Николай Глебов - Ночная радуга
Теперь я всегда возвращался с реки этим путем и каждый раз останавливался у родничка.
Но однажды я увидел, что кто-то обломал куст, истоптал вокруг траву, ступил в ямку, смешал светлую воду с грязью...
После этого я уже не сворачивал с тропинки на болото, и до сих пор мне становится грустно, когда вспомнится затоптанный родничок под смородиновым кустом.
ТЕТЕРКА
Однажды бродил я по молодому лесу и собирал подберезовики и подосиновики. Под маленькой пушистой елочкой увидел синюю сыроежку. «Возьму уж и ее, — думаю, — тоже ведь гриб».
Только нагнулся и протянул руку за сыроежкой — вдруг мне под ноги как будто кто сыпанул целое решето недоспевших помидоров. Помидоры раскатились и в тот же миг исчезли, словно их и не бывало.
Я догадался, что это тетеревята, и стал внимательно осматривать все вокруг. Вон один пушистый комочек закатился в ямку и притаился под большим осиновым листом. Я на цыпочках подкрался к тетеревенку, хотел поймать его и рассмотреть поближе.
В это время из-под елки с шумом выпорхнула тетерка-мать. Распушила перья, распустила крылья и забилась, словно раненая. Пока я смотрел на нее, тетеревенок исчез из-под листа.
Тетерка ковыляла, припадая к земле, уводила от птенцов. Я пошел за ней. Наконец она вспорхнула и улетела.
Я присел под березой. Где-то невдалеке тетерка созывала своих детенышей. И я подумал: «Как сильна материнская любовь, и на какой риск идет даже птица ради этой любви...».
«АКВАРИУМ»
От палящих лучей августовского солнца и трава повяла. Мне хотелось плеснуть в лицо горсть холодной воды, смыть пот, напиться. Но вода в Иньве была теплая и грязная: где-то в верховьях уже третий день экскаватор черпал из реки гальку, и от этого во всю ширину Иньвы текла муть.
Вспомнил, что недалеко в реку впадает ручей Светлица. Вода в нем холодная, светлая, узкое голубое русло устья Светлицы просматривается до самого дна. Но на этот раз я увидел неожиданную картину. В ручей набилось столько рыбы, что, казалось, не осталось в воде свободного места. Тут и бойкие, увертливые язи, и широкие подлещики, и красноглазые плотвички, и широколобые голавли, и полосатые окуни, и даже брусковатые, пятнистые щуки. Зубастые хищники прижались к траве у берега, ведут себя сдержанно.
Я не стал подходить вплотную к ручью, постарался незамеченным уйти от «аквариума», чтобы не спугнуть его временных обитателей. Пройдет муть — и рыба спустится в Иньву.
ЖУРАВЛИ
Был серый осенний день. Все небо затянули низкие облака. Я лежал на поблекшей, остро пахнущей траве под березой, и береза тихо осыпала меня желтыми листьями.
Вдруг откуда-то с вышины послышались печальные трубные крики: «Курлы-курлы, курлы-курлы...»
Журавли!
Посмотрел на небо — никого, только серые облака. А щемящие сердце крики все ближе, все ближе.
Тут я заметил, что среди облаков непонятно каким чудом вытаяло голубое окошко, и через него проплыл узкий клин журавлей.
Птицы снова скрылись за бегущими облаками, а я лежал под березой и думал: «Все вокруг обычно — и темно-красные гроздья брусники, и зеленый мох, и желтая береза. А отними у меня это — и заболит, затоскует сердце... Как понятна мне ваша тоска, журавли, ваше печальное «курлы-курлы»...»
ВЕРНАЯ ПРИМЕТА
Пока стоит теплая погода, на нашем пруду редко когда увидишь диких уток. Они здесь не гнездятся и залетают сюда случайно, а живут в густых зарослях у лесных речек и озер.
Однажды темным осенним вечером мы с дедом Ефимычем проходили по плотине. Смотрим — на пруду видимо-невидимо водяной дичи: белогрудая чернедь, сизокрылые кряквы, серые шилохвостки, юркие чирки.
— Что это они тут все собрались? — удивился я.
— Похоже, перелет северной морской утки начался, — спокойно ответил Ефимыч. — Они, брат, без барометра погоду чувствуют. Знать, завтра холод наступит. А может быть, и снег первый выпадет.
— Да вроде бы еще рановато, — усомнился я. — Первые-то холода со снегом у нас обычно во второй половине октября бывают...
— Примета верная, — сказал Ефимыч.
Наутро, проснувшись, я выглянул в окно: улица и крыши домов были запорошены ярким белым снегом.
БЕРЕЗОВЫЕ ЛЮСТРЫ
Ранним осенним утром я шел по лесной тропинке. Под ногами хрустела заиндевелая трава, шуршали опавшие листья. Взошло солнце, и стоявшая у тропинки береза, вся усыпанная капельками воды, загорелась и засверкала, переливаясь всеми цветами радуги, как чудесная хрустальная люстра.
Чтобы не попасть под холодный дождь, я, прежде чем пройти под березкой, осторожно встряхнул ее. Но ни одна капля не сорвалась с голых веток, и лишь послышался легкий звон: первый утренний морозец превратил капли воды в прозрачные ледяные хрусталики.
По обеим сторонам тропинки искрились и переливались звонкие березовые люстры.
СРЕДИ ЗИМЫ
Однажды в конце января бродил я с ружьем по реке Куве. Глубокий снег давно уже покрыл землю, на деревьях не осталось ни одного листочка, и в промерзших черных ветвях замерла всякая жизнь.
Но, переходя реку, я неожиданно увидел невысокий ивовый куст, весь усыпанный пушистыми, словно из ваты, комочками, вылезшими из лопнувших почек: ива цвела.
Не часто увидишь такое в январе, среди снега и льда.
Я в удивлении остановился: в чем дело?
Потом удивился еще больше. Я очень хорошо помнил, что летом этот куст вроде бы рос не здесь, а выше, на самом краю крутого берега.
И тут понял: наверное, осенью, во время обильных дождей, берег обвалился, и вместе с глыбой земли ива сползла в реку. Потом мороз сковал реку льдом, а корни ивы оказались в воде. Вода же зимой теплее воздуха, и вот, чувствуя тепло, корни погнали по стволу живительные соки, и ива, не дожидаясь весны, расцвела.
БЕЛКА
Своевольный, крутой нрав у таежной реки Тимшер, особенно в весеннюю пору. Сине-голубой ноздреватый лед трескается, неторопливо взбухает. Высокие берега опускаются все ниже и ниже. Река молчаливо настораживается, напрягает силы, чтобы одним махом скинуть с себя толстые зимние одежды.
И вот — просыпается! Мутная вода бурлит в трещинах льда, будто кипит, река плещет через край, захлестывает низменности, болота, забивается в лес, стремительно гонит свои полные воды.
Однажды, наблюдая за половодьем, я увидел серовато-рыжую белку, которая, растянувшись на толстой ветке прибрежной сосны, что-то высматривала. По реке плыли редкие льдины. Вот две из них столкнулись и, померившись силами, уперлись в берега, не уступая дорогу друг другу. Образовался затор. Белка встрепенулась, прыгнула на вздыбившуюся прибрежную льдину и мигом перемахнула на противоположный берег.
Белки — искусные пловчихи, а этой, видно, не хотелось купаться в студеной весенней воде.
ЯБЛОНЬКА
Леса здесь хоть отбавляй. Куда ни глянь — кругом тайга. Но у тимшерцев издавна принято сажать под окнами еще и маленькие лиственные деревца. У всех в палисадниках и на огородах растут рябинки, черемухи, березки, какой-нибудь кустарник.
Евдокиму уже перевалило за шестой десяток, но он все еще охотится. Осенью и зимой по неделе ходит за зверем, ночует в тайге. Лисицу, белку да куницу добывает.
Как-то весной поехал дед в город на побывку к дочери и привез оттуда яблоньку с корешками — в плодово-ягодном питомнике купил. Обернув саженец мешковиной, десяток верст нес его осторожно, чтобы не задеть ненароком покупку о сучья да пни и не покалечить.
Надумал-таки дед удивить соседей. Под самым окошком выкопал ямку, посадил яблоньку, подвязал ее к колышку мочалкой, полил из ведра.
— Мешкотная энта затея, — отговаривали тимшерцы, — шибко кропотливая и ненадежная. Нешто твой южный культурный саженец жить станет у нас на севере? Быть того не может. Застынет зимой, так и знай, погибнет. Зря только труд пропадет...
Другие подтрунивали:
— Лучше бы так, Евдоким, абрикосы, виноград или грушу завел, новые сорта морозостойкие вывел. Смотришь, садоводом бы поправдашним стал.
Евдоким молча делал свое — ухаживал за деревцем. Яблонька принялась, распустила летом листочки.
Осенью дед увидел, что угодил посадить яблоньку под самую кромку односкатной бревенчатой крыши: прямо на голые ветки саженца с нее потекла дождевая вода.
Забеспокоился было хозяин: «Худо получилось, не додумался сразу...» Но тревожить, пересаживать яблоньку дед уже не решился.
Пришли ночные холода. Днем капает на деревце, а ночью морозит. Так и нарос ледок на ветках и на стволе, и стояла яблонька всю зиму в прозрачном блестящем панцире. Не страшны были ей северные жгучие ветры и трескучие морозы.
