Вера Кетлинская - Дни нашей жизни
И потянулся, собираясь встать, но в это время вбежала Валя, видимо успевшая побывать после митинга дома, — в светлом платьице под меховым жакетом, в туфельках на высоких каблуках, в шапочке, из-под которой рассыпались по плечам тщательно закрученные локоны.
Чувствуя себя нарядной и хорошенькой и от этого радуясь и смущаясь, Валя взяла в руки папку с очередными предложениями, но не развязала тесемки, стягивающие папку, а только потеребила их, виновато улыбаясь.
Гаршин вынул записную книжку что-то написал, вырвал листок и бросил его поверх папки:
— Еще одно рацпредложение, Валечка, приобщите его к делу.
И, сделав руками несколько вольных движений, сказал:
— Пойду душ приму. Буду свеж, как огурчик.
Валя, отвернувшись, читала записку, и даже уши у нее порозовели.
Полозов спросил усмехаясь:
— Вы знаете, Аня, что это он пел? «Ах, я люблю так сладко…
— ...турбинные лопатки», — докончила Аня, смеясь.
— Так я и думал, что он вам напел это, — сказал Алексей и отмахнулся: — Ну их к богу, эти лопатки! Они мне в печенки въелись. Но иногда мне и вправду жаль, что я не пишу стихов. Вы заметили, Аня, когда начинается испытание и подают пар, этот звук — не то шипение, не то шепот... осторожный шепот, как будто он тебя предупреждает: «Все ли ты проверил? Сейчас я начну крутить и давить». А ты стоишь, весь обмирая, и в сотый раз выверяешь... А лица? Вы заметили, какие у всех лица? Вот об этом бы стихи! И картину! Чтобы и она тут присутствовала — машина, созданная людьми. Но только чтоб на первом плане — люди, творцы. Так бы и назвал: «Творцы»... Вы смеетесь?
— Нет.
Валя, спрятав в карман записку Гаршина, то раскрывала, то закрывала папку. Аня видела, что ей сегодня не до работы, и не знала, отпустить ли ее или, наоборот, ради нее самой — удержать... но как? И зачем это нужно Гаршину? Или мне в отместку? Аня была почти уверена в том, что знает содержание записки.
— Вы очень хорошо сказали, Алексей Алексеевич, — вздохнула Валя. — Вы сегодня счастливый, да?
— Не думал об этом. Наверное, очень, — сказал Полозов. — Пожалуй, нет на свете счастья надежней этого.
Вернулся Гаршин, порозовевший и бодрый. Никто бы не сказал сейчас, что этот красивый здоровяк сутки не выходил из цеха.
Валя сильнее затеребила тесемки и с выражением ожидания и тревоги обернулась к Полозову:
— Вот вы сказали… что это — самое полное, высшее... И тогда ничего другого не нужно?
Полозов засмеялся, шутливо сказал:
— Это уж крайности, Валя. Хорошего жениха тебе обязательно нужно. Только очень хорошего, средненького не бери.
Валя покраснела до слез и почти сердито повторила свой вопрос:
— Нет, я серьезно спрашиваю. Может это заполнить жизнь?
Она, видимо, решала для себя что-то важное. Полозов не понял этого и так же шутливо ответил:
— В учителя жизни я не гожусь, Валя. А что девушкам нужно, не изучал.
Увидав нахмуренное лицо Вали, он добавил:
— Заполнить жизнь можно, если очень любить свое дело и очень много вложить в него. Так мне кажется.
— Не верьте им, Валечка, — сказал Гаршин, дотрагиваясь до ее пальцев, теребящих тесемки. — Пойдемте, провожу до автобуса, а то и вас оставят здесь до утра.
Валя вскочила, оглянулась на Аню и решительно сказала:
— Я пошла, Анна Михайловна. Завтра я все-все сделаю!
Если бы рядом с нею был не Гаршин, а кто-либо другой, Аня удержала бы Валю под любым предлогом. Но Гаршин вызывающе улыбался. Да и какое право она имеет мешать счастью Вали, если это счастье — Гаршин?
— Конечно, иди, — сказала она и на прощанье, пожимая руку Гаршину, пристально посмотрела ему в глаза, как бы предупреждая: я все знаю, не обижай ее.
— Порядок! — весело сказал Гаршин и распахнул дверь, пропуская Валю.
Выйдя в цех, Валя оглянулась, не видно ли Аркадия Ступина, — было бы ужасно натолкнуться на него сейчас! Но Аркадия не было.
Гаршин шагал рядом с Валей, как будто ее тут и нет, и она старалась идти так же независимо. На ходу их руки иногда будто случайно сталкивались, и от этого беглого прикосновения Вале становилось радостно и жутко. В его «рацпредложении» не было ничего, кроме слов: «Давайте удерем отсюда вместе». Она не знала, что будет, когда они останутся одни, что он скажет и что она ответит, она знала только, что рядом с нею Гаршин, что он заметил ее и позвал с собой. И вот они оказались за пределами завода.
— Наконец-то я вижу вас не в небесах, а на земле, — сказал он, подхватывая ее под руку. — Это все-таки черт знает что — парит себе над цехом, как птица, не дотянешься и не докличешься! Подплывет, подразнит и опять уплывет!.. А теперь я вас увел, и сейчас мы поедем кутить на «крышу». Вашу руку, Валечка!
Валя растерялась. Она боялась идти в такой ресторан, она вообще никогда не была в ресторане. Нарядное платье сразу показалось ей слишком скромным, закрученные дома локоны — неумело сделанными. Он понял ее страх, оглядел ее с головы до ног:
— Полный порядок, Валечка! Мы с вами будем пить шампанское и танцевать до утра.
— Пить я не буду, — твердо сказала Валя и с мольбой взглянула на него, боясь, что он раздумает ехать.
— Ладно, — согласился он. — Лимонад вас не пугает? А мне одну стопку для храбрости. Поехали!
Валя устремилась к трамвайной остановке, но Гаршин встал посреди мостовой и поднял обе руки перед легковой машиной, приближавшейся к ним. Шофер затормозил, чуть не наехав на Гаршина.
— Умоляю: быстро в центр, дело идет о жизни! — крикнул Гаршин, дернул дверцу, втолкнул Валю в машину, вскочил сам и другим, озорным голосом бросил шоферу: — В «Европейскую» полным ходом! В обиде не будете!
И, заключив маленькую руку Вали в свои огромные ладони, шепнул ей:
— Кутить так кутить!
А в опустевшем техническом кабинете Аня прислушивалась к смутно доносившимся шумам цеха и, склонив голову на руки, смотрела на уснувшего Алексея Полозова. Почти лежа в кресле и вытянув на середину комнаты длинные ноги в синих рабочих брюках, Алексей спал тем мгновенно наступающим сном, каким засыпают в молодости после большого переутомления.
Аня смотрела на него и думала о том, что Гаршин быстро утешился и что ей это почти безразлично, — значит, ничего и не было, а Валя очень влюблена в Гаршина, и надо бы удержать ее, но как тут удержишь? Не полюбит ее Гаршин. Да и разве он способен полюбить кого-нибудь, кроме самого себя? «Что было, то прошло», — сказал он тогда. Значит, все-таки было? А, да не все ли мне равно!
Отмахнувшись от ненужных мыслей, она вернулась к событиям этого вечера, припомнила тревожную минуту, когда пар начал поступать в турбину, и митинг, где ее приветствовали среди других, щедро отблагодарив за старание. Как это было неожиданно и хорошо!.. А люди выглядели сегодня совсем иными... или тут и раскрывались? Директор, — он же еще молодой и совсем не такой сухарь, каким казался. И с Любимова слетело все чиновничье. А Полозов — какой он был славный! Сказал: «Вспомнили-таки, черти!» — и пошел в толпу, как в родной дом, где ни притворяться, ни таиться нет нужды...
— Долго я спал? — встрепенувшись, спросил Алексей и протер рукою глаза. Глаза смотрели еще сонно, веки не хотели раскрываться. — Никто не приходил? — снова спросил он, кивая а сторону цеха. Сонное выражение постепенно сменялось выражением озабоченности.
— Спите, все хорошо, — сказала она, удивляясь тому, что чувствует к нему такую нежность.
— Схожу погляжу.
Он провел ладонями по лицу, по волосам, улыбнулся Ане и торопливо вышел. Аня понимала, что его улыбка ничего не значит сейчас и в его мыслях для нее нет места.
Часть третья
1
Начиналось чудесное утро, какие так часто бывают в Ленинграде весной, — над городом висит туман, и солнце, пробиваясь сквозь него, освещает город неярким светом; под ногами похрустывают ледяные пленки, но день обещает быть погожим; воздух недвижен и чист, лишь изредка от проезжающей крытой машины пахнёт острым запахом теплого хлеба.
Яков Воробьев торопливо шагал по улицам, расцвеченным праздничным убранством, обгоняя принаряженных, по-праздничному медлительных пешеходов. Его озабоченный вид не вязался с общим настроением, и на него оглядывались: что это с тобой, товарищ, или беда какая приключилась?
Таких одиночных пешеходов, как он, сегодня почти и не было; люди шли группами, семьями, возле взрослых скакало вприпрыжку множество ребятишек, и почти у каждого в руке красный флажок. На перекрестках появились продавцы со связками воздушных шаров. Шары бойко раскупали, — привязанные к пуговицам пальто, они колыхались над головами и детей и взрослых.
Сколько раз, бывало, и Воробьев с такой же беспечностью встречал первомайское утро! Сегодня его одолевали заботы: поспел ли столяр заготовить шесты для значков? дружно ли соберется цех? будет ли выглядеть достаточно мощным макет турбины на площади, среди людских толп?
