Сергей Петров - Память о розовой лошади
Получив в те дни письмо от матери из села, он с лихорадочной поспешностью накинулся на него. Она писала в каком-то несвойственном ей игриво-веселом тоне:
«Дела у нас в колхозе веселые, цирк, одним словом. Нашла коса на камень... Агроном наш вцепился в председателя, в Василь Трофимовича, да крепко так, как собака эта мордастая, бульдог которая называется. Трясет Трофимыча ажио на кажном правлении: я, грит, перед всем народом тебя раздену. Бабы у нас смеются: не надо, мол, нет интереса — стар больно... Василь Трофимыч — тот отдувается только. А что скажешь? В почете захотел походить, и фураж весь сдал — скотина зиму еле кормилась, курей всех на базар свезли. Дальний луг еще распахал... Всех грехов его и не перечислишь. А агроном у нас ученый, сельхоз, говорят, академию закончил, поумней его будет. Да ты его вроде должен и знать, нашего-то агронома. Соседей наших еще помнишь? Витьку, сына их, помнишь? Голубевых-то?.. Он и есть агроном. И скажу: такой нахрапистый уродился — сладу нет. Съест Василь Трофимыча, вот те крест, слопает...»
Смутно припомнилась липкая осенняя дорога, ребристые от ветра лужи, гумно в стороне с растрепанной соломой навеса — солома гнилая, черная — и на дороге мальчик в больших сапогах, в солдатском мундире; идет в школу, тяжело переставляя сапоги, и плотно прижимает двумя руками к животу книжки, чтобы они не намокли.
«Ай да Витька! — подумал он. — Агроном теперь!»
А вскоре в заводоуправлении состоялось открытое партийное собрание с необычной повесткой: «Специалистов сельского хозяйства — в село». Оказывается, таких специалистов осел у них не один десяток.
Вышел он в этот вечер из кабинета уже в шестом часу — задержал телефонный звонок, — торопливо, боясь опоздать на собрание, повернул в двери ключ и шагнул через приемную, но сразу удивленно остановился, увидев, что секретарь-машинистка еще на месте. Обычно она ровно в пять натягивала на машинку чехол и по-девичьи бойко стучала каблучками к выходу, а сейчас неподвижно сидела, да как-то странно — опустив плечи и уткнувшись лицом в платок.
— Что это с тобой? — спросил он.
Она подняла голову. На концах длинных крашеных ресниц зацепились капельки, слез, посверкивали там, срывались на щеки, и под глазами ее от смытой краски было сине; глаза словно запали, а лицо осунулось.
— Да как же, Андрей Данилович, — всхлипнула она, — я же читала про ваше собрание... Черным по белому написано, да еще такими большими буквами.
— Да тебе-то что?
— Как же... — она опять всхлипнула. — Я же зоотехник.
— Вот так-так... — протянул он и неожиданно обрадовался за нее: — Так это же хорошо!
Она часто заморгала и швыркнула носом:
— Чего же хорошего?.. Теперь меня в деревню погоня-ят...
— Успокойся. Ты что? Кто же тебя куда-то гнать станет? Сама если не захочешь, кто же тебя насильно может послать? Разъяснять, конечно, будут, убеждать... Но сама подумай: разве тебе в деревне будет хуже? Зоотехник — очень уважаемый в селе человек. Настоящим делом займешься.
Узнав, что ее будут убеждать, она осмелела, глянула на него и сказала с вызовом:
— А сейчас я не делом разве занята?
— Делом, ясно. Кто говорит? Но дело делу рознь. Сидишь и печатаешь, бумажки подшиваешь... Понятно, все это тоже нужно. Необходимо даже. Так ведь с этим и всякая другая девушка справится. А ты — зоотехник. Сила! Пойми это. И неужели тебе не хочется самостоятельно попробовать? В тебе, может быть, талант пропадает? Может быть, ты новую породу коров вырастишь? Породу высокомолочных коров, и тебе памятник поставят... Подумай.
Смешно потом было вспоминать, как он уговаривал свою секретаршу ехать в село. Смешно и немного неловко за высокопарность своих собственных слов, тем более что дальнейшее показало — это и были именно только слова.
В ответ из ее глаз брызнули слезы:
— Ой, да не хочу я в деревню. Чего я там не видела-а?.. И не гоните меня, пожалуйста, не уговаривайте.
— Ладно, ладно. Хватит. Никто тебя и не гонит — сама решай.
Как же все развивалось дальше? Ах да, на собрание он, конечно, опоздал, вошел в зал на цыпочках, отыскал глазами свободное место и неуклюже пробрался к нему, задевая ногами колени людей. Сел и притих, подпер кулаком щеку. Выступал секретарь партбюро. Он говорил дельно, но знакомо. Город всегда помогал селу... Укреплять сельскохозяйственное производство партия посылала лучших людей, и тем более нетерпимо сейчас, когда наметился новый подъем в сельском хозяйстве и там требуется все больше и больше специалистов, что отдельные агрономы, ветеринары, механизаторы окопались в городе... Потом выступали другие и тоже говорили правильно: государство затрачивало на обучение специалистов деньги, надеялось на этих людей, а они, выходит, всех обманули... Слушая, он тихо покачивал головой, соглашаясь, но думал, что в ответ на эти правильные речи его секретарша залилась бы слезами: «Ой, не хочу я в деревню!..» И попробуй убеди ее. Да и нужно ли убеждать? Какой толк из нее выйдет, если не тянется она душой к селу? Нет, убеждать надо. Молодая она, жизнь в этом возрасте кажется бесконечной, и невдомек ей, что жизнь не так уж длинна и легко разменивается на мелочи. Разменяешь, спохватишься — кусай тогда локоть. Но убеждать надо как-то не так, по-другому. А как? Он этого не знал, но его подмывало высказаться.
Подойдя к установленной на столе трибуне с большим выпуклым гербом, он оглядел сидевших в зале. Лица у всех были скучноватые и равнодушные: понятно — далекий от заводских интересов решается сейчас вопрос, вот и проходит собрание вяло.
— Удивительно, почему село некоторых людей так сильно отпугивает, — сказал Андрей Данилович. — Непонятно мне, честное слово. Сам я в деревне вырос, иногда начинаешь вспоминать, и кажется, это было самое лучшее время в жизни. Но вот сидят себе специалисты в городе, бумажки всякие подшивают... А их ждет не дождется настоящее дело. Нужны позарез в селе знающие люди. Да что говорить: все газеты читают... Исправлять положение надо.
Главный технолог завода, сидевший в первом ряду, скептически усмехнулся:
— Сейчас. Проголосуем — и исправим.
— Кто знает, может быть, и исправим, — запальчиво ответил Андрей Данилович. — Один понимающий человек может в колхозе все перевернуть. Я знаю, как это бывает, часто в село выезжаю. Как приезжаю в подшефный колхоз, так по нескольку часов с председателем спорю...
— Правильно, надо учить их уму-разуму, — усмехнулся технолог. — Нам ведь с высокой трубы виднее.
Из задних рядов донеслось:
— Андрей Данилович у нас известный спорщик на эти темы.
— У него даже книга есть старинная, как Библия. Там про сельское хозяйство все наперед прописано. Но не всем эта книга открывается — технологию специальной молитвы надо знать.
Зал ожил: разговор неожиданно стал принимать шутливый тон, и люди были довольны разрядкой.
Из глубины зала послышалось:
— Не технологию, а производственный процесс, как читать — стоя или сидя, против солнца или наоборот, с какой страницы начинать и где кончать...
А технолог в первом ряду сказал:
— Если он у нас такой знающий, то надо его с этой книгой в село и послать.
Андрей Данилович разозлился:
— И без книги не хуже, чем ты на заводе, дела бы там вел. Я хоть и не специалист, не агроном, не ветеринар, а землю, не в пример тебе, чувствую, понимаю...
— Вот-вот, — кивнул технолог.
— ...в деревне родился и вырос, — неожиданно для себя продолжил Андрей Данилович и, помедлив, поежился, как ныряльщик на незнакомом месте: глубоко ли там или под водой камни? — Короче, если надо, то прошу партийное собрание рекомендовать меня на работу председателем колхоза... В отстающее хозяйство.
Позднее, вспоминая мгновенно установившуюся тишину в зале и себя, стоявшего возле трибуны, он поражался, как прочно, намертво, на всю жизнь, ухватила память отдельные детали.
Директор завода, пристроившийся в кресле у двери, зло дернул щекой, но не пошевелился: как сидел, нога на ногу, в кресле, так и остался сидеть, только глаза гневно сверкнули и покраснели лицо и шея. А у секретаря партбюро глаза стали веселыми, лицо посветлело. Он поднял руки, нерешительно подержал их в воздухе, косясь на директора, а затем твердо ударил ладонь об ладонь.
Его поддержали, захлопали, правда не очень чтобы дружно, а так — для порядка.
Все, нырнул. И сразу набежали мысли о семье, о взрослых детях.
Домой он пришел с багровыми пятнами на скулах.
— Что с тобой? — испугалась жена. — На тебе лица нет.
Скрывать не было смысла, и он все рассказал. Ждал упреков, готов был к долгому спору, к ссоре. Даже к слезам жены приготовился, хотя она на его памяти плакала только однажды. Но она как-то странно похмыкала, потом совершенно спокойно села в кресло, достала из ящика стола сигарету, закурила, жадно вдохнула дым и мягко сказала:
— Странно у тебя все получается... Не поговорил, не посоветовался. Как снег на голову... Несерьезно как-то, по наитию.
