Карпов Васильевич - Двое в песках
С большими потугами выбравшись на очередной склон, Василий остановился на его вершине. Ноги и руки его дрожали, готовые подломиться. Он смотрел перед собой и не сразу сообразил, что видит. Внизу, прямо от подножия бархана, тянулись ровные, как линии в школьной тетради, ряды хлопчатника. Вдали на столбах светились бледные утренние огоньки. Дома стояли в сплошной стене деревьев. А еще дальше возвышались горы, на их вершинах уже играла позолота утреннего солнца. Но самое главное - Василий увидел глянцевые полоски арыков, наполненные водой. Они разделяли хлопковое поле на правильные квадраты. И один из этих арыков шириной в добрый шаг протекал совсем рядом, внизу, под барханом, всего в нескольких метрах!
Люди и пустыня в борьбе сошлись вплотную. Между воюющими сторонами даже не было нейтральной зоны - последний бархан и первый арык находились рядом.
Панаев не кинулся к воде. Он уже не ощущал жажды. Он стоял на четвереньках и смотрел на сказочную красоту человеческого рая. Василий знал этот городок. Панаев раньше несколько раз проезжал через него на машине и ни разу не подумал, что этот городок так прекрасен. Наоборот, он казался ему тогда грязным, неуютным. Растянувшись вдоль магистральной дороги, городок был осыпан пылью, которую поднимали сотни машин, пролетающих через него днем и ночью. Машины мчались на запад и на восток. А пыль, вздымаемая ими, оседала на деревьях и строениях. Панаев хорошо помнил: все шоссе асфальтированное, а здесь, в этом городке, в течение нескольких лет был какой-то избитый, с пылью по колено, объезд. То ли строилось шоссе, то ли мост. Но этот объезд был всем хорошо знаком и считался самым неприятным участком на гладкой стреле магистрали.
Но теперь Панаев видел перед собой не пыльный городок, а сказочное творение. Он готов был остаться здесь на всю жизнь, лишь бы видеть около себя эти дома, деревья, поля, людей.
Василий осторожно спустился к арыку. Вода была прозрачная, как стекло. Через нее хорошо было видно плотное песчаное дно. Только теперь он почувствовал запах воды! Да-да, запах! Чистая вода имеет свой особенный, неописуемый запах. Он приятнее любых духов, цветов и даже запаха свежевыпеченного хлеба. Его может уловить и впитывать в себя до головокружения только человек, умирающий от жажды. Уловив этот неповторимый аромат, Василий только теперь обезумел. Он бросился в воду вниз головой. Погрузился в нее по самые плечи и, упираясь руками в дно, начал жадно хватать воду зубами и проталкивать себе внутрь огромными комками. Глотал ее, пока не потемнело в глазах. Он почувствовал, что задыхается. Приподняв лицо над поверхностью воды, словно рыдая, со стоном втянул в себя два раза воздух и снова погрузил лицо в прохладную воду. Он пил до тех пор, пока не ощутил, как вода, переполнив его нутро, подступила назад к горлу. После этого Василий опрокинулся на спину и некоторое время лежал в забытьи. Но правая рука его все время была в воде. Он щупал ее, гладил, держал, чтобы она не ушла, не исчезла.
Ничего нет на свете слаще воды: мед, нектар, любое вино, соки, первый поцелуй девушки - все это не идет ни в какое сравнение. Вода - это вода! Вода сладка, как сама жизнь!
Василий не думал о том, что вредно пить так много сразу после столь длительного воздержания. Он не ощущал пока никаких последствий после выпитого. Ему было только тяжело. И он чувствовал, как вместе с прохладной, чистой, свежей водой в нем вновь разливалась жизнь. Влага словно проникала во все сосуды и ткани. Иссохшее тело впитывало ее в себя, как сухая губка. Кровь, за минуту перед этим такая сгущенная, что вот-вот готова была остановиться, теперь заструилась по жилам с веселой живостью. Сморщенное, высохшее тело стало набухать, на лбу появилась благодатная испарина.
Словом, Василий переживал настоящее воскресение из мертвых. Это были захватывающие минуты. Никогда жизнь в самые красочные и счастливые дни не казалась ему такой прекрасной и восхитительной!
Панаев не смог насладиться этими приятными переживаниями до конца. А как хотелось продлить эти минуты! Но в его сознании наряду с блаженством и счастьем воскресения тяжелым молоточком стучала одна и та же мысль: Игорь! Игорь! Игорь!
Утро
Панаев поднялся. Он ощутил в своем теле достаточно сил для того, чтобы вернуться к товарищу. Но в чем отнести Яновскому воду? Панаев отвязал от себя автомат, осмотрел его. Ни одной детали, подходящей для переноски воды, в нем не было. Вещевой мешок Панаев давно бросил, да в нем вода и не удержалась бы. Идти за помощью в городок далеко, километров пять. Обратно - столько же. А у Игоря пульс теперь уже, наверное, меньше сорока. Каждая секунда может оказаться последней. Может быть, намочить обмундирование, а потом его выжать над ртом Игоря? Что ж, пожалуй, выход.
Василий снял гимнастерку. И чтоб воды было больше, решил намочить и брюки. Когда он сел и стал разуваться, вдруг мелькнула радостная идея - сапоги! Надо набрать воду в сапоги!
Панаев тут же зачерпнул воду сапогами, проверил: не текут ли они? Добротные армейские сапоги не пропустили ни капельки. Ополоснув хорошенько сапоги, Панаев наполнил их водой и, подхватив пальцами за ушки, поспешил назад по своему следу.
Он нашел Игоря лежащим на песке вниз лицом. Повернув его на спину, Василий плеснул водой из голенища на его голову и грудь.
Яновский глубоко вздохнул и открыл глаза. Взор был мутный, ничего не видящий. Панаев приподнял товарища, подставил колено ему под спину и поднес голенище к спекшемуся шершавому рту. Осторожно влил воду между облупившимися губами. Яновский беспокойно заморгал глазами, стал искать руками сосуд, из которого льется вода. Натолкнувшись на влажное, холодное голенище, он не сжал его, не пролил воду, чего опасался Панаев, а, мгновенно уловив, что сосуд мягкий, с какой-то подсознательной осторожностью бережно приблизил его ко рту и начал глотать жадно, с икотой, с внутренним стоном. Выпив содержимое сапога, Яновский обессилел и откинулся назад. Это состояние Василию было уже знакомо. Подождав несколько минут, он склонился к товарищу, спросил:
– Будешь еще?
Игорь мгновенно сел. Быстро вытянул руки и коротко бросил:
– Дай!
Из второго сапога Игорь выпил всю воду так же, как и из первого, в один прием, лишь изредка отрывался, чтобы перевести дух.
Когда Яновский окончательно пришел в себя, Панаев тихо сказал:
– Ну вот и вышли.
Они больше не разговаривали. Молча поднялись и побрели к краю пустыни. Разгоралось утро. Вдали гряда Копет-Дага сияла длинной солнечной полоской, будто ее накрыли парчовым покрывалом. На тополях в городке загорелись золотые наконечники. Утреннее солнце, ласковое и побежденное, украшало природу перед двумя солдатами, выходящими из пустыни.
Они спустились к арыку и дальше не пошли. Они пили и отдыхали. Наполнив себя водой, лежали на мягком песке, счастливые и умиротворенные. Спешить было некуда. Теперь они окончательно убедились, что это не мираж и не сон.
Потом купались. Ложились на упругое песчаное дно и лежали не двигаясь. Воды как раз хватало, чтобы накрыть лежащего человека. Они нежились долго, пока дрожь не охватила тело. Выбравшись из арыка на солнце, грелись. Сидели голые. Счастливые, улыбающиеся. Не хотелось ни о чем говорить. Да и незачем. Каждый переживал возвращение к жизни по-своему, думал о своем.
Василий радовался легко и просто. Теперь сбудется все: он дослужит положенный срок, вернется на завод, поступит в вечерний техникум; он встретит девушку, которую ему суждено полюбить. Она уже где-то живет. Ходит. Скоро найдется. Жизнь будет веселой, увлекательной.
Игорь тоже мечтал о своем: есть мать и отец. Он скоро увидит Асю. Он поправится и опять будет играть в баскетбол. Ух как он будет отчаянно играть - он теперь знает цену земным удовольствиям! У него теперь, есть хороший друг - настоящий побратим. То, что пережито с Василием, останется навсегда. Хороший он парень. Правильный. Напрасно обзывал его сухарем. Честность и прямота у него действительно в крови. Если б не Василий, неминуемо погиб бы. Его воля спасла обоих.
И вдруг Яновский вспомнил. Он сначала хотел прогнать эти мысли, увильнуть от них, скрыться. Он пытался уверить себя, что это было в бреду, в беспамятстве. Но мысли, упрямые и цепкие, безжалостно впились в мозг и не уходили: «Нет, ты хотел его бросить. Помышлял даже убить. Какой же ты ему друг! Это он для тебя сделал все. А ты - сволочь. Как ты будешь жить с ним рядом? Осмелишься ли смотреть ему в глаза? Что бы ты ему ни говорил, это будут слова Иуды!»
Яновский помрачнел. Он мучительно искал выход. «Признаться во всем Панаеву? Но это значит отдать себя на суд людей. Это значит признать себя перед всеми подлецом. Померкнет радость спасения. Всеобщее презрение будет страшнее пустыни. Если жизнь станет мукой, зачем было выходить из песков? Для чего нужно было переносить все эти страдания? Но ведь можно об этом и не говорить. Знаю об этом я один. Буду молчать - и на этом конец страданиям».
