что он, не посоветовавшись с Семеном, помог через Малинина устроить Софью Пулькину на работу.
Семен и Анук понимали, что затевает их друг, но помалкивали, ждали, не скажет ли сам. И не дождались. Перед самым расставанием Семен сам заговорил с Тражуком.
У Тражука, когда он слушал Семена, пылало лицо, даже уши покраснели. Он сидел тихо, боясь вымолвить слово, как уличенный в шалостях мальчишка.
— Девы-перестарки сейчас готовы подцепить кого угодно, — безжалостно высказался Семен. — Я не для того сейчас говорю, чтобы навести тень на дочь Пулькина… Но если подумать, можно немало наговорить о ней и плохого. Но не о внешности. Красивая она женщина, но запомни: ты ей не пара. Она хотя и не буржуйка, но мещанка. Мещанка по уровню: вспомни, как она себя ведет! Ее привычки, когда присмотришься, не понравятся, а твои выходки коробят ее. Пока вы взаимно не замечаете недостатков, а позже она будет укорять тебя: «некультурный, деревенщина, мужик». А тебя будет раздражать ее сюсюканье, ее гонор… А кроме того: женщина должна быть несколько моложе мужчины. Ты еще неопытен в жизни, опа — поверь — все превзошла. Твоя суженая еще не выросла, или в люльке качается, или ходит под столом где-то в доме отца…
Тражук молчал. Семен немного помедлил и, расхаживая по комнате, не глядя на своего молодого друга, словно для себя, продолжал:
— Если не моложе, то хоть пусть будет ровесницей. А эта намного старше. Я был парнем, а она — уже зрелой девушкой. Чулзирминцы помнят ее давно… Я не неволю. Предупредить тебя — мой долг. Сейчас ты останешься один, без нас. Говорю тебе как старший брат. Ты и сейчас еще слишком молод… и неопытен. Смотри не сделай глупого шага, корить себя будешь всю жизнь.
И Ятросова перед самой разлукой тайно от других сказала Тражуку свое слово. Уже сев на подводу, подозвала Тражука.
— Бунт плоти можно усмирять и с этой красоткой, — шепнула она ему. — Но если вздумаешь жениться — осчастливь молодую девку, — и так захохотала, что вздрогнула даже лошадь в оглоблях.
И совсем уж напоследок сказал Семен Тражуку:
— Смотри, не прими медь за золото! В городе много красивых вещей, способных обмануть деревенских простаков. И красота и достоинство их — не более чем обман.
Понял Тражук: и сейчас Семен намекает ему насчет Сафо Пулькиной.
Оставшись без друзей, крепко задумался парень над их словами. Он и сам давно догадался, что Сафо намного его старше. Но забывал об этом сразу, когда она была веселой и кокетливой. К ее возрасту он привык, и он его но смущал. Не беспокоила его и разница в образовании — можно подучиться, почитать, теперь он понимал, что Сафо довольно поверхностна: слышала о многом, но не так уж много знает. Насторожили его слова о красоте подлинной и ложной — ведь именно это имел в виду Семен, когда сравнивал золото с медью.
Раздумья овладели Тражуком, совсем сбили с толку.
Сафо сама красива и одевается нарядно. Красивы, привлекательны и вещи, окружающие ее. Звучные стихи читает наизусть, увлекательные сказки помнит. Однако действительно есть в ней какая-то лживость, многое она делает напоказ. Почему? Не стремление ли это выдать за правду то, чего нет на самом деле? Взять опять-таки имя. Он старался понять, зачем, коли зовут Софья, ну — Соня, если ласково к ней обратиться, требует она, чтобы называли ее Сафо. В этом тоже какое-то притворство.
А однажды удивила, сказав, что не любит ребятишек. Женщины, девушки должны любить детей. Дети — это украшение мира. Как же можно — красивые вещи любить, красивую одежду любить, звучные стихи любить, а самое прекрасное, что есть на свете, — детей — не любить. А не водит ли она Тражука за нос, говоря — «люблю»? Может, никого и ничего она не любит, только себя?..
Если даже не совсем так, все равно Сафо живет в какой-то выдуманной жизни. На эту неправду толкает и Тражука.
Но, может быть, и не совсем правильно утверждать, что в Сафо «все ложно». Ничего удивительного нет в том, что дочь городского мещанина живет в выдуманной ею самой жизни. Подлинная жизнь — в среде народной. Такие женщины, как Сафо, до революции не понимали народ, а во время революции стали его бояться.
