Златослава Каменкович - Опасное молчание
Загрубевшая большая рука Платона заметно дрожала, когда он приглаживал разметанные волосы Саши. И этот проблеск отцовской ласки вдруг вернул Севиль надежду.
Но то, что произошло в следующую минуту, было страшно и заронило на всю жизнь в сердце мальчика нестерпимую боль стыда.
Мать упала на колени перед отцом, обхватила окровавленными руками его босые ноги и начала их горячо целовать.
— Не ходи… Я не пущу тебя к ней, — обливаясь слезами, шептала она. — Не пущу…
Отец опустил Сашу, поднял за плечи Севиль, разжал спекшиеся губы и словно огнем дохнул:
— Этого не проси!
— Тогда убей меня!.. — взмолилась женщина. — Втопчи меня в землю!.. Я не хочу жить!.. Убей!..
— Пусти, — оторвал ее от себя Платон. — Не будет по-твоему и баста!
Лицо Платона было страшно. Но страшно не гневом, а безумной страстью к той, другой, имевшей над ним большую власть, чем сама смерть.
Он замкнулся в каменном молчании и пошел, шлепая босыми ногами по мокрым камням, ни разу не оглянувшись.
— Я не хочу жить!!! — в исступлении билась Севиль.
— Сама заковала себя в кандалы неволи! — крикнула Анфиса, хотя у нее сердце разрывалось от жалости к несчастной. — За что его любишь? Ведь надругался над тобой и сыном! Али хочешь Сашу круглым сиротою оставить?
При упоминании о сыне Севиль пришла в себя, но вся тряслась и вздрагивала.
— Сашу пожалей, совсем ведь окоченел. Застудится. И мои там заждались…
Севиль с трудом поднялась. Ни кровинки в лице. Сделала пару шагов, пошатнулась и рухнула бы на камни, да Анфиса успела подхватить ее.
К восьми годам чернокудрый Сашка вытянулся, возмужал. И следа не осталось от доверчивого, открытого взгляда. Всегда угрюмый, озабоченный. После страшной истории у обрыва стал заикаться. Давно уже не называл Платона «папаней». Не дрожал от страха, боли и стыда, если случалось видеть, как Василиса прямо с порога монополии окатывает Платона из ведра, а тот, распластавшись на земле, что-то бессвязно бормочет. Не вспыхивал, когда кабацкая Марфа в отсутствие Платона ругала его последними словами, уверяла рыбачек, что денно и нощно молит бога о черной яме на Платошку-разбойника.
К шаланде Платона Саша близко не подходил. Чтобы не умереть с голоду, мальчик помогал крестной рыбачить. А Севиль оставалась дома с малышами — у вдовы Анфисы их было трое, старшему еще и шести не исполнилось.
Тяжелого труда, выдержки, смелости требует рыбацкое дело. Только удача отца не дружила с Сашей: поди порыбачь без мяса, если даже дурные бычки и те на креветку не идут.
Как-то, глянув на плачущих, отощавших ребятишек, Саша решительно сказал, заикаясь:
— К-крестная, уйдем в мо-море. Я знаю, где с-скумбрия косяками х-ходит…
— В открытое море на нашем-то корыте?! — всплеснула руками Анфиса.
— Уг-гоню ш-шаланду отца!
— Не знаешь что ли кабацкую Ваську? Вызверится, так с поселка беги!
— Ну что ты, что ты, Искандер[3]! — испуганно зашептала Севиль, будто кто-то мог их подслушать. — Отец тебя в землю вгонит…
— А в-во! — показал кулак Саша, и при этом грозно сверкнули из-под черных густых бровей его глаза. — Я д-дол-жен накормить детей.
— Долго жить тебе, сынок, — сквозь слезы улыбнулась Севиль. — Пусть будет, как ты говоришь. А господь смягчит сердце твоего отца, я буду молиться…
Анфиса раздобыла мясо еще с вечера. И на рассвете, когда море сонно перебирало камни у причала, рыбачка и мальчик подкрались к шаланде Платона. Поставили парус и ушли в море.
На этот раз им здорово повезло. Такому богатому улову мог позавидовать и Платон.
Он и подстерегал их, сидя на днище опрокинутой лодки кумы Анфисы. Курил самосад, придумывая для похитителей одну казнь страшнее другой.
Ястребом налетел на Сашу, ударом в грудь сбил мальчика с ног. От Платона разило монополькой и табаком. Волосы и борода всклокочены, руки трясутся, рот перекошен. Ох, до чего ж лют и страшен!
— Нет, нет! — кинулась с кулаками на мужа подоспевшая Севиль. — Не тронь его! Мальчик сделал доброе дело…
Перепуганные дети Анфисы, с которыми прибежала Севиль, заревели, бросились к матери.
— Задушу! — грозился Платон, схватив Севиль за горло.
И вдруг Саша с ошеломляющей быстротой, точно кошка, прыгнул на спину отца, вцепился ему в волосы и повис на них.
— Ах ты, змееныш! — прохрипел Платон, выпуская Севиль. На короткое время он растерялся — такой решимостью дышало искаженное яростью лицо мальчика.
— На отца пошел?!! Убью!!!
— Побойся бога, — взмолилась Анфиса. — Мы в такой нужде…
— Пошли вон, зараза! — разбросал ревущих детей. — А тебя, турецкая морда…
Он погнался за Севиль, но с разгону налетел на Василису.
— Боже ж ты мой! — Василиса с притворной ласковостью прильнула к груди Платона. — Заспокойся, родненький… Чуешь, Платоша, иди, иди, поклич маманю, она тут мигом распорядится…
— Эх, погиб рыбак, к бабьей юбке прилип, — покачала головой Анфиса. — Помни, милок, злобная слепота куда пострашней всякой другой слепоты. Людям в беде помочь не хочешь…
— В землю вгоню! — пошел на рыбачку Платон. — 3-зараза!
— Боже ж ты мой! — схватила его за руку Василиса. — Нету с тобой никакого моего терпения. Ступай, я кому говорю?! — и даже топнула ногой.
Все еще хмуро и зло озираясь, Платон втянул голову в плечи и угрюмо зашагал в кабак.
— Чуешь, салтанша, — нагло хохотала Василиса, — двум волчицам в одной берлоге не жить… Христом-богом прошу — уходи с поселка. А то, как ты есть ведьма-колдунья, хочут тебя нафтой облить да и поджечь… И твоего ублюдка також не пощадят! Крест святой, что не брешу… — И совсем другим тоном к рыбачке: — Чуешь, Анфиса, как у тебя малые детки, бери себе всю рыбу. Запишу на твой счет.
— Ты ее ловила, что мне продаешь? — вскипела Анфиса, — Ох, Васька, отольются тебе сиротские слезы, бог все видит, ох видит…
— Фу ты, ну ты! Не кипи, а то лопнешь, детки заплачут, — как ни в чем не бывало опять хохотнула Василиса. — Ну, так по рукам? Поштучно будешь на привозе продавать, мильонт выручишь.
Внутри у Саши все клокотало. Он схватил камень и замахнулся:
— У-убью!!!
— Только вдарь, малохольный! — испуганно закричала Василиса. — Убиваю-ють!!! — взвизгнула и побежала.
— Сынок! — мать отобрала камень.
— Я ее у-убью!!! — рвался из рук Севиль мальчик. — Спалю ее м-монополию!!!
— Да замолкни ты! — замахала на него руками Анфиса. — Чует мое сердце, к чему все клонится… Уходить вам из поселка надо, — с беспощадной ясностью сказала она.
— Куда? — беспомощно опустила руки Севиль.
— Айда назад в шаланду! Саша, правь на Севастополь. Этим вражинам скажу, будто вы до Туреччины подались. Слушай, Сонюшка: Саша знает, в Южной бухте стоят лайбы. Там у вас скумбрию оптом возьмут.
Анфиса назвала цену.
— А ш-шаланду куда?
— Это уж моя забота. Оставите на причале, возле базара. Понял?
— Д-да.
— Меня ожидайте у Любаши. Чуть чего — там защита будет.
Любаша Кремнева — старшая сестра Анфисы. Ей уже за пятьдесят. Несколько раз Саша с крестной бывал у нее.
Севиль забеспокоилась: найдет ли мальчик дорогу?
— Д-да, маманя.
— Вы уж извиняйте, что не провожаю… С богом! — и Анфиса оттолкнула лодку от берега.
Когда нагрянули Платон, Василиса и Марфа, беглецы уже проплывали мимо Черной скалы, удаляясь все дальше и дальше от своего жилища, где столько они повидали мук, невзгод, горести и куда Севиль и Саше не было возврата.
— Воры! Каторжники! Сничтожу!!! — вопила Василиса. — Лодку украли!!!
Марфа точно окаменела. Турчанка круто изменила ее коварный план: не сегодня-завтра бабы должны были разорвать турчанку. А Платошку, как он есть главный виновник, — марш, вражина, на каторгу! Тут уж с исправником договорено и екатеринка[4] уплачена наперед… Хотелось поглядеть на Василису, как бы она стала хозяйку из себя корчить без своего Платошки-разбойника. А то за печкой и лиса храбрится! Вишь, надумала прибрать к рукам материно добро…
И Марфа грязно выругалась, заключив:
— Ох, как это я не успела ее за жабры схватить?
— Вот аспид! — треснула Василиса кулаком по спине Платона. — Напился, чисто бурдюк! А кто догонять будет воров?! На кой черт ты мне нужон без шаланды?!
Пьяный Платон едва стоял на ногах, пялил на Василису затуманенные глаза и вдруг дико заревел:
— Сгинь! Сгинь, нечистая сила!!!
— Так, допился, — покачала головой Анфиса и заторопилась к детям.
Человеческая добросердечность укрыла Севиль и Сашу надежнее каменной стены в семье Кремневых — потомков героических защитников севастопольских бастионов.
Первое время Севиль и мальчик жили в сарае затаясь, тревожно, в постоянном страхе, не только днем, но и ночью боялись выходить во двор.
