Петр Замойский - Восход
Теперь я сам позвонил в ЧК, но Боркина уже не было. Дежурил член тройки Любочкин. Ему я сообщил, чтобы встретили отряд и доложили Боркину.
Подъехали новые подводы, и их проводили. Оставив в волости дежурных, мы с Никишиным сели на телегу.
Сытые, откормленные за время уборки лошади тронули крупной рысью. Люди выходили из домов и смотрели нам вслед. Что они думали? Наверное, по-разному. Возможно, иные втайне радовались восстанию в городе. Разные тут люди.
Вскоре заря совсем разгорелась. Когда мы миновали глубокий овраг и поднялись на гору, над близким уже Инбаром полыхало грозное зарево и катился набатный звон. Кто бил в колокол — сторож или восставшие, — понять было нельзя. Набат всегда волнует и всегда страшен.
Звонили в Никольской церкви, а когда мы подскакали к городу и остановились у старого здания воинского присутствия, в набат ударили на колокольне собора. Это был ревущий, сплошной гул. В соборный колокол били только во время самых сильных пожаров.
Нас встретил Иван Павлович. Никишин выстроил отряд. Боркин разъяснил, кому куда идти. Михалкину — вести людей в обход, в тыл восставшим, вдоль реки, и встретиться с Брындиным. Никишину — пройдя улицами, дворами и огородами, соединиться на улице Низовке, по левой стороне реки Инбара, с отрядом Бокова. Остальным — направиться на Никольскую улицу и присоединиться к укомовским чоновцам во главе с Филиппом.
Мне, к моей досаде, поручено было с пятью комсомольцами охранять почту и телеграф. Винтовки на почте были.
— А кто на телефонной? — спросил я Боркина.
— Там Павел, дружок твой. Действуй, Петр. Положение очень серьезное. Если они и не захватят почту и телеграф, то могут перерезать провода.
— Верно. — Не мог я не согласиться и с пятью комсомольцами двинулся в центр города, к синему, одноэтажному зданию почты и телеграфа.
Там, держась за винтовку, сидел у аппарата лысый пожилой телеграфист. Возле него переминались трое мужчин и две девушки. Лица у всех испуганные. Ну что они могут сделать, если ворвутся восставшие, среди которых, как мне успел сообщить Боркин, много было дезертиров, скрывавшихся в лесах и в домах местной буржуазии.
При нашем появлении с винтовками дежурившие люди облегченно вздохнули.
Девушек я узнал. Они когда-то, в первые дни революции, дежурили на телефонной станции в здании земской управы. Это были веселые щебетухи Маня и Нюра. Мы тогда с Павлушкой заняли станцию, сказавши, что пришли охранять ее по приказу земской управы. В тот день я передал по телефону в тридцать две волости уезда извещение о взятии власти большевиками и декрет о земле и мире.
Девушки узнали меня. Ведь я не раз с ними встречался в городе, в парке, в театре.
— Не боитесь, Маня и Нюра? Вы, кажется, не робкого десятка?
— Отпустите нас домой, Петр Иванович.
— Что вам дома делать? Скука одна. А тут слышите, как постреливают. Музыка, да и только! — утешаю я.
Выстрелы доносились с плотины. Там догорала водяная мельница.
— Нет, вы еще понадобитесь нам. Хотите, я наганы вам дам? Самовзводные наганы. Нажмешь курок — и сами стреляют.
— А у вас есть лишние?
— Нет, так будут. Вот тебе, Маня, мой наган, а тебе, Нюра…
— Мне совсем не надо. С нас хватит одного.
В это время пришел Павлушка с винтовкой за плечом. Давно мы с ним не виделись. Он — начальник почты, телеграфа и телефонной станции. Словом, комиссар связи.
— Что там, на улице? — спросил я.
— Наши помещение детского дома захватили.
— Детей-то вывезли?
— По домам распределили.
— А казначейство? Ведь оно рядом.
— Деньги и бухгалтерские книги вывезли на двух подводах. Тронулись на Башмаково. С ними поехал Максимов, заведующий финансами, и завуоно Гаврилов.
— Гаврилов-то зачем?
— По правде говоря, его Боркин отправил. Испугался Гаврилов. Трясется, как студень. Да что он за вояка!
Гаврилов, наш «профессор», окончивший духовную семинарию с золотой медалью, человек необычайно длинный, самый высокий в нашем городе, в попы не пошел, а вступил в партию. Почти все доклады на различные темы, начиная от Парижской коммуны и кончая жизнью на Марсе, делал именно он. Имел пристрастие к винтовке, с которой ходил и к себе в УОНО, носил кавалерийскую шапку, на плечах предлинную шинель, сшитую по его росту пленным австрийцем. Гаврилов немного заикался, что помогало ему во время доклада собираться с мыслями.
Гаврилов знал три языка, был хороший математик. Несмотря на продолговатое, лошадиное, сухое лицо, он пользовался симпатиями гимназисток, был их кумиром.
Вот таков был наш Гаврилов, человек умный и забавный. С наганом он не расставался даже во время докладов в Нардоме. И была у него странная привычка: делая доклад, он механически крутил барабан с семью патронами, чуть отводил курок и пощелкивал им. И все время расхаживал на своих длинных ногах по сцене, повертываясь то в одну сторону, то в другую. Конечно, добрая половина доклада не доходила до слушателей. Они боялись — вдруг докладчик что-нибудь не рассчитает и пальнет прямо в зал. Поэтому народ все время шарахался то в одну сторону, то в другую.
Большого труда стоило нам отговорить Гаврилова от этой пагубной и просто опасной привычки.
Вот этот-то воинственный человек и уехал с поля битвы. Уехал во всеоружии — с винтовкой, наганом, саблей и кинжалом. Поехал он под видом охраны. А надо сказать, что на своем веку он ни разу не стрелял ни из винтовки, ни из нагана.
Снова послышалась стрельба. Близко, за церковью, стреляли наши, а со стороны мельницы и от горы, покрытой лесом, восставшие. Уже солнце осветило крыши городских домов. Жители, непривычные к выстрелам, притихли. Боев здесь не было. Прошлой осенью мы взяли власть в городе без единого выстрела. А теперь — пожалуйте!
Тихий городок Инбар! Красивый городок, раскинувшийся на высоком холме и, как Пенза, утопающий в садах. С двух сторон омывают его речки — Мача и Малый Инбар. Они сливаются за холмом, и там река под названием Инбар течет вдаль, впадает в Ворону, Ворона — в Хопер, а Хопер…
Раздался звонок. Телефонистка, отозвавшись, кивнула мне. Я взял трубку. Звонил Боркин.
— Что, Ваня, нового?
— Татарский отряд прибыл.
— Что ты с ними делать будешь?
— Тебе пришлю человек пять, Бокову десять, а остальные про запас. Они голодные. Их бы надо накормить.
— Позвони Гурову. У него найдется.
Боркин расхохотался.
— Над чем смеешься, Ваня?
— Ты хорошо предложил. Но где их кормить?
— При тюрьме есть столовая, — говорю я.
— Чудак человек. Тюрьма не мечеть. Они не только не пойдут, а разбегутся.
— Пожалуй, верно. Поговори, Ваня, с начальником. У нас же есть своя столовая. Вот туда из тюрьмы можно в ведрах принести.
— Это правильно. Что у тебя нового, Петр?
— Слушаем перестрелку.
— А ты знаешь, что уже есть убитые и раненые с обеих сторон?
— Нет, не знаю.
— В больницу отвезли.
— Кого же?
— Сына главного бухгалтера Кузнецова, гимназиста.
— Это… это соперник… Бокова.
— Если хочешь, он. Потом гимназиста Матвеева, двух дезертиров, фамилии их еще не узнали. И несколько раненых.
— А с нашей стороны?
— Меньше. Но я после скажу… Петра, ты слушаешь?
— Слушаю, Ваня.
— Ну, слушай и молчи. Можешь удивляться…
— Да говори, не томи.
— Ты знаешь, что этот эсеровский сброд и дезертиры наступают по всем правилам: с перебежками, и каждый умеет окапываться.
— Не знаю. Откуда мне знать? Ты запретил мне в строй.
— Куда тебе, черту однорукому! Словом, война идет позиционная.
— Это не диво. Ведь Жильцев — офицер. Он их ведет.
— Он-то как раз и не ведет, а только отдает распоряжения. А ведет все дело… кто бы ты думал?
— Нет, не знаю.
— Друг мой Петя, возглавляет все дело… Романовский.
— У меня чуть трубка не выпала из рук. Я только и вымолвил:
— «Левый коммунист»?
— Он, Петя.
— Словить его живым!
— Я уже послал людей. Поймаем лысого барина. Ведь он, по верным сведениям, бывший генерал.
— Ну дела, Ваня! А Шугаев где?
— В уисполкоме. Названивает в Пензу. Рвется в бой, но мы его не пускаем. Без него обойдутся, а то, глядишь, какая-нибудь пуля его словит.
— Это верно.
— Так я тебе пришлю человек пять татар.
Мы повесили трубки. Сообщение о Романовском потрясло меня. Я не утерпел и, выйдя в сени с Павлушкой, шепотом рассказал ему об этом.
— Враг, — проговорил Павлушка.
— И очень опасный.
— Но как он попал в уполномоченные губпродкома? — спросил Павлушка.
— Пенза могла не разобраться. Ведь он из Москвы.
— Словом, авантюрист, — добавил Павлушка. — Приезжал же к нам с мандатом из Пензы какой-то Абрамов, который хотел весь уезд объявить коммуной. Мы выгнали его.
